Страница 41 из 53
— Черт, ты хорошо выглядишь.
— Спасибо, — ответила я, покраснев.
Мой телефон, лежавший на столе, снова зазвонил. Я настороженно посмотрела на него.
— Как ты думаешь, они подадут заявление о пропаже человека, если я не отвечу в ближайшее время?
Хамильтон посмотрел на мой телефон, потом снова на меня.
— Это возможно. Но ты уже взрослая, и они все знают, где ты. Джек звонил мне вчера вечером.
Джек звонил? Черт. Джек честно рассказал о том, на что он готов пойти, когда речь идет о защите имиджа его семьи. Он изучил биографию моей матери и, скорее всего, теперь жалеет, что принял ее в семью.
— Что он сказал?
— Я не знаю. Я никогда не отвечаю на его звонки.
Хамильтон выключил плиту, положил мой омлет на бумажную тарелку и принес ее мне вместе с чашкой кофе.
— И почему это, собственно?
— Иногда люди не заслуживают прощения, Вера, — ответил Хамильтон, прежде чем сменить тему. — Что ты собираешься сказать, когда наконец поговоришь со своей матерью? — спросил Хамильтон, протягивая мне вилку и садясь рядом со мной. — Мы можем потренироваться. Хочешь, я назову тебя сумасшедшим дядей, чтобы создать реальную сцену?
Закатив глаза, я отрывисто ответила:
— Нет.
В каком-то смысле я была рада, что Хамильтон немного пошутил. Смеяться над всей этой ситуацией было лучше, чем зацикливаться на ней.
— Я не знаю, что я ей скажу. Наверное, спрошу, почему она наняла Джареда и сколько в его дружбе и внимании было ее указанием, а сколько — его. Я никогда не хотела встречаться с Джаредом, но это заставляет меня чувствовать себя дешевкой. На самом деле я ему не нравилась. Я была лишь средством достижения цели. Вся наша дружба была фальшивой. Джаред был навязчивым и раздражающим, но он был моим первым другом здесь. Мне просто не нравится чувствовать себя использованной.
Хамильтон посмотрел на мою тарелку и кивнул.
— В этом есть смысл. Я не защищаю его, но что, если у него действительно возникли чувства к тебе? Это что-то изменило бы?
— Нет. Вся наша дружба была ложью, — тут же ответила я, проткнув вилкой свой омлет. — Я просто рада, что мы ничего не делали. Я не думаю, что смогла бы пережить, если бы трахнулась с ним. Ему, наверное, было наплевать на меня. Он просто хотел получить работу. Я такая тупая.
— Ты не тупая, Вера. Я думаю, что он большой засранец, и я бы хотел сбросить его с края обрыва, но я могу распознать, когда мужчина кого-то хочет. Джаред смотрел на тебя, как на закуску. Вкусную, аппетитную закуску. Бьюсь об заклад, он согласился на эту работу, думая, что это будет легкий путь к работе его мечты. Он, вероятно, не планировал хотеть тебя — не говоря уже о том, чтобы заботиться о тебе. И для протокола, это действительно чертовски раздражает меня, потому что мысль о том, что кто-то хочет получить то, что принадлежит мне, выводит меня из себя, черт возьми.
Я улыбнулась про себя, затем покачала головой.
— Это не первый раз, когда моя мать вмешивается подобным образом, знаешь ли…
Я зажмурила глаза, пытаясь заглушить воспоминания.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Хамильтон, в его голосе звучали опасные нотки.
— Семья, в которой она работала домработницей? Отец заставлял меня чувствовать себя неловко. Он смотрел на меня…
Хамильтон протянул руку и схватил меня за ногу.
— Что случилось?
— Она поощряла это. Мама посылала меня за вещами или просила передать ему сообщения, когда он был один в своем кабинете. Однажды я сказала ей, что он пялился на мою задницу, но она пожала плечами. Мне потребовалось время, чтобы понять, что она делает. Он был женат и более чем в два раза старше меня. Моя мать хотела, чтобы он флиртовал со мной, чтобы он давил на меня. Она сказала мне позволить этому случиться. Я думаю, она видела в этом возможность. Мне было семнадцать…
— Это действительно пиздец, Вера.
— Но он так ничего и не сделал, — быстро добавила я. — Я знаю, что Джаред не такой, но это кажется оппортунизмом2. Он из хорошей семьи. Я уверена, что она была слишком счастлива заставить нас проводить время вместе.
Хамильтон надолго замолчал, а я спокойно ела свою еду, обдумывая произошедшее.
— Ты знаешь, она всегда этого хотела. Джозеф — идеальный мужчина для моей матери. Я просто не знаю, позволит ли она мне когда-нибудь жить своей собственной жизнью. Она чувствует, что я ей обязана, как будто мое существование — это долг, который я никогда не смогу вернуть.
— Ты ни черта ей не должна, Лепесток, — прорычал Хамильтон. — Ты ни хрена ей не должна. Ясно? Блядь. Не могу поверить, что она так с тобой поступила.
— На самом деле она ничего не сделала; она просто поощряла его внимание. Он был безобидным.
Пока он не перестал им быть. Была одна ночь, когда он схватил меня за задницу и шептал грязные слова мне на ухо, называя меня дразнилкой. Если бы его жена не появилась и не постучала в дверь, я не хочу знать, что бы произошло. Называть весь этот опыт безобидным было, вероятно, не совсем здоровым способом взглянуть на него, но я всегда боролась с тем, чтобы увидеть более зловещие части мотивов моей матери.
— Она пыталась развести свою гребаную дочь. Разве ты не видишь, что в этом плохого? Он тебя трогал? Как его звали?
Я проглотила свой кусок, прежде чем наклониться над столом, чтобы поцеловать его в щеку.
— Он никогда не трогал меня, — солгала я. — Он просто смотрел. Он просто… медлил.
Косился. Облизывал губы. Ронял вещи на пол и просил меня поднять их.
— И твоя мать имеет гребаную наглость злиться на меня? — фыркнул Хамильтон. — Ее не волнует твое благополучие, ее волнуют деньги и ее имидж. Она мерзкая оппортунистка, Вера. Разве ты этого не видишь?
Мне всегда казалось странным, что мама готова принести меня в жертву, когда она сама была жертвой. Я часто задавалась вопросом, делала ли она это потому, что не знала ничего лучше, или потому, что ее мораль и жесткие взгляды на секс, девственность и ошибки имели серую зону, когда это было ей выгодно.
— Я не хочу об этом говорить, — отрезала я, вставая и кладя вилку в раковину.
Мои дрожащие пальцы едва могли удержать столовое серебро. В глубине души я знала, что Хамильтон был прав. Моя мать была настроена решительно. Тот факт, что она солгала о беременности и приложила столько усилий, чтобы скрыть это, был достаточным тому доказательством.
— Прости, если я тебя расстроил, просто я не понимаю твоей преданности ей.
Я повернулась и прислонилась к стойке. Скрестив руки на груди, я произнесла:
— Ты когда-нибудь любил кого-то разрушительного? Кого-то, с кем случилось что-то действительно дерьмовое. Кого-то, у кого была веская причина быть таким, каким он был. Тебя убивает наблюдать за тем, как они разрушают свою жизнь, но ты понимаешь это. Ты видел их травмы воочию. Ты обнимал их в самые уязвимые моменты. Ты страдал, потому что страдали они.
Хамильтон уставился на меня, его глаза были полны эмоций, но выражение лица оставалось отсутствующим.
— Да. Страдал.
Я хотела узнать о человеке, которого Хамильтон любил и который был деструктивным, но не спросила. Вздохнув, я провела руками по юбке, прежде чем ответить. Как я могла объяснить Хамильтону свою мать? Для постороннего человека ее поведение не имело смысла.
Я была готова любить человека за то, на что он способен. То, что моя мать была разрушена жестоким обращением и несла ответственность за воспитание ребенка, будучи сама едва подростком, не означало, что она не была способна любить. Она просто не знала, как делать все правильно. Нельзя винить кого-то за его невежество.
— Она просто поврежденная женщина. Мама боролась со своим психическим здоровьем всю мою жизнь. Хотя она не позволяла мне видеть многое из этого, я знала, что это есть. Я знаю, что в какой-то момент мы все несем ответственность за свои поступки. Мы не всегда можем винить нашу травму в плохих поступках, которые мы совершаем. Но что, если человек просто не знает ничего лучшего? Что, если ее единственное представление о любви было получено от ребенка, которого она не хотела, и матери, которая жестоко обращалась с ней? Может показаться, что я должна призывать свою мать к лучшему, но это не так просто. Она — продукт своего воспитания. Ею движет желание чувствовать себя в безопасности. Это не преступление — хотеть лучшей жизни. Я просто хочу, чтобы она была счастлива.