Страница 3 из 7
Грозный царь умел и смирять себя, на издевки врагов никак не отреагировал. После чудовищной катастрофы требовалась передышка, и он снова отправил послов к туркам и крымцам, в уплату за мир соглашался на огромные уступки: уйти с Кавказа, разрушив там Терский городок, платить «поминки» хану и даже отдать Астрахань. Впрочем, надеялся схитрить, послу в Бахчисарае Афанасию Нагому поручил поторговаться о двойном подчинении астраханского правителя – Крыму и Москве.
Но теперь врагам и этого было мало. Селим Пьяница объявил свои условия: царь должен отдать Казань и Астрахань, а сам стать его «подручным», вассалом, перейти «под начало да в береженье к султану». В Крыму были настроены еще жестче: зачем принимать какие-то уступки, если можно взять все? Недавний поход показал, что громить Русь легко и приятно, остается только добить ее… Девлет-Гирей заверил султана: с турецкой помощью он возьмет Москву, а царя и царевичей приведет пленными. Заранее делил между мурзами наместничества в русских городах, собственных сыновей назначил казанским и астраханским ханами.
Новый поход проспонсировали крымские работорговцы, за что им были обещаны ярлыки на беспошлинную торговлю на Руси. Селим тоже решил стать великим завоевателем: попросил Сигизмунда «одолжить» Киев как промежуточную базу на пути в Россию, молдавскому господарю приказал строить мосты на Дунае и запасать продукты для большой армии.
Ханский гонец Ян Магмет к тому времени уже давно был русским агентом. Приехав в Москву с крымским ультиматумом, он предупредил: даже если Иван Васильевич отдаст Казань и Астрахань, то хана это «не утешит», война все равно начнется.
Летом 1572 года речь шла уже не о территориях или городах, но о самом существовании Руси. Она страшно ослабела: военные потери, чума, гибель армий под Ревелем и в Москве… Составлявшие поместную конницу профессионалы учились военному искусству с детства, а потому быстро подготовить им замену было невозможно. Других дворян разорили стихийные бедствия, эпидемия и татарское нашествие, поэтому снарядиться «конно и оружно», привести, как полагалось, вооруженных слуг они не могли. Наличные войска приходилось еще и распылять: вторжением турок и татар вполне могли воспользоваться поляки и шведы, возникла угроза восстаний в Казани и Астрахани.
Командовать армией на Оке царь назначил лучших воевод Михаила Воротынского и Ивана Меньшого Шереметева (документы показывают, что рать из городов набирали с превеликим трудом, по чуть-чуть). Первому из этого тандема Грозный отдал свои элитные части – опричников, московских стрельцов, 300 человек иноземной гвардии. Тысячу волжских казаков снарядили за свой счет Строгановы, примерно такое же количество «казаков польских с пищальми» (очевидно, запорожцев, в то время они служили русскому монарху, а не польскому королю) наняло царское правительство. Оборону Москвы государь поручил князьям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукому, но им воинов уже не хватило, пришлось вооружать местных жителей.
Надежд отстоять столицу почти не было. Казну, архивы и другие ценности эвакуировали в Новгород. Туда уехал и царь – не из трусости, составив духовную грамоту (завещание), он готовился погибнуть, однако должен был до последнего держать в своих руках управление страной, а значит, и само государство. Иван Грозный принялся отчаянно блефовать, угрожал вторжением в Швецию, предъявлял ей чрезмерные, просто-напросто фантастические требования. И шведы с поляками ему поверили, полагая, что у него нашлись крупные, готовые наступать силы. Потому-то и не ударили в спину.
Разрядные записи сохранили точную численность армии Воротынского: «И всего во всех полках со всеми воеводами всяких людей 20,034, опричь Мишки с казаки» (имелся в виду атаман Михаил Черкашин, который привел с собой весь казачий Дон, где население было еще редким – с «Мишкой» пришло не более трех-пяти тысяч).
Против русских собрались крымская и две ногайские орды. Султан прислал им в помощь семь тысяч янычар, артиллерию, великий визирь Мехмед Соколович – многочисленных вассалов собственного двора. К ним присоединились также горские князья Кавказа, ополчения Азова, Очакова, Кафы, Темрюка, Тамани. Шли уже не налегке – с огромными обозами и прислугой. Полчища достигали численности в 120 000 человек, а со слугами и прочими участниками похода – до 200 тысяч.
Наступил один из самых критических моментов в нашей истории. Тучи неприятеля заполонили всю степь. Крестьяне разбегались по лесам, пограничные города затворяли ворота. Но враги на них не отвлекались, целью была Москва. 27 июля они вышли к Оке у Серпухова. На другом берегу встречала выставившая батареи рать Воротынского. Девлет-Гирей тоже развернул пушки и открыл огонь, будто намереваясь форсировать реку. А сам тайно послал орду вниз по течению. Ночью татары хлынули через Сенькин брод, сшибли стоявший там Сторожевой полк Ивана Шуйского. К месту сражения прискакал воевода Передового полка Дмитрий Хворостинин, который, столкнувшись с массами вражеской конницы, еле вывел своих воинов из-под удара. Полк Правой руки Никиты Одоевского пытался перехватить противника на рубеже реки Нары, но и тут русских с ходу отбросили. Войско Девлет-Гирея обошло нашу небольшую армию и по Серпуховской дороге направилось к Москве, фактически беззащитной.
Воротынский не помчался наперегонки с ханом к столице (как год назад Бельский), затеял другую игру: решил оттянуть врагов на себя. Хворостинин с конницей Передового полка (около 4 тыс.) ринулся за неприятелем, догнал арьергард, которым командовали крымские царевичи, погромил обозы. Хан уже переправлялся было через Пахру возле Подольска, но, узнав о нападении, дал сыновьям еще 12 тысяч всадников и приказал изрубить дерзких московитов.
Следом от Оки с основными силами шел Воротынский. Он подготовил ловушку «на Молодех у Воскресенья» – возле Воскресенской церкви в селе Молоди: на прикрытом речкой Рожайкой холме поставили и замаскировали гуляй-город, передвижное укрепление из щитов на телегах. Хворостинин, удиравший от крымцев, подвел их прямо под батареи и ружья защитников. Врагов покосили ураганным огнем.
Девлет-Гирей сделал именно то, чего хотели от него царские воеводы: не дойдя до Москвы всего-то 40 верст, повернул назад, стремясь сначала раздавить досаждавшую ему русскую рать, а уж потом, без помех, напасть-таки на столицу.
30 июля враг обрушился всей массой. три тысячи московских стрельцов, прикрывавших подножие холма у Рожайки, полегли до единого. Оборонявшую фланги конницу татары оттеснили в гуляй-город. Но само укрепление удержалось, стойко отражая атаки. Главный полководец хана Дивей-мурза, решивший разобраться в обстановке, неосторожно приблизился к укрытию. Оттуда выскочили «резвые дети боярские» во главе с суздальцем Темиром Алалыкиным, которые порубили свиту мурзы, а его самого утащили в плен.
Враги понесли такой урон, что два дня приходили в себя. Но и русские оказались заперты в укреплении почти без еды и фуража, отрезаны от воды. Люди и кони слабели, воины пытались копать колодцы «всяк о своей голове». В это время воевода Москвы Токмаков послал к Воротынскому гонца с ложной грамотой, призывая «сидеть бесстрашно»: мол, царь послал к ним большую новгородскую рать. Либо хотел подбодрить своих, либо пытался напугать татар, заранее предположив, что те перехватят вестника. Так и случилось: гонца поймали и после пыток казнили. Дезинформация не подтолкнула Девлет-Гирея к отступлению, наоборот, он пришел к выводу о том, что надо как можно быстрей покончить с гуляй-городом. Впрочем, его огромное войско и не могло долго стоять на одном месте, опустошив окрестности, оно должно было двигаться дальше.
2 августа возобновился яростный штурм. Татары и турки устилали холм трупами, а хан бросал новые силы, волна за волной. Добежав до невысоких стен гуляй-города, враги рубили их саблями, стремились расшатать. «Изымалися у города за стену руками, и тут многих татар побили и руки пообсекли безчисленно много».
Уже под вечер Воротынский воспользовался тем, что противник увлекся атаками, оставил в укреплении Хворостинина с казаками, пушкарями, иноземной гвардией и безлошадными, а конницу скрытно вывел оврагами, двинул в обход. Врагов при очередном штурме подпустили к «крепости» без выстрелов, а затем дали страшный залп по густой массе в упор, «изо всево наряду», «из пушек и изо всех пищалей». Сразу же за шквалом пуль и ядер, в клубах дыма, защитники с криком бросились в контратаку. Для конницы Воротынского залп соотечественников послужил сигналом, она ударила в тыл неприятеля.