Крапива

– Это так?

Кривой встал по левую руку от травознайки.

– Я сам видэл, что она может, вождь.

А Брун показал перевязанную руку.

– Свэжая рана затянулась к утру от её колдовства.

Крапива же просто кивнула.

– Ты станэшь лэчить моих воинов? – спросил вождь.

– Я лекарка. Я лечу всех.

– Тогда можэшь остаться у низшего костра и звать мэня по имэни.

У степного народа имена звучали дивно. Но всего страннее было, что тот, кого называли вождём, от имени отказывался вовсе. С тех пор, как присягало ему на верность племя, заместо прозвания, данного матерью при рождении, он брал имя, выбранное племенем. Вождь звался Стрепетом. Крапива поклонилась ему.

– Свежего ветра в твои окна, Стрепет.

– Свэжего вэтра, аэрдын.

Глава 6

Знатно пришлось Крапиве потрудиться! Раненых среди шляхов было немало, а кое-как перевязанные после битвы увечья заживать не спешили. Оставаться же на месте и ждать, покуда травознайка наберёт сырья для снадобий, вождь наотрез отказался, словно торопился куда. Вот и пришлось девке ехать на коне с Шатаем вместе и раз за разом указывать, где надобно спешиться. Там она спрыгивала наземь и, следуя за одной ей слышимой песнью трав, срывала пожухлые лепестки. После складывала их в кожаную суму, выделенную Стрепетом, а во время редких коротких привалов готовила и раздавала зелья. Кони из-за этого двигались вдвое медленнее привычного, но оно и к лучшему: иди они обычным шагом, пленник, которого шляхи вели на верёвке подобно животному, нипочём не поспевал бы.

Улучив время, Крапива будто бы случайно склонилась рядом с Власом. Тот и рад бы брезгливо сплюнуть, но от жажды влаги в теле не осталось, и он лишь смерил её огненным взглядом. Травознайка ответила ему бесстрашно: вольно отвечать, когда противник сидит побитый да калечный.

– Делай, что скажу, коли хочешь жить.

Влас с трудом разомкнул спёкшиеся губы.

– А коли не хочу?

Залепить бы хорошую оплеуху упрямцу! Но Крапива лишь незаметно кинула ему бурдюк с водой. Благо, здесь княжич крутой нрав показывать не стал: накрыл бурдюк телом, пока кто не заметил, а после жадно приник к горлышку. Когда же отнял его ото рта, лекарка успела отойти.

Всю дорогу солнце нещадно пекло, и некуда было спрятаться от его палящих лучей. От коней и мужчин дурно пахло, да и сама девка благоухала не лучше, и от этого запаха делалось тяжко голове. Колючий жаркий ветер не спасал, а будто обдирал кожу с путников заживо, и скоро мир вокруг начал дрожать и расплываться.

– Эй, аэрдын!

Шатай за ворот втянул её обратно в седло, и тогда только Крапива поняла, что едва не упала.

– Задремала… Прости. Непривычна я к походам.

Но Шатай сам то и дело недовольно поглядывал на спину Стрепета.

– Всэм нужэн отдых, – сказал он. – Но вождь спэшит.

– Неужто в Мёртвых землях можно куда-то опоздать?

Шатай пожал плечами.

– Куда же он так гонит?

– Вождь приказываеэт. Он нэ совэтуется.

Вот тебе и раз. Племя Иссохшего дуба тянулось за своим предводителем покорной вереницей, но знать не знало, куда он ведёт их. Матка Свея тоже не терпела, когда с нею пререкались, но каждый житель Тяпенок знал о её делах всё. Уж не задумал ли вождь дурного?

Конь Шатая шёл почитай в самом хвосте. Следом семенил лишь один скакун – Бруна, и Крапива уже знала, что по месту в обозе можно судить о важности воина. Ей, стало быть, достался едва ли не последний в племени. За ними, привязанный к Брунову седлу, плёлся Влас. Лекарка надеялась украдкой поднести ему еды, но вождь запретил разжигать костры до большого привала, и приходилось терпеть голод.

В этом была вся степь – голод, жажда, суховеи. Казалось, упади в по-осеннему рыжую траву кто из раненых – и вытянет она его соки без остатка. Так оно и вышло.

Первыми забеспокоились кони. Бока их раздувались, ноздри шевелились, силясь учуять источник тревоги. Затем вождь прокричал:

– Алгыр!

Отряд всадников как один хлестнул скакунов. Шатай ухватил Крапиву поперёк живота.

– Дэржись! Л-ла!

Начался галоп. Перемешался строгий порядок: теперь каждый сам за себя. Выносливые степные тяжеловесы, не приученные к скорости, рано выдыхались, но, видно, нужда была великая. Вождь кричал и подгонял вороного, прочие же всадники ехали молча и лишь щёлкали хлыстами.

Шлях, которому травознайка едва успела прочистить гнойную рану, провалился раньше, чем успел позвать на помощь. Только что нёсся аккурат перед конём Шатая – и раз! – пропал. Имени его лекарка так и не спросила…

Шатай натянул уздечку, Крапива завизжала, и их скакун взвился в воздух на самом краю ямы, в которой сгинул тот, безымянный.

Ох, не глядела б, девка! Да любопытство оказалось сильнее ужаса. Крапива кинула взгляд вниз.

Не человек – кровавая каша бурлила там. А в ней копошился тупомордый зверь, схожий с кротом лишь слепотой. Когти его, каждый размером с грабли, легко рвали плоть, и пасть дробила кости.

Мерину Бруна пришлось тяжелее. Сам он был помельче, хромал, а следом волочилась верёвка, удерживающая пленника. Куда там перемахнуть через ловчую яму! Брун послал коня в сторону, но и тут оплошал: калечная нога подвела, подогнулась на краю рытвины, сыпучая земля ушла из-под копыт.

– Поворачивай! – завопила девка.

Шатай лишь пришпорил коня.

– Аэрдын! – выругался он. – Зачэм?!

Крапива объяснять не стала – только время терять. Сама ухватилась за поводья. Уж не впервой ей с конём ладить. Хоть в седле прежде сидеть не доводилось, а с живностью договориться всяко легче, чем с людьми.

Конь Бруна застрял на самом краю западни. Тварь тянулась за ним, слепо тыкалась то в одну сторону, то в другую, царапала короткими мощными лапами склон.

– Нэ лезь! – взревел Шатай, но Крапива, недолго думая, отпихнула его локтем, угодив аккурат по разбитому Свеей носу.

Дальше-то как? Конь, да и сам Брун обезумели, ноги всадника застряли в стременах, зато Влас времени не терял. Сорвавшийся на бег мерин знатно приложил его о землю, но княжич лишь смахнул грязным рукавом кровь со лба: уж он свободы не упустит!

Пленник острым камнем точил разбухшую от крови верёвку, грыз зубами и не замечал, как привязь становится короче – конь сползал всё ниже, утягивая за собою и Власа, и Бруна.

Крапива направилась к ним, но Шатай вцепился в повод.

– Всэ умрём! Зэмля едва дэржит!

– Верёвку!

– Нэт вэрёвки!

– Плеть! Да хоть что-нибудь ищи! Надо их вызволить!

А затем выхватила из притороченных к седлу ножен кривой меч.

От Бруна нынче толку мало, с него станется хвататься за клинок, как за щепочку, а то и швырнуть его в тварь. И Крапива решилась.

– Влас!

Княжич неверяще уставился на неё. Мгновение, встреча чёрных угольных глаз с синими – полными страха и решимости. А затем блеск стали, взмах – и вот уже пленник свободен. Травознайка же метнулась к Бруну, схватила его, но тот, не разобравшись, дёрнул на себя…

Шерсть твари оказалась короткой, но удивительно мягкой. Свалившийся следом за Крапивой Брун – тяжёлым, а кровь трупа на дне ямы – горячей и тягучей. Кто кричал, Крапива не ведала. Быть может, она сама. Запах, который не спутать ни с чем, запах требухи и смерти, накрыл её с головою. Не было больше травознайки. И Бруна не было. И твари. Были только жизнь и смерть. Одно супротив другого.

***

Влас не мнил себя героем. Спроси кто, готов ли, мол, жизнь отдать за благое дело, не ответил бы. Не оттого, что труслив, нет! Княжич попросту бросался в бой бездумно. А и не мешало бы иногда чужому разуму довериться, коль своего недостало. Например, в битве со шляхами. Советовал дядька Несмеяныч посидеть тихо и подождать, пока степняки уберутся восвояси, ан нет! Княжич полез на рожон, силушкой молодецкой решил похвастать, перед отцом хвост распустить, когда вернётся в столицу.

И что же?