Страница 20 из 57
Тыкнув в последнее, надеясь пробудить в той хоть какие-то материнские инстинкты, попал прямо в точку. Мой тон и моя подача очень не понравились Эсфее, та прям взорвалась праведным гневом, обещая покарать меня. Что ж, век человека недолог, и я почему-то уверен, до того момента, когда этой дуре удастся накопить достаточно силы дабы покарать меня, пройдёт не одно столетие, а быть может и тысячелетие. А потому пускай злится, бурчит и наконец-то начинает вести себя как хороший, заботливый и понимающий смертных бог.
Желая доказать мне и, наверное себе самой, что способна сама создать пантеон в чужом мире, Эсфея, чувствуя, что я начал подмерзать на улице, приглашает меня в свой храм на обсуждения некоторых аспектов. Мельком, прям на её пороге, промеж ледяной корки замечаю образовавшееся протаявшее пятнышко, из которого, прям из бруса, пробивался какой-то тоненький, покрытый золотым сиянием стебелёк. То помутнение в её глазах, которое она спрятала отвернувшись, было ничем иным, как попыткой спрятать слёзы. Слёзы, от коих даже мертвое дерево вновь получало право на вторую жизнь. Эсфея, она способна дорожить кем-то на столько сильно, что даже плачет? Быть может, душонка её смердящая гордыней, куда более теплая, чем кажется на первый взгляд.
За расспросами о том, в чём сейчас нуждаются местные «верующие», как с ними лучше общаться и чего не стоит делать, невзначай цепляю тему храма и того, почему Эсфея не может сделать его себя сама.
— Храм — своего рода подношение, признание существования бога. — Пояснила Эсфея. Светлые боги, самолично не могли заставлять людей верить в себя, не могли заставить их захватывать храмы и порабощать другие народы, восславляя их. На подобное, сея в мире хаос и разрушение, существ всегда толкали демоны. Любой светлый бог, призывавший к этому своих последователей, тут же подвергся бы небесному суду и, с вероятностью в девяносто девять процентов, был бы признан тёмным. А против тёмного захватчика в светлом мире, желая разделить его территории, вполне законно, могли восставать и объединиться другие светлые. Это же правило работало и в обратную сторону.
Обмозговывая данную информацию, обещаю Эсфее сделать вместо креста над храмом, её каплю. Так же, для её личного удобства, заполнить пустоту храма хоть какой-то мебелью, естественно не за просто так. Когда глубокая ночь усыпляюще стала действовать на моих стражников, а я, разобравшись с печью, думал, как побыстрее свалить домой, внезапно голову мою посетил ещё один важный вопрос:
— Эсфея, а что мешает Кузнецу сплотить силы тьмы и прищучить нас. Ну… прихлопнуть тебя, меня, Астаопу одним ударом. Мы же в его мире, как на ладони, наверное?
— Пакт. — Усевшись на голом полу у огня, ответила женщина. — Уговор, заключённый Астаопой, Кузнецом и с упоминанием имени Его, как Карающей проигравшего длани. Даже Древний не посмеет вторгнуться в этот мир, нарушая Пакт, пока спор не завершён. А если и осмелится, то подвергнется страшному наказанию, и небывалому для богов риску… — Ответила богиня.
— Тогда я не понимаю, что здесь делаешь ты? — Словив себя на мысли, что пялюсь на её длинные, блистающие от огня печи волосы, на оголённую спину и прижатый к полу зад, спросил я. Глядя на меня через плечо, Эсфея, заметив как я смутился, так же отводит взгляд в сторонку.
— Будь в тебе столько же ума, сколько и похоти ты бы понял… хотя ладно, скрывать мне всё равно уже нечего. — Пасом руки, богиня, словно снимая прикрывавшую тело маскировку, демонстрирует огромную, чёрную рану на своём животе и расползающиеся от неё, во все стороны почерневшие вены.
— Я нарушила правило, потому что мне уже не было чего терять. Теперь я не просто ранена, но ещё и смертна. Боги не влезут в этот мир, потому что, при нарушения Пакта, утратят своё бессмертие и контроль над вечностью. Никто из богов в здравом уме не пойдёт на такие риски, никто, даже сам Кузнец не осмелится кинуться в столь опасный омут. А вот его приспешники, фигуры незначительнее Пешки, с лёгкостью рискнут своими жизнями лишь ради того, чтобы обрести статус повыше. Как только они сломают наложенную мною печать, эти твари, обладающие значительной по местным меркам силой, хлынут в этот мир с одной лишь целью уничтожить меня. Они не посмеют вмешаться в дело Астаопы и её личного контракта с Кузнецом, но вот другого нарушителя, именно меня, ничто им не помешает устранить.
Пока, меня не посещали видения о проникающих через барьер темных сущностях. Только, это может случиться в любой момент, да и всегда есть шанс, что какая-то из них, изначально пряталась, или рыскала в этом мире. Потому, сейчас у меня ещё есть немного времени на зализывание ран, на восстановление, и, когда я почую опасность, или неумолимое приближение гончих Кузнеца, я непременно уйду. Я вижу, ты не станешь для меня сосудом, не отдашь тело и душу, а потому более и требовать от тебя этого не буду. Раз тебе здесь так нравится, раз ты так решил, то так тому и быть. Я сделаю всё что бы божественная война не пришла в твой новый дом. Наш конфликт с Кузнецом не коснётся тебя Матвей. Только ты всё ровно будь на чеку, сам того не понимая, ты можешь за руку подвести опасность к своим воротам.
— А, ты о чём?
— Ты и в правду дурак Матвей… я же уже говорила тебе о Дверях. О небеса… напомню ещё раз, если вновь окажешься в измерении духов, ни в коем случае не открывай дверей, любых, как бы они хорошо или плохо не выглядели. Чьих бы ты голосов за ними не слышал, что бы тебе говорящие за ними не обещали, не открывай, иначе все, кем ты дорожишь, кого любишь больше всего, и я в добавок, будем в мгновение ока вычеркнуты из Книги Мироздания, что в разы хуже самой смерти.
Эсфея и её резкость в изменении взглядов на мир пугали. Наговорила она очень много странных, загадочных и непонятных вещей, узнать о которых подробнее мне только предстояло, но уже не сегодня. Глядя на её раны, на огромную дыру в теле и покрывающие её черные нити, мне в очередной раз стало богиню жаль. Душа её была отравлена гневом, злобой и жаждой мести. Тело изранено, от былого могущества не осталось и следа, а божественный статус смешан с грязью и уравнен в правах с обычными смертными. Она потеряла дитя, упала с небес на землю, и удар оказался куда более болезненным чем она предполагала изначально.
Безразлично глядя в огонь, она, не скрывая своих ран, просто сидела, тяжело дышала и говорила, говорила, говорила. Изредка отвлекаясь от разглагольствований, поддерживая пламя, кидала в печку поленце другое, после чего вновь начинала говорить…
— Завтра, когда пойдёшь в деревню делать добрые дела, спрячь свои раны и оружие с собой не бери. Улыбайся, спрашивай у местных о их нуждах и думай, чем сможешь помочь. Если что-то будет непонятно, обращайся ко мне, чем смогу — помогу, но не забывай, заставлять я никого не буду. — Дав команду последнему из бодрствующих стражников будить коллег, собираюсь уходить.
— Скажи, Матвей, скольким своим жителям ты бы позволил уверовать в меня и мою силу? — Когда двери распахнулись, отвлекшись от огня, бросила мне Эсфея. Холодный ветер ударил по лицу, из мрака ночи на меня глядели пылающие на вратах, часовые жаровни.
— Да хоть всем… лишь бы только бог хоть как-то о них заботился. — Честно ответил я.
— Вот как, значит если нас в ближайшие столетия не найдут приспешники Кузнеца, то шанс у нас всё-таки есть. — Чуть повеселев, то ли спрашивая, то ли констатируя, выдала мне вслед Эсфея. Тупая богиня, кажется она совсем отвыкла от пребывания в мире смертных и не понимала, что столетия для таких как я — это пипец как много.