Елизавета I

Столь малый интерес к жизни и столь безоглядный порыв к самопожертвованию превращал священников и их паству в потенциальных экстремистов. Во всяком случае, этого опасались правящие круги. Папа заранее отпустил грехи будущему убийце Елизаветы, и это уже становилось опасным оружием в руках противников протестантизма. Даже если страшную угрозу предотвратить, все равно сохраняется возможность вооруженного бунта, более всеобъемлющего и страшного по своим последствиям, нежели восстание 1569 года, ибо участников его равно ведут несгибаемые лидеры и вера того сорта, что превращает человека в безжалостного фанатика.

Где раньше был один правоверный католик, теперь их десять, горько жаловался в разговоре с приятелем Сесил. Сила духа делала их несгибаемыми — хотя иные, конечно, гнулись, а многие умирали. Под пытками кое-кто признавался во всем, что было известно о подпольной церкви, и даже соглашался на роль соглядатая власти. Но это было скорее исключение; казначею, оплачивавшему труды этих перевертышей, сообщали, что люди сотнями и тысячами перекрещиваются в католичество. Всего один католический священник способен был «примирить» с «истинной церковью» восемьдесят протестантов в день, а ведь таких священников много. Масштабы католического ренессанса поражали воображение. Этому следовало положить конец, и немедленно.

Летом 1580 года были срочно приняты законы, направленные против религиозного нонконформизма. В сельскую местность направились десятки людей королевы. Они врывались в дома и здания, где собирались несогласные с официальной религией, арестовывали священников да и просто верующих, о которых говорили, что они отлынивают от посещения протестантской службы. Их подвергали разнообразным наказаниям. Самое малое — штраф: двадцать фунтов за месячное непосещение церкви, двести фунтов — за годовое, а там, если не вернутся под сень истинной веры, им грозила и более суровая кара. «Злостные» нонконформисты помещались в замки или крепости, имущество их конфисковывалось в пользу казны. В августе королевский Совет ужесточил свою политику. Во все графства были направлены новые указания с требованием к местным властям проявлять большую бдительность, а главное, немедленно вернуть в тюрьмы католиков, отпущенных ранее под залог.

«Преследования становятся все суровее и суровее, — отмечает современник. — Строятся новые тюрьмы, прежние забиты нонконформистами». Людей хватали сотнями и тысячами, среди них были знатные вельможи и состоятельные простолюдины; а еще сотни и тысячи со страхом ожидали, что в любой момент к ним в дом могут ворваться беспощадные слуги престола.

Применялись и другие меры, прежде всего религиозная пропаганда. В Лондоне участились церемонии публичного отречения от католической веры, хотя сомнительно, чтобы их посещали правоверные католики. Аймлер, епископ Лондонский, уговаривал Сесила финансировать паломничество твердых, несгибаемых пуритан в католические районы — Ланкашир, Стаффордшир, Шропшир и «иные рассадники нечестивости», дабы вернуть их на путь истинный, но ничего из этого в конце концов не получилось. К тому времени, когда летом 1580 года Кэмпион и его спутники достигли берегов Англии, тюрьмы были переполнены католиками, а многие из тех, кто оставался пока на свободе, вынуждены были скрываться.

Одиссея Кэмпиона и его единоверца-иезуита Роберта Персонса продолжалась меньше года, но даже за это время сделано было немало. В сопровождении множества юных вельмож-католиков они разъезжали по стране, останавливаясь в домах нонконформистов и вновь пускаясь в путь еще до того, как их обнаружат власти. Они проповедовали и принимали исповеди, служили мессу, обращали мужчин и женщин в истинную веру, встречая повсюду самый теплый, а то и восторженный прием. Они сделались знаменитыми — и потому, что королевские агенты, словно ищейки, повсюду пытались отыскать их след, и благодаря тому, что письменное свидетельство миссии Кэмпиона — «Похвальба Кэмпиона», как называли его враги, — достигло самых широких масс верующих.

Странствия двух иезуитов укрепили и без того оживший дух католицизма. Совершенно убежденный в окончательной победе ордена иезуитов, Кэмпион говорил о возможности собственной казни с каким-то радостным смирением. «Мы создали братство, — писал он, — и с улыбкою понесем крест, что вы бременем возложили на нас, и мы никогда не опустим головы до тех самых пор, пока останется хоть один из нас, готовый с радостью вынести страдания и муки, что ждут его в вашем Тайберне, и в ваших пыточных камерах, и в ваших тюрьмах». Этим духом надежды и бесстрашия были преисполнены многие; Персонс свидетельствует, что встретившиеся ему на пути верующие выказывали «удивительную силу духа и готовность претерпеть любые муки за веру» и слушали мессу с такой самоотреченностью, со слезами на глазах, что он и сам готов был разрыдаться.

Страх перед неминуемым разоблачением, казалось, только укреплял душу. Иезуиты и те, кто давал им кров, знали, что в любой момент по наводке соглядатая или хорошо подкупленного слуги в дом могут ворваться люди королевы и арестовать всех присутствующих. «Порою во время нашей трапезы, — пишет Персонс, — раздается настойчивый стук в дверь, и всем нам кажется, что это стража, явившаяся за нами. Мы вскакиваем и начинаем с бьющимся сердцем вслушиваться — подобно оленю при звуке охотничьего рога». Бежать уже нет времени — остается лишь молча молиться. «Не слышно ни слова, стоит тишина до тех самых пор, пока в комнату не войдет слуга и не скажет, кто это. Если случайный прохожий, мы начинаем смеяться, главным образом над собственными страхами».

Для Кэмпиона эта постоянная жизнь иод угрозой гибели кончилась в июне 1581 года, когда его в конце концов схватили (Персонс успел бежать из Англии, и еще долгое время имя его вдохновляло любой заговор против Елизаветы). После нескольких месяцев допросов и пыток он вместе с еще двумя священниками поднялся в декабре того же года на плаху.

Сильный дождь превратил землю в сплошное месиво. Охваченная смутным ропотом толпа тревожно ожидала развязки кровавой драмы. К людям один за другим обратились Кэмпион, Шервин и Брайент, этот юный визионер, самый вид которого — «невинное лицо ангела» — потряс зрителей выражением какого-то глубокого покоя.

Все трое стояли на телеге прямо под виселицей; через шеи у них были перекинуты веревки. Это был последний миг их жизни. Они молились, и толпа молилась вместе с ними. Лошади рванули, из-под ног у осужденных ушла опора, и петли туго натянулись. Но к шее Брайента ее подвязали как-то неправильно, и когда телега отъехала, петля соскользнула на подбородок, так что, испытывая неимоверную боль, он все еще жил.

Почти сразу же веревку перерезали, и палач принялся методично расчленять тела, как того требовал принятый ритуал казни изменника. Но Брайент, оказывая отчаянное сопротивление, пытался подняться на ноги и, даже когда ему разворотили живот и кишки вывалились наружу, продолжал «в полном сознании» цепляться за жизнь. Потрясенная нечеловеческой силой духа юного священника толпа прихлынула ближе. Людям предстало чудо: умирающий, фактически растерзанный на части человек побеждает смерть.

Палач делал свое дело. У трупов отсекли головы, затем четвертовали, и останки насадили на шесты в местах, где обычно собирались столичные жители. Жуткое зрелище должно было послужить леденящим кровь предупреждением против измены, но оказалось, помимо того, словно бы откровенным призывом к идолопоклонничеству. Часть четвертованного тела Кэмпиона выставили у ворот центральной части города — Сити. Кто-то отрезал палец, что заставило дворцовые службы предпринять настойчивые усилия к поискам преступника. Ибо эта казнь отличалась от всех предыдущих, жертвами которых становились католические священники и простые верующие. Не прошло и нескольких дней, как по всей стране распространились слухи о жестокости и фанатизме королевы, а защитники католицизма в Англии и за ее пределами постарались, чтобы имена жертв сделались известны как можно шире.