Елизавета I

Все эти сокровища: многие и многие тонны серебра, жемчуг, рубины, редкие, поистине бесценные изумруды, сундуки, набитые золотом и дорогой посудой, — были помещены в хранилища Тауэра, ибо, хотя личная доля Дрейка сделала его не просто состоятельным, но и весьма богатым человеком, основные доходы от этой морской кампании принадлежали держателям ценных бумаг, включая Хэттона, Лестера, Уолсингэма и саму королеву.

Елизавета поддерживала Дрейка с первых же шагов, и многие из ее ближайшего окружения вложили немалые средства в это предприятие. Вдохновителем его скорее всего был Джон Ди, астролог и советник королевы, сделавшийся в 1580-е годы одним из ведущих математиков и естествоиспытателей Европы. Глубокий знаток космографии и навигации, Ди был близким другом создателя глобуса Меркатора и наставником таких исследователей-путешественников, как Фробишер и позднее Хэмфри Гилберт. Помимо того, Ди отличал жадный интерес к старине. Его и многих иных видных людей этой эпохи увлеченность временами короля Артура и самой его личностью была самым непосредственным образом связана с владевшим ими духом приключений, ибо в Артуре они как раз и видели завоевателя, чья жажда покорить Новый Свет, как историческое наследие, передалась Елизавете. Руками Дрейка, рассуждал Ди, Англия возродит империю Артура, которая со временем превзойдет мощью империю испанскую.

Посол Мендоса с горечью писал королю Филиппу, что Елизавета щедрыми горстями зачерпнула испанские сокровища, чтобы расплатиться за свои французские увеселения. Все взято из богатств, привезенных Дрейком, замечал он, добавляя, что, словно желая еще сильнее уязвить испанцев, Елизавета демонстративно выказывает этому авантюристу особые знаки своего расположения. Его часто замечают входящим в королевские покои, а от завистников не укрылось, что на виду у окружающих Елизавета никогда не обходит его своим вниманием. Они нередко гуляют вместе в садах Вестминстера, и лазутчики Мендосы докладывали ему, что разговор, в частности, идет о снаряжении новой морской экспедиции на запад, за испанскими сокровищами.

Естественно, посол заявил в связи с пиратскими действиями Дрейка официальный протест и потребовал вернуть награбленное, но никакого практического эффекта это не имело. Зачем возвращать ценности на 160 000 фунтов стерлингов — сумму, почти равную той, что обычно ассигнует королеве парламент и что составляет примерно девятимесячный доход короны, — зачем возвращать их, когда проще добывать деньги таким образом, нежели задабривать парламент или собирать налоги? К тому же, присваивая имущество Филиппа, Елизавета достигает сразу двух целей. Во-первых, уменьшает его запланированный доход, внося таким образом некоторую сумятицу в работу правительства. Во-вторых, и это еще важнее, подрывает его кредиты в финансовом мире. Антверпенские банкиры теперь уже не могут быть уверены, что суда с драгоценностями из Перу благополучно достигнут Севильи, — их запросто могут перехватить англичане. Стало быть, им для компенсации риска придется повышать проценты на ссуды испанской короне, но даже при этом в долг они будут давать не так охотно, как прежде. А подрыв кредитов означает подрыв военных возможностей, и Елизавета лишь злорадно потирала руки, представляя себе бессильную ярость Мендосы здесь, в Лондоне, и Филиппа там, в далеком Эскориале. Перспектива войны отодвигалась.

Вначале, когда французы только прибыли, Мендоса уверился, что государственные дела интересуют Елизавету в последнюю очередь. Оставив брачные переговоры на долю советников, она целиком погрузилась в дела ритуальные: как проводить рыцарские турниры, где устроить бал, как одеть гостей. Елизавете очень хотелось, чтобы ее придворные не ударили лицом в грязь перед законодателями моды — французами. Наиболее экономным способом достичь этого было уменьшить цены на одежду, и Елизавета распорядилась продавать бархат и шелка на двадцать пять процентов дешевле обычного.

С прибытием французов затянувшийся роман королевы с Алансоном обрел, казалось, новое дыхание. Она послала возлюбленному «обручальное кольцо» и во всеуслышание заявила, что «каждый лишний час разлуки растягивается для нее на тысячу лет»; она ждет не дождется снова увидеть своего Лягушонка. Несомненно, маленький герцог вырастал в глазах мира, да и в глазах Елизаветы тоже. Нидерландские повстанцы-протестанты предложили ему (и он предложение принял) стать властителем страны, Франция тоже скоро может пасть к его ногам, ибо, по слухам, Генрих III сильно болел и даже находится на пороге смерти.

В этом случае лондонский фестиваль приобретал особую цену. Если Алансону на самом деле вскоре предстоит стать королем Франции, то жизненно необходимо не только поддержать его притязания на руку Елизаветы — нельзя даже и позволить ему помыслить о ком-нибудь еще. Став королем, герцог взойдет на трон католической страны, и это заставит его хорошенько подумать, стоит ли жениться на протестантке. Не так давно Екатерина Медичи заговорила о возможности его брака с испанской принцессой, а о таком союзе даже подумать страшно.

Принимали французов со сказочной роскошью. Что ни день, в новом доме приемов Елизавета, одетая в расшитое золотом платье, сверкая драгоценностями, устраивала званые вечера. Не отставали от нее и советники — у них, правда, гостей было поменьше, но по части вин и закусок все было на том же уровне. Помимо того, устраивались рыцарские турниры, на которые юные придворные (среди них и Филипп Сидни) выезжали при полном параде: феерические костюмы, сверкающая броня, металлические инкрустации, шлемы с перьями из золота и серебра. Чаще всего эти турниры представляли собою аллегорию Искушения, героями которой выступали неприступная Крепость Красоты (сама королева) и осаждающее ее Желание (страстный искатель королевской руки Алансон). Осаде предшествовала канонада: из орудийных дул вылетали фонтаны ароматной воды и «подслащенного пороха», не говоря уже об охапках цветов, но любые покушения на девственность не приносили успеха. Осаду приходится снять, и один из актеров массовки назидательно говорил рыцарю, что придется ему «удовлетвориться надеждой на благоприятный исход правильных переговоров и терпеливо ждать благосклонности Ее Величества».

«Правильные переговоры» шли живо, но нельзя сказать, что вполне благоприятно. К началу июня проект брачного контракта был готов, но англичане настояли на том, чтобы включить в него статью, согласно которой он вступает в силу лишь после того, как Алансон лично приедет в Лондон на подписание.

Французские посланники, закормленные до отвала и измученные бесконечными спорами, отправились домой. Вслед за ними в Париж поехал Уолсингэм, который от имени королевы должен был потребовать военной помощи — как возможной альтернативы брачному союзу. Елизавете стало достоверно известно, что слухи о серьезной болезни Генриха III сильно преувеличены, — это дало ей возможность выступить с новой дипломатической инициативой. Однако Уолсингэму при всем его опыте и умении убеждать собеседников (на сей раз он пытался втолковать партнерам, что Франции и Англии необходимо объединиться против Испании, пока такой союз еще имеет смысл) не удалось добиться от короля и его матери решающего слова. Они не доверяли Елизавете и требовали, чтобы в доказательство своей доброй воли она вышла за Алансона. Что же касается Нидерландов, то Англия так или иначе будет продолжать там свои действия — поддержка повстанцев в ее интересах независимо от любого союза или отсутствия такового.

Последний обмен посольствами только обострил отношения между двумя дворами, ибо короля Генриха оскорбило то, что в ответ на почти шесть сотен дворян, что он послал в Лондон, в Париж приехал один Уолсннгэм (в шифрованном послании, которое он отправил Елизавете говорилось, что король в сердцах грозился чуть ли не прикончить его). А еще хуже было то, что с Алансоном стало трудно иметь дело — он сделался неприступен и заносчив. Герцог вместе с вдовствующей королевой Екатериной принял Уолспнгэма — который, как обоим было отлично известно, решительно возражал против замужества Елизаветы — в пикардийском замке Ла Фер. Стоило ему заговорить на болезненную тему и заметить, что в народе брак королевы Елизаветы с французом чрезвычайно непопулярен, как герцог буквально взорвался. О браке, заявил он, разговор может идти только с самой королевой, что же касается ее договора с братом об альтернативе договору брачному, то этот вариант он даже рассматривать не намерен. Не будь рядом матери, сообщал Уолсннгэм Елизавете, маленький герцог вел бы себя еще агрессивнее. На этот раз он ограничился резким заявлением, что, даже если политический альянс состоится, он лично приложит все усилия к тому, чтобы его разрушить — в случае если Елизавета за него не выйдет.