Крапива

– Пойдём, господине…

– Гдэ господинэ? – хохотнул Шатай. – Нэ вижу!

Крапива спрятала улыбку в ладонях.

– Шатай… Пойдём.

Тот плавно поднялся, и не поймёшь, как ноги успел расплести. Скомандовал:

– Вэди!

Сильно бы шляху пришлось постараться, чтобы заплутать: костёр у ворот виднелся от каждого двора, знай иди на свет. Но перечить травознайка не решилась. Не решилась бы она и разговор завести, да Шатай за двоих болтал.

– Ваши мужчины трусливы, как пищухи! Прячутся по домам, пока их жёны подносят нам питьйэ. Они нэ достойны красоты дщэрэй Рожаницы!

Крапива комкала в руках край пояса и не знала, что ответить. Ей посчастливилось не застать шляховых набегов, но как-то раз матушка глотнула лишней медовухи и рассказала, как оно бывает.

Она рассказала, что степняки приходят медленно. Их кони мерно и тяжело опускают копыта на землю, и звук этот словно набат. Им не помеха запертые ворота и высокий частокол – шляхи лазают по ним что звери, сжимая зубами кривые мечи. Они быстры и ловки, безжалостны и кровожадны. Они не трогают женщин, но убивают мужчин так, что никто не пожелал бы остаться в живых, увидев подобное. Дола обыкновенно прятала косы под плотным платком, и тогда Крапива узнала, отчего так. Оттого что волосы матери сплошь были седыми.

Весёлый шлях, что носил имя Шатай, не причинил бы Крапиве зла. Не он валял её в поле ржи, не он задирал понёву. Но те, кто пришёл с ним, сулили горе Тяпенкам. И девичье пение, что далеко разносилось в сумерках, несло не радость. Оно лишь заглушало страх.

Когда до большого костра, разведённого нарочно для встречи опасных гостей, оставалось всего ничего, Шатай замер. Он глянул Крапиве в глаза, и она нутром ощутила: в темени или при свете дня, а разглядит каждое движение и взмах ресниц.

– Скажи, Крапива, что прячэт от нас Матка Свэя?

Девка и сама бы своему лепету не поверила, но поделать ничего не могла.

– Помилуй, господине, как можно…

– Нэ ври мнэ. Она задумала зло?

– Мы не посмели бы…

Будь на месте шляха срединник, он не утерпел бы и стиснул девкин подбородок, заставляя поднять взгляд. И не думал бы, больная она али здоровая. Шляхи были приучены без дозволения женщин не трогать. Шатай лишь приблизился к ней так сильно, что Крапива ощутила его дыхание на щеках. Оно пахло горелой травой.

– Отвэчай.

– Никто не задумал против вас дурного. Свея… Мы все хотим мира.

– Мир что упрямый конь – поводья удэржит только сильная рука. Еэсли ваша Матка задумала зло, эта рука пэрэрэжет глотки всэм мужам в эё роду.

Родом шляхи звали не тех, кто одной крови, а тех, кто живёт на одной земле. Стало быть, мужами в роду Свеи считались и нелюдимый Деян, отец Крапивы, и молодшие братья, пока даже не отрастившие усов. У девицы во рту пересохло, а глаза застелила белёсая пелена. Она молвила:

– Когда боги создавали шляхов, забыли вложить им в грудь сердце.

– Нэ забыли. Нарочно нэ стали, – ответил Шатай.

Шляхи расселись вкруг костра и один за другим славили плодородную землю. Каждой девке, что обносила воинов питьём, ведомо было, к чему ведут такие речи: спросит завтра вождь, не прогневится ли Матка, если гости покинут её владения, и станут ждать, что ответит. Ежели накажет вернуться и кликнет мужиков, чтоб принесли гостинец в дорогу, то уедут мирно. И гостинец известно какой – десятая часть припасов, что имеется в деревне. А если не докумекает, как себя повести, начнётся бой. И тогда шляхи сами возьмут, сколько пожелают.

Рыжие отсветы пламени лизали суровые лица, отражались в тёмных глазах. Ласса сидела подле вождя ни жива ни мертва: где матушка? Когда Крапива подвела Шатая к своим, подруга заметила её и только что навстречу не бросилась. Ну как тут развернуться да уйти?

Чашу с мёдом Крапиве никто подать не решился – ну как ненароком коснётся? Пришлось самой наливать из кувшина и нести. Благо, тяпенские привычно обходили хворобную, а шляхи даже в шутку не ухватили бы за запястье. Крапива низко поклонилась вождю, и рядом с ним мороз пробежал по коже.

– Отведай угощения, господине! Свежего ветра в твои окна!

– Свэжэго вэтра, – отозвался вождь, нехотя принимая чашу.

Отчего же нехотя? Да оттого, что сидел, сжимая Лассину руку, а пришлось отпустить. Та сразу почуяла, что старший в племени Иссохшего Дуба зол. А и как не злиться, когда Матка не пожелала сама потчевать, дочь подослала. Не знал вождь, что Свея другим гостем занята. Вот и пришлось Лассе подластиться: сначала угощение поднесла, потом села рядом на мохнатую шкуру, а когда вождь сдвинул брови к переносице, и вовсе вложила ладонь в его – широкую да сухую. Угрюмый воин мигом повеселел! Теперь же, когда сам разжал пальцы, Ласса поспешила вскочить.

Улучив мгновение, она шепнула подруге:

– Крапива, серденько моё, сбегай до матушки! Сил моих нет, боюсь я этих диких! Не уважу сама…

Крапива кивнула. Если Свея до сих пор не явилась, уж не случилось ли чего?

Девица будто бы вернулась к уставленному снедью столу, что хозяюшки вынесли во двор, а сама нырнула в темноту – и поминай как звали. Общинный дом стоял в самой серёдке Тяпенок, в стороне от ворот, где шёл пир. Пока девка до него дошла, страху натерпелась! Всё мстилось, следит кто-то, царапает спину недобрым взглядом.

Крыша Старшего дома не курилась дымком, дверь была плотно затворена, и казалось, будто бы внутри и вовсе никого нет. Крапива уж решила, что разминулась со Свеей, но всё ж заглянула внутрь – убедиться. И хорошо, что заглянула, потому что Матке подмога была ох как нужна!

Баба ходила по избе от стены к стене, и лицо её было красным. Она размахивала руками, доказывая что-то, а говорить старалась тише. Княжич же стоял перед нею, упрямо скрестив руки на груди. Половина лица его, шея и ладони сплошь были в ожогах, но лечение даром не прошло – уже не саднили. Дядька Несмеяныч тыкал кочергой потухшие угли в очаге и думал о своём.

Когда Крапива открыла дверь, все трое обернулись к ней, а Матка и вовсе чуть дух не испустила.

– Крапива, ты? Я уж решила…

Что там решила Свея, девица узнать не успела, потому что княжич вдруг поменялся в лице и сказал:

– Хорошо, будь по-твоему.

Дубрава Несмеяныч ажно рот разинул: неужто своевольный воспитанник внял словам мудрой женщины? Влас же докончил:

– Но в уплату вот её возьму, – и кивнул на Крапиву.

У девицы язык отнялся, а Свея упёрла руки в боки.

– Ты, княжич, никак умом повредился?

Дубрава выпрямился, навроде как угрожающе, а у самого ухмылка в усах так и гуляет!

– Не бывало у нас такого, чтоб людьми плату брали!

Княжичу же слова Матки что сухой горох.

– Не в рабыни беру у тебя девку, а в жёны.

Свея глянула на Крапиву: на той лица не было, какие уж тут сваты?

– Это ты, княжич, у отца с матерью её спрашивай. Я девку неволить не стану.

Крапиве аккурат под материну юбку спрятаться и захотелось, лишь бы не стоять перед княжичем. Статный и могучий, с гордо выпрямленной спиной, точно вырезанный из тёмного дерева. Любая девка рассудка бы от счастья лишилась, прильнув к его груди! Вот только красота боле не обманывала взор: ожоги сделали лик княжича столь же уродливым, сколь и душа. Влас поманил травознайку.

– Что обмерла? Иди сюда, не трону покамест. Вот моё слово, Матка Свея. Отдашь мне девку здесь и сейчас, назовёшь молодшей женою, остановлю своих молодцев. А нет, – быть битве.

Тогда-то Крапива поняла, отчего Свея раскраснелась, отчего гостей не встречает, а всё княжичем занята. Упрашивала сдержать горячий нрав да не устраивать драки со шляхами. Одно дело – присоединить Тяпенки к Срединным землям, назвать своими да Посадникову метку в землю воткнуть. Тогда, коли кто посмеет грабёж чинить, перед Посадником и отвечать будет. Уж тогда племя степняков поостережётся захаживать в деревню как к себе.

Совсем другое – сражаться на ничейной земле. А Тяпенки как раз такие и есть – ничейные.