Страница 17 из 25
– Да вы на нее только посмотрите!
– Ладно, покажите, что там у вас… вы меня действительно заинтриговали…
Василиса расстегнула свою сумку, полезла в нее, достала доску, завернутую в несколько газет «Козловский вестник», развернула и торжественно положила на прилавок.
Паперный уставился на икону и недовольно поморщился:
– Вы говорите, шестнадцатый век?
– Или семнадцатый, может быть, семнадцатый. Насчет шестнадцатого я не уверена.
– Насчет семнадцатого я тоже очень сомневаюсь.
– А почему это вы сомневаетесь?
– Потому что ни в семнадцатом, ни тем более в шестнадцатом веке офсетная печать еще не была изобретена.
– Что?! – возмущенно воскликнула Василиса. – Какая еще печать? Это настоящая икона, московская школа! Она оценена в несколько миллионов долларов!
– Очень сомневаюсь.
– Да что вы заладили – сомневаюсь, сомневаюсь… я понимаю, вы хотите сбить цену. Ну, так скажите, сколько готовы за нее заплатить. Пусть не миллион долларов, пусть меньше, но назовите реальную цену – или я пойду к другому человеку!
– Да пожалуйста, идите к кому угодно! Вам никто за нее и ста долларов не даст!
– Что вы такое говорите? – В голосе Василисы растерянность смешалась с последними остатками надежды. – В Лондоне за нее предлагали миллионы… московская школа… да один серебряный оклад чего стоит…
– Серебряный? – Паперный поморщился. – С чего вы взяли, что он серебряный? Это не серебро, а дешевый сплав на основе цинка, штамповка и гальваническое покрытие.
– Не может быть…
– Поверьте мне, я в этом разбираюсь. – Паперный колупнул оклад ногтем, под серебристой поверхностью проступила блеклая тускло-серая основа.
– Но сама икона… московская школа… знаменитый иконописец… таких икон сохранилось всего две или три…
– А сама икона – я вам еще раз говорю, дорогая моя: это офсетная печать, дешевка для туристов. Правда, насчет московской школы вы, пожалуй, правы…
– Вот видите, я права!
– Ну да, такие иконы печатают в Москве, на Солянке, и сбывают туристам на Арбате… они и мне хотели предложить на продажу, но я отказался – не хочу торговать ширпотребом, не хочу терять репутацию приличного магазина…
– Не может быть! Вы пытаетесь меня обмануть! – в отчаянии вскричала Василиса.
– Да взгляните же! – Борис Семенович подцепил уголок иконы тем же ногтем, осторожно потянул – и от доски отклеился краешек бумаги с цветной печатью. – Вы видите? Рисунок печатают на бумаге и потом наклеивают на доску. Даже не на доску, а на кусок ДСП… древесно-стружечная плита… – пояснил он, заметив в глазах Василисы явное непонимание.
– Я знаю, что такое ДСП! – произнесла та трагическим, дрожащим голосом. – Я не знаю только, как дальше жить! Я утратила последнюю надежду!
– Вот здесь я вам ничем не могу помочь! – Борис Семенович Паперный развел руками.
– За что? – воскликнула Василиса. – За что мне это… Что я им всем сделала?
Она завернула злополучную икону в мятые газеты, с ненавистью затолкала ее обратно в сумку и, понурившись, вышла из магазина и поплелась к дому…
Паперный пожал плечами и занялся своими делами.
Василиса же пошла к дому кружным путем, бессильно сгорбившись и шаркая ногами. На плечи ее давил непосильный груз. Делать было решительно нечего, только пойти в сарай и повеситься. И она всерьез думала, как это сделать, вспоминала, есть ли дома достаточно прочная веревка, нужно ли ее мылить или и так сойдет. Можно, конечно, наглотаться материных таблеток, но вряд ли она умрет, на мать вон они вообще не действуют.
Она свернула к речке и посидела немного на обрывистом берегу, тоскливо глядя вниз. Прыгнуть в воду? Но тут, под обрывом, мелко, а где глубоко, там она выплывет. На этой речке выросла, плавает хорошо. Нет, лучше повеситься.
Она бросила икону с обрыва в воду – пускай себе плывет. Надо же, тетка какой сволочью оказалась. За что она на них так? Что ей мать плохого сделала? И мать тоже на нее зверем смотрела. Впрочем, она сейчас всех ненавидит, особенно единственную дочь. Все, кончилось Василисино терпение, больше она не может так жить.
Она открыла калитку и сначала хотела вообще не заходить в дом, а сразу заняться своим делом в сарае, но вспомнила, что подходящая веревка лежит в доме. А когда она вошла в дом…
Мать лежала на полу, лицо ее было серого цвета, и поза такая, что Василиса сама едва не упала от страха. Ноги не держали, она опустилась на пол и подползла к мертвому, как она думала, телу.
– Мама! Что с тобой?
Глаза матери открылись, рот искривился, из него потекла на подбородок ниточка слюны.
– Господи! – Василиса вскочила на ноги и заметалась по дому в поисках телефона.
«Это я, – стучало у нее в мозгу, – я ее ударила… но… когда я выходила, она сидела за столом…»
Старенький мобильник разрядился. «Скорую» вызвали соседи.
– Ты куда это собралась? – спросила Мария, видя, что сестра красится перед зеркалом.
– Это хорошо, что у нас с тобой выходные совпали, – ответила Татьяна, – вместе пойдем.
– Куда еще… – вздохнула сестра, зная уже ответ.
– Куда-куда, – весело сказала Татьяна, – на кудыкину гору воровать помидоры! Квартиру пойдем смотреть нашу!
– Давай уж подождем, пока с теткой все образуется. Ну, похороны, отпевание… чтобы все по-человечески…
– Нечего ждать! – Татьяна бросила многострадальный карандаш для бровей. – И так уже сколько ждали…
– Ох, Танька, чувствую я, что не будет нам ничего хорошего… вот такое у меня предчувствие…
– Не дрейфь, Маня, прорвемся!
– Вы чегой-то пришли? – спросил сестер знакомый охранник у фабрики. – Вроде сегодня не твоя смена, Татьяна… прямо дня не можешь прожить без работы?
– А мы к начальству на прием! К Виктор Палычу!
– Так сразу и к начальству… – хмыкнул охранник. – То-то я смотрю, Татьяна так расфуфырилась!
– Завидуй молча! – Татьяна, как всегда, не могла не оставить за собой последнего слова.
Они прошли мимо кондитерского и конфетного цехов к конторе. Поднявшись на второй этаж, Мария оробела и притормозила, зато старшая сестра перла вперед танком.
– Виктор Палыч на месте? – спросила она, сунувшись в приемную, где дебелая секретарша Алена сосредоточенно выщипывала брови перед настольным зеркалом.
– А вам зачем? – Алена дернула слишком сильно и рассердилась.
– По делу! – рявкнула Татьяна. – Тебе докладывать не станем!
Все знали, что управляющий фабрикой Виктор Палыч – солидный немолодой мужик – любит дебелых блондинок, но, по выражению местного шутника, «странною любовью», то есть продолжается эта любовь ровно год, после чего секретарше вежливо указывают на дверь, а ее место занимает такая же сдобная блондинка, желательно натуральная, но и крашеная тоже сойдет.
Алена работала секретаршей уже десять месяцев, то есть срок подходил к концу, поэтому Татьяна с ней не церемонилась.
– Нет его, – прошипела Алена, – в цех вызвали, там конвейер встал.
– Врешь! – остервенилась Татьяна. – Я же не глухая, слышу, что он работает!
– Значит, починили конвейер. – Алена равнодушно пожала плечами, и тут широко распахнулась дверь и вошел управляющий, как всегда хмурый с утра.
– Вы чего это тут? – буркнул он, увидев сестер.
– А я им говорила, что вы не принимаете, а они… – влезла Алена, но начальник мотнул головой, чтобы замолчала, и открыл перед сестрами дверь кабинета.
– Ну? Какое у вас дело?
– Вот! – Татьяна жестом фокусника выложила на стол бумагу, что дала им Анна Ильинична при последней встрече. – Вот квартира теперь наша, хозяйка нам ее отдала!
– Это чтой-то? – Виктор Палыч достал из ящика стола очки и углубился в чтение бумаги.
Надо сказать, что много времени ему не понадобилось. Он отложил документ и посмотрел на сестер поверх очков. Глаза его весело блестели. Татьяна сочла это хорошим знаком, более осторожная Мария забеспокоилась.