Пляска в степи

Звенислава гладила ее по голове и грустно улыбалась. Конечно, непослушная княжна еще не раз и не два поставит весь терем с ног на уши своими шалостями. Но, быть может, чему-то нынче она научится.

Уже глубокой ночью, когда натерпевшаяся за день Яромира, дремала на своей лавке, к ней под теплое одеяло с ледяными ногами залезла запыхавшаяся Любава.

— Ты что, снова убежала? — младшая сестра проснулась и поглядела на старшую, сонно моргая.

— Желан сказал, что батюшка его не сильно наказал, — доверительным шепотом сообщила ей довольная Любава. — Давай спать, Яромирка, — она обняла ее и засопела, едва голова коснулась подушки.

— Все матушке расскажу, — на всякий случай пригрозила младшая и повыше натянула на себя одеяло.

Эпилог

В тереме уже вторую седмицу стояла страшная суета. Еще бы! Виданое ли дело — встречать сватов! Окромя сватов ждали и других гостей — поговаривали, что приедет и княгиня Любава Ярославна с мужем. Две зимы минуло с той поры, как покинула она отчий терем и отправилась в далекое степное княжество к Желану Некрасовичу, за которого была просватана совсем маленькой девчушкой. Еще болтали, что собралась навестить двухродную сестрицу и Рогнеда Некрасовна, которую в ладожском тереме не видали уж, почитай, восемь зим.

Потому Звенислава Вышатовна и покоя не ведала последние седмицы: столько всего подготовить требовалось: и для встречи сватов, и для гостей из родни. Под горячую руку княгине попадать не хотел никто, и терем опустел. Нынче суетились в нем токмо холопы да чернавки, а дети вместе с ладушкой-невестой старались перед глазами матери пореже мелькать. Особливо то касалось двух княжичей, которым княгиня и так уже многое воспретила, лишив привычных осенних забав: ни в поле на стогах не поваляться им теперь, ни искупаться в студеной водице, пока не воспретил старик-ведун, ни в лес на ночь глядя сбежать.

От такой несправедливости впору было взвыть, и княжичи побежали жаловаться отцу, но и тот был непреклонен: нечего матушку еще пуще тревожить, у нее и без их проказ забот предостаточно. А коли им занять себя нечем, так Ярослав им быстро дело найдет. Вот и пыхтели теперь на подворье, постигая ратную науку, Крутояр с Мстишей и утром, и вечером. Сперва под присмотром десятника Горазда, а после обеденной трапезы доставались им тумаки уже от воеводы Будимира.

Больше всех повезло маленькой княжне Гориславе — та, знай себе, ходила за матушкой, держалась за подол ее поневы и клала в рот вкуснючие медовые калачи.

Яромира же, встревоженная всеобщей суетой и взволнованная приездом сватов, сбежала ото всех под крыло воительницы Чеславы. Она уже зим шесть жила в отдельной избе, а не в клети при тереме: князь пожаловал после трудного похода, когда вывела она часть дружины из устроенной хазарами западни.

Время было к воительнице благосклонного, и прожитые зимы почти не сказались на ее лице — ему и так досталось немало шрамов. Лишь ранняя седина тронула негустую косицу, и появились в волосах первые седые пряди.

Раньше, еще совсем детьми, Любава и Яромира частенько прибегали к Чеславе, которая понемножку, с дозволения отца, учила их воинским премудростям. Но старшая сестра уже две зимы как княгиня в своем праве и живет далеконько от отчего терема, а нос высоко задирать задолго до того начала.

— Тебя бы отец за плохого жениха не отдал, — Чеслава, насмотревшись на перепуганную девку, у которой глаза от страха были размером с добрый щит, не выдержала и заговорила первой.

Она сидела на крыльце и прилаживала оперение стрелам. Подле ее ног на земле лежали наточенные ножи: князь прежде сватовства собирался с дорогими гостями на ловиту. Яромира примостилась совсем рядом, на поваленном бревне. Она прижималась лопатками к нагретому за долгий солнечный день деревянному срубу и теребила кончик длинной, толстой косы.

— Сын князя! Добрый выбор. Княгиней с ним станешь! — не дождавшись от нее ни слова, вновь заговорила Чеслава, пока умелые, привычные пальцы вязали да вязали узелки.

Яромира вздохнула и раздосадовано повела плечом, отчего тонко зазвенели ее длинные рясны, прилаженные к серебряному, богато украшенному очелью.

— А хоть бы и сам князь! — она фыркнула и принялась дергать вплетенную в русую косу ленту. Ее серые, отцовские, глаза слегка потемнели, стоило вспомнить о женихе. — Я его видала-то всего один раз, когда на торг с матушкой ходила. И нашто я ее тогда уболтала... лучше бы в тереме на лавке осталась!

— Да он и сам, может, не посватался бы к такой-то дерзкой девке. Не зря старики говорят, что в тихой воде омуты глубоки.

Чеслава подбоченились и искоса поглядела на княжну. Яромира, закатив глаза, махнула рукой.

— Ты-то без мужа живешь, и ничего! — не утерпела княжна. — Вон, батюшка аж целой избой одарил. Сама себе госпожа!

Поправив повязку на лице, воительница рассмеялась негромким, хрипловатым смехом.

— Ты еще дитя совсем. Хоть и в поневу вскочила, ­— она покачала головой, рассматривая княжну, которая ростом и статью уже и княгиню обогнала, а ее коса, толщиной с кулак, не во всякую ладонь помещалась. — Какая я сама себе госпожа, коли твоему отцу в дружине служу? Что он велит, то и исполняю. Скажет, чтоб дружина в поход собиралась — и кмети не ропщут, не перечат. А коли посмеет кто, вот как ты нынче, лицо воротить, так с теми у князя разговор короток.

Надувшись, Яромира фыркнула и смахнула упавшую на нос непослушную прядку.

— Вот-вот, — Чеслава покивала головой. — Видала, чтоб хоть раз твоему отцу перечил кто?

— Может, и видала, — княжна отозвалась безо всякой уверенности и перевела на воительницу жалостливый взгляд. — Но князь — это же не муж! В избе ты сама себе хозяйка.

Повозившись с последним узелком, Чеслава отложила в сторону готовую стрелу и одарила глупую девку улыбкой, полной лукавства.

— И меня однажды сватали, — сказала она, и ее взгляд затуманился от нахлынувших воспоминаний.

— Правда?! — донельзя удивленная, распираемая любопытством Яромира даже на ноги вскочила, хлопнув в ладоши. — А кто же? А отчего замужем никогда не была? Он умер, твой жених? В бою пал? А как звали его?

— Да Перун с тобой, что говоришь ты! — Чеслава постучала кулаком по лбу. — Жив-здоров тот кметь. Другую жену себе взял, уж дети у них народились. А кто таков он был — я тебе не скажу. Давно это случилось, все быльем уже поросло.

— А ты как же? Почему же ты...

— Потому что не стала бы ему доброй женой. И ничего бы у нас не сладилось, — воительница повела плечами и любовно погладила копье подле своих сапог. — Я — гридень, служу в дружине твоего отца.

Яромира опечаленно вздохнула и уселась обратно на бедро. Подперев ладонью щеку, она задумалась о чем-то своем. Чеслава тоже немного помолчала, вспоминая, а потом встрепенулась и со строгим прищуром поглядела на княжну.

— Но ты о таком не мысли. Что дозволено простой девке, то княжьей дочери не потребно. И в терем тебе пора воротиться, и так со мной засиделась. Вон, солнце скоро зайдет. Вестимо, княгиня уже по всему подворью тебя обыскалась.

Блеснув хитрым взглядом, Яромира ничего не сказала. Молча поднялась с бревна, отряхнула поневу от мелких соринок, огладила рубаху с густой вышивкой по рукавам и вороту, пробежалась пальцами по украшениям на волосах, перебрала жемчуг на длинных ряснах и снова вздохнула о тоскливой своей девичьей судьбе.

Чеслава лишь хмыкнула. Ну, ничего. Невестам перед сватовством положено вздыхать об отчем доме, который они покидают.

Воительница проводила княжну до терема и там с рук на руки передала подоспевшим чернавкам. Вечерять же, дождавшись возвращения князя, они уселись за стол все вместе. Лишь маленькую Гориславу няньки увели спать пораньше.

Звенислава увлеченно рассказывала мужу, что в тереме все, почитай, готово для завтрашней встречи гостей и для вечернего пира. И хлеба пекутся, и караваи, и самый лучший хмельной мед велела она достать из подклетей, и зажарят они мяса, и сварят кислого киселя из лесных ягод...