Рай рядом

Сказать, что расстроился тогда – ничего не сказать. Вот так подарочек от деда Мороза! Точно еловой шишкой засветил в глаз – за полчаса сдал ему неплохо начавшуюся партию… Геннадий Иванович спешил, и я повелся, не сумел затормозить его блиц-игру: «Давай, давай скорей думай, Сашок!» Всегда недолюбливал блиц, но мне только-только исполнилось девять, как тут возразить старшему, да еще торопящемуся к больной дочке… И не догадался предложить: «Сыграем в другой раз, если спешите! В ДРУГОЙ РАЗ!» Или надо было просто разжалобить Деда Мороза: холодина тут у вас, как на Новый год, пощадите-отпустите!

Помню, дома один, стуча зубами, вместо чая «с лимончиком, с лимончиком» мрачно напился ледяного молока из холодильника. Заболею – и пусть! И хорошо! Но Бог, добрый Боженька малолетних простофиль все-таки меня пожалел. Повелел: а ну-ка поешь как следует и за уроки, ничего с тобой не случится. Мог бы добавить: и не парься, все равно не угонишься за только-только народившимся малышом в соседнем, считай, городе, будущим чемпионом мира. Он-то как раз и прославится в блице, придет время!

А наутро в восточное окно сашиной комнатки брызнул не дождь – луч солнца. И день выдался теплейший – в субтропиках ноябрь часто такими вдруг балует. Город весь свежий, точно весенний после дождя, блестит, как графин с водой в президиуме какого-нибудь собрания-заседания. И мама, улизнув пораньше с работы (очень спокойно она отреагировала на проигрыш Моргунову: «Что ж, он тоже ведь, кажется, кандидат в мастера…»), повела Сашу в кафе-мороженое. По дороге еще шоколадку купила!

– Второе место – тоже неплохо, да? Ну что ты все хмуришься?! Смотри, как здесь уютно, какой вид бесподобный на море! Полюбуйся! И давай, соображай, что тебе хочется – заслужил! Поздравляю еще раз, Сашуль!

Когда они, со смаком загнав в воротца ртов разноцветные шарики-мячики мороженого, уже просто сидели, болтали, с набережной донесся шум. Точнее, пронзительные, дикие и очень радостные вопли: «О-о-ох, хорррошо-о-о! Ещ-ще-о-о! Еще-о-о!»

– И нам хорошо, но больше нету! – засмеялась мама, пододвигая к размякшему, улыбающемуся сыну последние квадратики «Аленки».

Подозвала официантку, расплатилась, и они, не сговариваясь, пошли на не умолкавший ни на минуту, загадочный трубный глас счастья…

И что же оказалось? Это два дебелых, крупных таких дядька плескались в прибое, в волнах, накатывающих на них то вкрадчиво, то весьма мощно. А они подпрыгивали, приседали, падали, размахивали руками и ногами, мотали головой, фыркали – и голосили, голосили безостановочно! Был не очень солидный шторм, когда, конечно, умеючи, можно поплавать и выйти – не утянет, каменюгами не побьет.

А как здорово купаться-качаться на таких волнах, раз уж не боятся эти горластые дядьки холода! И чего у берега копошатся? Помню, я, черноморский ребятенок, смотрел, смотрел и даже не сразу догадался: эти чудики не умели плавать… Надо же! Еще и орут как резаные, идиоты! Взрослым разве можно так себя несерьезно вести? А у меня все серьезно дальше некуда: продул игру по-глупому, а хочу только побеждать! Побеждать!! «Правильно! А иначе что ты за мужик? Да, не повезло, не в твою пользу оказалось время и место. Только чего торопиться? Если постараешься, станешь в свое время и гроссмейстером!» – убеждал отец. Какое-такое «свое время»? Снова отчаянно, обидчиво зазвенело в голове: «Ну почему, почему не остановил игру? Если не то было время и место?!»

Быстро темнеющее небо с первыми звездами, шумное море, шумно балдеющие дядечки… Мама ерошила Сашин чубчик, посмеивалась:

– Никакие они не идиоты! Смотри, просто ужасно счастливые! Как радуются! С севера, наверно, откуда-то. Вода уже градусов пятнадцать, а для них – как парное молоко. Ну и что, что не умеют плавать? Можно чего-то совсем не уметь и быть в восторге от таких вот простых вещей, видишь? Прыгают себе и прыгают! А ты расстраивался из-за старенького Моргунова… Еще выиграешь у него сто раз!

Мамуле хотелось еще сто раз меня утешить, конечно… Но после этого институтского турнира я как-то забросил шахматы. Занялся легкой атлетикой, теннисом – тоже неплохо пошло. Вообще еще многому пришлось в жизни научиться: например, успешно решать научные задачи поважнее, потруднее шахматных, говорить свободно на чужом языке, своими руками построить дом. И по-ребячьи все еще радоваться всякой малости вроде тающего на солнышке мороженого: вот, недавно, у моря с дочкой и сыном! Но уметь хитренько гнуть свою линию либо напирать эдаким бетонным волноломом, невзирая на «время и место»… Нет, не научился, хотя сейчас-то такие умельцы особенно «в шоколаде»!

Услыхал как-то об истоках громкой славы одного моего земляка, которому однажды удалось напроситься на день рождения могучего продюсера. И вот теперь оба дружно вспоминают на ТВ, как тот специально оговорил, чтобы напросившийся, ради Бога, не вздумал петь свои песенки! А дерзкий бард не послушался и в разгар пышного праздника все-таки спел… Всеобщий восторг, продюсер поражен и покорен. Да, но что за песня сразила развеселое ресторанное сборище, всех этих богатых и звездных, сытых и пьяненьких? О любимом, единственном, трагически погибшем родном брате-летчике! И время подошло, и место.

Про выпускников и второгодников

Визит к детям без очередного душевного расстройства по поводу Насти не получается… Умная же девчоночка, читала, считала бойко с четырех лет, в младших классах отличница была! И все забросила, стала пляшущей в мечтах, во сне, говорит, наяву звездой танцпола. Народ восхищается, зять и дочь двуглавым могучим Эльбрусом против, не сдвинешь с согласованной точки зрения. Запретили Настюше после девятого класса пойти в колледж искусств: одни, мол, слабоумные бросают элитный лицей! Вот она и учится через пень колоду…

Сегодня, зайдя в комнату внучки, Александра Юрьевна чувствует, впрочем, как и всегда, что беспомощна… Оттого беспощадна, как никогда! Тихонько эдак усаживается в кресло под огромным, сонно-страстным ликом немолодой испанки на плакате, легенды фламенко. Тихо вздыхает. Тихим отстраненным голосом вещает и стращает:

– Знаешь, родители правы, на твои двойки просто невозможно смотреть сквозь пальцы! Оставили б тебя, плясунья, на второй год в классе, как раньше практиковалось, ты бы по-другому запела да заплясала! Сидела бы жалким переростком с младшими детьми, а они бы пальцем на тебя показывали, дурой обзывали!

Кошмарная, на взгляд бабушки, картинка Анастасию, однако, не трогает. Косится смеющимся голубым глазом, ноги завела куда-то за уши, разлеглась на паласе – «оттачивает талию», объяснила! Где только ее у себя выискала, худоба?!

– Да брось ты свою физкультуру, слышишь? Вот куда эти ваши выверты, раскрасивые ваши дорожки шагов ведут, а?! Выпускной класс… а у тебя в дневнике, мама говорит…

– Это в твоем любимом фигурном катании дорожки шагов! А ты шаг сделаешь и охаешь, всё сидишь, телик смотришь!

Лучше скажи такое: кого из русских писателей два раза оставляли на второй год в гимназии? За неуспеваемость! Кто это, интересно, не успевал, а?

– Кто не успевал?! – Александра Юрьевна хмурится и морщится. Порицая неведомого нерадивого писателя, а больше хитромудрую внучку – что еще такое выдумала? Ох, Настя… Мне семьдесят, ей идет семнадцатый – зубы заговаривать дохленькой бабушке, сердечнице-склеротику-диабетику, научилась… Успела!

– Кто-то из малоизвестных, какой-нибудь Потапенко, дамский угодник, приятель Чехова? Да, помню, фильм был когда-то с Мариной Влади – «Насмешливое мое счастье»… Не об этом речь! Читать надо Чехова, классиков, к сочинениям готовиться, математику подтянуть!

У Насти если и было в мыслях поинтриговать бабулю – не получилось! Так и взвизгивает с торжеством, брыкнув в воздухе длинными ногами: