Страница 10 из 16
Дядя Серёжа снова перебил его.
– Ага, скоро будем ходить в магазины только смотреть!
– Да прекрати ты свои пораженческие настроения!
– Чего прекращать-то?!
Дядя Серёжа вскочил, присел на койке, спустив на пол босые ноги.
– Вместо мяса некоторым работягам уже выдают субпродукты! Так? Так! Сахар заменяют низкосортными карамельками! Так ведь?! Молоко уже совсем не настоящее – добавляют сыворотку, обрат, пахту! Хлеб мокрый, тяжёлый! Правда же?! Вот, а ты всё попусту споришь со мной…
– Я и не спорю…
Мишке совсем не хотелось, чтобы кто-то вокруг него сейчас громко спорил или ссорился. Он и начал-то пояснять тихо и рассудительно.
– А у нас, в Москве, на комбинате, не так… У нас там даже для питания детей специальные кухни есть!
– Как это?!
– А вот так! При комбинате работает молочная кухня, где малышам, ну, совсем ещё маленьким, до года, выдают молоко, жиры, манную крупу, сахар и муку. А те, кто чуть постарше, получают питание и продукты из пищевых станций, на детские продовольственные карточки. В яслях их кормят полным рационом! А в школах, я знаю точно, моя младшая сестрёнка рассказывала, что им дают горячие завтраки. Когда в этом феврале товарищ Сталин выступал в Москве перед избирателями и сказал, что карточная система в СССР будет отменена в ближайшее время, то буквально через несколько дней во всех газетах было напечатано сообщение о снижении цен!
– И снизили?
– Снизили, снизили! Моя мама даже удивлялась, как снизили!
Николай громко хрустнул в кулаке баранкой.
– У нас тут, на заводе, тоже организовано подсобное хозяйство для улучшения питания рабочих.
– Вот здорово!
– Недавно вот запустили свою заводскую пекарню. Наши ребята специально ездят по разрушенным и брошенным немцами пригородным имениям, ищут там припрятанную рожь и пшеницу, на собственной мельнице мелют муку. Правда, запасов такого зерна становится всё меньше, приходится примешивать для хлеба муку из овса, ячменя и кукурузы.
– Вкусный хлеб получается?
Николай захохотал.
– А ты что, и не распробовал?! Только что, под картошечку, употреблял, аж за ушами трещало!
– Это свой хлеб, заводской?!
– Да, а как же иначе-то… И рыболовецкая артель у нас тоже имеется. Составлена из рабочих, имеются неплохие уловы. В углу заводской территории устроена своя коптильня, так что почаще принюхивайся. Ни один килограмм добытой рыбы не пропадает зря.
– Молодцы какие! Как у вас тут всё хорошо!
– Ну не всё ещё так гладко… Здесь пока нет клуба, красного уголка, радио не проведено, столовая не запущена, душевые не каждом цеху. Да и общие жилищные условия пока тяжёлые…
Дядя Серёжа, совсем уже не сонный и не хмурый, повернулся к Мишке.
– А вот скажи, мил человек, как ты токарем-то стал? С детства, что ли, о таком мечтал? С яслей?
– Нет, не с детства. В школе я хотел художником стать…
– Рисуешь хорошо?!
– Говорят, что хорошо… На городских выставках и конкурсах мне призы давали.
– Давали? Брал?
– Брал.
– Ну, а с какого такого перепугу ты тогда в токаря-то подался?
– Война началась. Мой старший брат Славка токарем на нашем комбинате стал, ну, где и мама работает. После него и меня на фабрично-заводское обучение приняли.
– Ну и как?
– Хвалили. Говорили, что и в теории понимаю, и со станком умею обращаться.
– Надо же, какой ценный кадр к нам из Москвы приехал!
Дядя Серёжа хлопнул Мишку по коленке.
– Ты, Мишаня, не обижайся на меня, я не всегда добрые слова людям говорю, так уж получается… Вижу, что парень ты грамотный, смышлёный, хороший. Будем работать, всегда чем смогу, помогу, обращайся.
– Спасибо!
Николай, с кружкой в руке, тоже устроился на своей койке, откинулся спиной на стену.
– Тут многие ребята, приезжие, школу не успели перед войной закончить, а сейчас учиться им чрезвычайно хочется. Начальство говорит, что тоже планируют здесь такое же обучение вводить, фабрично-заводское. Как ты считаешь, получится?
– Конечно! По всей стране очень здорово получается и здесь получится!
Мишка заулыбался всем, крутанулся на табуретке.
– Возможности-то какие открываются большие! Главное – все, кто учится, находятся на полном государственном обеспечении, им полагается питание, место в общежитии и одежда. Я-то ведь из обычной школы на комбинат из-за войны ушёл; сначала Славку моего в порядке мобилизации на обучение в ФЗО направили, а потом и я, после него, попросился. Чтобы не в армию идти, рановато по возрасту было, а работать, пользу приносить!
Во-вторых, дисциплина. За грубые проступки и за самовольный уход из училища у нас там запросто можно было получить год заключения в трудовую колонию, каждый держал ухо востро, не разгильдяйничал!
– Полгода всего учиться?
– Да, полгода. Правда, на некоторых сложных специальностях – до десяти месяцев. Отучился – и ты квалифицированный рабочий, с повышенной категорией и с рабочим разрядом!
Николай спрашивал Мишку, задавал правильные, нужные вопросы, ровно, по порядку, как гвозди заколачивал.
– А с призывом как дела в таком случае обстоят? Ну, в армию… А то учишься, учишься, а тебя – р-раз! – и опять в сапоги! Не получится так?
– Это и мы проходили, такие же вопросы директору училища тоже задавали. Славка всё на фронт рвался, мне-то уже поздно было, война закончилась. Директор наш, отличный дядька, сам фронтовик, с ранениями, орденоносец, объяснил нам, что на в этому году и ещё на три года в Советском Союзе не будет проводиться всеобщий призыв в армию. Вместо этого молодежь призывного возраста обязана трудиться на мирном фронте. Солдат у нас в стране сейчас много, а вот рабочих рук для того, чтобы восстанавливать разруху, не хватает.
– Девчонки тоже у вас там, в ФЗО, учились?
– Ещё какие, самые лучшие! Они же терпеливее нас, грамотнее. Хорошо учились, хорошо работали.
– Всем такое дело нравилось? Ну, вроде как против своей воли, по принуждению вкалывать?
Николай с сожалением посмотрел в свою пустую кружку, не вставая с койки, поставил её на стол.
Мишка нахмурился, вспоминая.
– Конечно, не все выдерживали трудности, попадались маменькины сынки, лентяи, нюни пускали. Были случаи, когда мальчишки убегали с завода к родителям, а те прятали их по домам… Но это всё чепуха! Зато у остальных, кто не струсил, такая гордость за свой завод была! Нас же обеспечивали все необходимым, и формой тоже, рабочей и парадной. Посмотрели бы вы, как наш завод в этом году восьмое марта праздновал! Нас, учащуюся молодёжь, отдельной колонной на сцену комбинатовского дома культуры выпустили! Мы все были в чёрных шинелях с блестящими пуговицами, с фуражками! Песню пели про рабочий класс, так здорово было…
И рабочую одежду нам выдавали тоже: фуфайки, брюки и шапки-ушанки. А после окончания, когда мы уезжали по направлениям и путёвкам, ещё каждый снабжался одной парой белья, одежды и обуви.
– А сразу у тебя всё получалось-то? Ну, на сложных станках работать, по чертежам?
– Не, ты что?! Поначалу волновался на производстве, столько металла в стружку попусту перегонял, ошибался, стыдно было! Но потом приноровился, учили-то нас хорошо, и пошло-поехало… Я однажды выполнял важное задание, нужно было срочно сделать почти тысячу одинаковых деталей. Но свёрла у нас были углеродистые, постоянно тупились, приходилось их часто затачивать, время тратить. Я сбегал к знакомым пацанам, тоже нашим, вместе учились, они в соседнем цеху работали, попросил у них в инструменталке других свёрл, быстрорежущих. Ну, и всё получилось… Вечером, когда пришёл на вторую смену, около моего рабочего места была повешена стенгазета "Молния", стояли мастер и директор училища, которые начали поздравлять меня! Потом наградили грамотой и дали премию в пятьсот рублей! Когда я принёс домой деньги и грамоту, мама целовала меня и от радости тоже плакала… Вот такая история.