Кровавая Ведьма

Вот только… медведь ли?

Я на своем веку повидала немало лесных животных. И леших, которые любили ими оборачиваться — тоже. Но могла ли я, спустя столько лет хоть подумать о том, что именно этого косолапого узнаю вот так запросто, в темноте и с одного взгляда?

— Дядюшка, — невольно охнула, замирая и прижимая ладонь ко рту. Голос в мгновение ока задрожал, и слезы, против воли, увлажнили глаза. — Да как же это…

А хозяин леса, огромный, что та телега кузнецовская, взирал на меня с непривычной добротой и лаской. Так, словно ждал меня тут всегда, непутевую, и зла, не смотря на все мои проступки, до сих пор не держал.

Не выдержав, я рухнула на колени там же, где стояла:

— Дядюшка. Прости меня, дуру бестолковую, беспутную! Прости за всё, что натворила! Что лесу твоему боль принесла, что деревню без присмотра оставила. Что тебя без помощи оставила — тоже прости, окаянную! Но заклинаю, всеми богами заклинаю: помоги. Помоги дойти до ручья заветного! Не смогу я без помощи твоей, жизнь его потеряю. Знаю, что много зла принесли маги имперские на наши земли. Но заклинаю, помоги. Я без него себя потеряю тоже — не смогу же без него!

Тихо фыркнул в ответ на этот мешка косолапый…

И моих вздрагивающих плеч коснулись уже морщинистые, но по-прежнему сильные руки. А голос мужской не ворчал, а успокаивал:

— Ну что ты, что ты, девочка! Когда ж я в помощи отказывал дочери своей названной? Вижу, горе у тебя большое, да маг этот дышит едва. Идем. Чем могу, подсоблю. А разговоры уже опосля вести будем.

— Правда? — звучно шмыгнув носом, будто я снова та мелкая ведьма деревенская с коленками разбитыми, с надеждой посмотрела я на лешего.

— Кривда, — ободряюще улыбнулся седобородый старец, звучно стукнув своим кряжистым посохом по земле. — Идем, Никаська. Время пустые россказни не уважает. Ты лучше расскажи, что такое с вами приключилось, что сила волшебная понадобилась. Кто ж его так?

— Гримм, — окончательно поверив в добрые намерения лешего, еще раз шмыгнула и утерла нос рукавом куртки, как когда-то в детстве вытиралась рубахой. И шагнула следом за старцем на тропинку меж елей, на первый взгляд обычному глазу невидимую. — Родственница моя, на бабушку злая, натравила, видимо. Или слуга ее так отомстить хотел. Волк меня спас, а сам…

Договорить до конца не сумела — голос внезапно осип.

— Да уж, — только и молвил леший, уверенно через свой лес ступая. А тот перед ним расступался, охотно давая дорогу. И ведь ни одна травинка, ни одна ветка нас даже не зацепила! Хотя, признаться честно, я думала, что хотя бы космы старый-добрый лесок мне потреплет нещадно. За всё хорошее-то! — Вижу, со временем нрав не переменился, что твой, что его. Ты за ним так следовать везде готова, а он за тебя и жизнь не прочь отдать.

— Дядюшка! — тут же смущенно порозовев, возмущенно откликнулась я, и даже Шетан поддержал меня согласным фырком.

Он-то, скотиняка такая, довольно быстро понял, что опасности тут нет никакой и весьма освоиться успел.

— Что, «дядюшка»? — даже не посмотрев, добродушно хмыкнул леший, тяжело ступая впереди и опираясь на свой посох. Тяжело ему было ходить, в человеческом облике-то! — Ты что смолоду чувств своих не признавала, что сейчас та же. И он хорош. Сейчас-то, хоть, не смолчал, надеюсь?

— Не смолчал, — смущаясь еще больше, эхом откликнулась я, невольно оборачиваясь. Даже остановилась на миг, с застывшим сердцем проверяя, жив ли?

Маг был без сознания, очень бледен, но еще жив.

Правда, надолго ли?

— Добро, — тут же откликнулся леший. И вдруг, после долгого молчания в полной тишине, задал неожиданный вопрос. — Значит, повстречала ты родину свою, говоришь?

— Родину, — я невольно усмехнулась, да криво так, что сама удивилась. — Была б то родина, а то… так! Сбоку припека. Но, дядюшка! А вам откуда про нее ведомо?

— Мне много про что ведомо, Доминичка, — добродушно проскрипел леший, мягко отводя в сторону пушистую еловую ветвь, усеянную шишками. — Древний лес много тайн хранит. Но всё лишь до поры, до времени. Придет черед — узнаешь. А нет, значит, быть по сему. Неужели не поняла еще?

— Да поняла уже, — невольно вздохнула, поводья пальцами комкая. Под ноги себе я даже не смотрела — казалось, столько лет прошло, а нет! Ноги сами уже знакомую тропу вспомнили, до каждой ее горки, до каждой выбоинки! Идти-то всего-ничего оставалось. — Жизнь научила.

— Жизнь — суровый учитель. Не каждый способен пережить ее урок, — мудро заметил леший, раздвигая особо крупные еловые ветки…

И в свете полной луны на чистом небе засеребрился он. Тот самый животворящий ручей!

Свое начало он брал прямо из-под земли, аккурат у корней раскидистого белого ясеня, что в свете луну сверкал и переливался. В темном хвойном лесу он казался инородным, сказочным — несуществующим. Да и не должен он был тут расти вовсе. А когда появился, обычным был, чахлым, да слабым. Но когда впитал силу матушки моей погибшей, стал именно таким… Невероятным!

Только магию сестры моей бабушка впитать меня заставила, а дочери своей не смогла. Ее впитал ясень и ручей, и с тех пор стал он чудотворным… Тем, что я оберегала, как могла, от приезжих имперских магов когда-то, да не сдержалась, одного из них в его водах излечила. И теперь собиралась повторить это вновь, но не была уверена — согласиться ли он?

Теперь выбора не было.

Вдвоем с дядюшкой лешим мы осторожно сняли бессознательного, продолжающего истекать кровью мага с седла, и бережно, как могли, опустили прямо в ручей, аккурат у широких корней белого ясеня. И уже там я принялась, роняя слезы, и всем богам молясь, срезать с него драную одежку. Оружия по всем карманам уже не было, видать, в сражении с гриммом ушло. Но и ран оказалось меньше, чем я подумала сразу — всего-то четыре борозды через всю грудь. Но какие!

А крови-то сколько! Насилу остановила, благо, целебные воды помогли.

Уж не знаю, сколько мы так у ручья просидели: я прям в воде, удерживая голову мага на своих коленях, а дядюшка подле меня, на берегу. Но, мал по малу, и кровь ушла, и раны затягиваться стали, потихоньку превращаясь в свежие, розовые рубцы. Я, на всякий случай, проверила еще, и несколько царапин на шее замыла, и те затянулись вмиг.

Но Воплощенный Зверь так до сих пор в сознание не пришел. Но дышал. Дышал, я проверяла!

— Ты б это, — в неожиданной тишине сухо крякнул леший. — Умылась бы тоже, дочка. Лицо в крови всё.

— Да без толку, — устало дернула плечом, продолжая удерживать голову Волка над водой, с опаской и замиранием сердца всматриваясь в его бледное лицо. — Не действует на меня магия чужая.

— А так ли чужая-то? — хитро сощурился леший.

И я замерла.

А ведь действительно!

Думала я недолго. А и что там думать-то?

Сунула ладонь одну в кристально-чистую воду, зачерпнула, да умыла лицо, размазанную кровь с него смывая. Но толку? Чище стала, и всё, а царапины, оставшиеся от когтей гримма, даже не щипало.

Всё, что можно было, Волк залечил, невесть каким образом, рваные края раны прикрыл, да зятянул. А на большее и рассчитывать не приходилось.

Дядюшка леший, видя это, только головой покачал, а белоснежный ясень, серебрившийся в свете луны, скрипнул чуть устало, будто досадуя.

Я лишь плечами пожала — на чудо, признаться, и не надеялась.

Некоторые проклятия вечны, и даже родовая магия пред ними бессильна. Будь это иначе, две соседние империи на пороге войны не стояли бы! А мы б не мыкались по свету, вековую разгадку разгадывая.

— Шрамы останутся, — глядя на мое лицо, с неудовольствием произнес дядюшка.

Я же отмахнулась только:

— Да и пусть останутся. Совсем жутко будет — поселюсь здесь снова, да людей стану пугать. Девки-то, небось, снова, нарушая запреты, в чащобу бегают?

— Бегают, — согласился леший, довольно усмехаясь. — Как им не бегать-то? Да только ты как ушла, враз умнее стали. Теперича границы соблюдают, понимают, бедовые, что спасать их будет некому.