Пусть дерутся другие

Я медленно кивнул, позабыв дежурно «господинкнуть». Многовато у него власти. Или заливает? Ладно, разберусь, у оранжевых выясню. Те точно в курсе.

Тюремщик, удостоверившись, что сказанное дошло до адресата, буднично продолжил:

— И ничего мне за такой подлог не будет. А потом ещё раз ничего не будет. Я — неприкасаемый.

***

Он ещё долго распинался о пользе покорности для здоровья, приводил весьма здравые аргументы в защиту постулата о «непротивлении судьбе», вскользь упоминал о том, что с детства обожает ММА и что способен расправиться с любым желающим, а то и с двумя, зачем-то прошёлся по моей технике рукопашного боя, обозвав её «бессвязным говном, собранным из абсолютно разных методик».

Похоже, Пай действительно любил кулачный спорт. Критикуя вчерашние схватки, он оживлялся, впадал в разбор нюансов, но тут же сам себя одёргивал, возвращался к наставлениям по поведению, регулярно пугая карцером.

И ничего о новом осуждённом не понимал.

Карцер меня не сломил, а наоборот, помог своей жёсткостью, жарой и жаждой. Сработал как внезапный карантин для уставшего от всего человека, обременённого ворохом моральных проблем, скопившихся из-за вечной занятости. Бежал, бежал, и вдруг затяжной привал. Вся жизненная спешка, как-то сама собой, осталась в стороне, давая возможность найти давно откладываемые решения.

Я — как этот счастливчик. Сумел воспользоваться подарком и добиться того, чего так не хватало — одиночества. Но не обычного, когда один, без людей вокруг, а внутреннего, во сто крат более сильного и умиротворяющего. Способного дать полное осознание всех проблем и по-настоящему покопаться в себе, отбросив шелуху из навязанных обществом понятий.

Кто я, что я, чего хочу... Из подсознания невольно всплыл туманный фрагмент допроса, когда я, дурной от химии и слюнявый, бубнил про папу, маму, ананасы.

Не то. Самообман. Искренний, возведённый в степень непреложной истины, самообман. Карцер в этом помог разобраться, хорошенько вскипятив прикрытые рубахой мозги.

Я выйду отсюда, или сдохну. Но пятнадцать лет ждать не смогу, физически не смогу.

Папа, мама, Псих — да, они важны и занимают в душе каждый своё, важное место. Ради них можно пойти на многое, включая смерть. Но их рядом нет, поэтому откровенность признания никого не обидит. Все бы меня поняли правильно.

Больше всего я обожаю свободу.

Для этого я готов на многое, а драка... начало пути. Поиск близких по духу, по наклонностям, способ расположить к себе, отсеяв лишних, ненужных. Как в школе, в новом классе. С кем-то ты находишь общий язык, выяснив отношения за оградой, с кем-то становишься непримиримым врагом, а с кем-то и начинаешь дружить. В мужских отношениях кулаки многое значат, подменяя доброй потасовкой тысячи пустых слов. Помогают понять, кто перед тобой.

У меня нет времени ходить вокруг да около, примеряясь и подыскивая друзей среди оранжевых. Некогда пробовать и разочаровываться, надеяться и терять надежду. Мне нужны те, кто по освобождении, или через связи на свободе, гарантированно выполнит единственную просьбу — через сеть, по указанному первым номером адресу, свяжется с мамой Психа, сообщит ей важное. Тюрьма — она же умеет и выпускать, а не только стережёт.

Они — отчего-то казалось, что Псих не останется в стороне и выберется раньше — вытащат, спасут, не бросят. Да, в одиночку отсюда не сбежать, я реалист. Пай умолчал о множестве хитростей по отслеживанию осужденных, давая возможность познакомиться с ними самостоятельно и затем проведать карцер. Так удобнее добиваться повиновения. Мол, тебя же предупреждали, а ты, тупой, лезешь и лезешь, напарываясь на неудачи. Сдавайся, пока не поздно. Смирно сиди.

Но с помощью извне спектр возможностей расширяется. Дополнительные, дружественные мозги —дополнительные варианты выбраться на свободу. Поэтому ты, господин «страшный» надзиратель, своей попыткой преподать осужденному урок через разбитую морду и заведомый проигрыш, невольно оказал услугу, подсказав начало пути. Я буду драться столько, сколько нужно и со всеми желающими, пока не проведу отбор кандидатов на роль почтальона. И клал я болт на твой карцер, как и на блок «Е».

Потому что всё пойдёт по твоим же правилам, но в моей трактовке. Запретишь драки — перейду на шашки с нардами. Ничего, приспособлюсь, подстроюсь, мимикрирую, но подходящего человека найду.

Пятнадцать полученных лет позволяют смело утверждать: буду как все — выйду одним из последних среди находящихся сегодня в блоке «А».

Не хочу так. Хочу раньше.

Интерлюдия №3

Рука мазнула по экрану коммуникатора, стирая нарисованное. Потом зависла в воздухе, отставила указательный палец, и принялась в неизвестно какой раз за этот день набрасывать схематическое изображение женского полового органа.

Получалось так себе, узнаваемо, но бесталанно. Впрочем, в художники рисовальщик и не рвался — он таким нехитрым образом всего лишь снимал стресс от свежих новостей.

Женский орган для разнообразия сменился мужским, далее последовала задница. Большая, глобусоподобная, носившая в себе абсолютно негативный подтекст, несмотря на простоту и корявость изображения.

Отставив коммуникатор подальше, человек скептически оценил самопальный шедевр, про себя удивляясь несомненному сходству задницы с его внутренними самоощущениями и недавней, внеплановой аудиенцией у главы КБР.

Оттопырив нижнюю губу, творец небрежным прикосновением создал на левой ягодице точку, символизировавшую мерзкий прыщ. А на правой написал пошлое ругательство из трёх букв. Так стало получше, образней.

Аппарат внутренней связи, прикреплённый к столешнице, мигнул зелёным. Цветом, которым секретарь в приёмной сообщал о визите подчинённых.

Быстро пришёл...

Нажатие кнопки, и коммуникатор погас, отправляясь в карман пиджака. Лицо человека из раздражённого превратилось в уверенное, руки легли на поверхность стола.

— Входите.

— Вызывали? — дверь приоткрылась, и в кабинет вошёл агент по особым поручениям Ллойс.

— Да. Присаживайся. У нас новости по Виту Самаду, он же «Маяк».

Прослуживший без малого двенадцать лет оперативник никогда не ждал хороших известий в отношении разрабатываемых. Зато к плохим был всегда готов, что очень помогало по службе.

— С ним что-то произошло?

— Мы его отдаём, — у сидящего за столом человека получилось сказать буднично, словно речь шла о сезонных скидках на стиральные капсулы в супермаркете, а не о сложной операции по приручению первого лица Нанды.

— Кому?

— Резиденту Федерации. Решение принято на самом верху, — добавил он, пресекая вопросы.

— Так просто? — Ллойс безэмоционально воспринял досадную новость, перечеркивающую работу последних недель.

— Да. Маяк уходит взносом в фонд добрых отношений. Взамен — внеплановая поставка управляющих блоков для горного оборудования. Вдобавок, наша идея о шантаже воспринята с недоверием. Её посчитали слишком смелой и даже опасной для дальнейших отношений с соседями. Любая война рано или поздно заканчивается, а элиты, с которыми придётся дружить, остаются.

Внимательно слушавший агент по особым поручениям недоумевающе изогнул бровь.

— Простите за откровенность, но это чушь. Компромат в политике, скорее, укрепляет дружбу, чем её разрушает.

— Я озвучил полученный ответ.

Воспринималось пояснение иронично, с множеством подтекстов, потому Ллойс понимающе промолчал.

— Маяка выдаём через семнадцать дней. На планету прибудет челнок с транзитного корабля, и наш мальчик, — сидящий за столом демонстративно посмотрел в потолок, — отправится покорять просторы космоса, к своим командирам. А мы останемся тут, разгребать дерьмо без лопатки.

Интуитивно чувствуя досаду начальства, Ллойс сжал следующий вопрос до минимума, чтобы не давить на больную мозоль:

— Фильм?

— Снимем, конечно! Про запас. Без живого свидетеля, которого можно показать всем сомневающимся, он потеряет процентов семьдесят эффективности, однако выбора особого нет. Пригодится. Ты же знаешь наших политиканов. Сегодня фильм не нужен, а завтра «Предоставьте хоть что-то, бездельники!». Подключи второго пленного, Артура Бауэра. Как он, кстати?