Елизавета I

«Да благословит ее Господь, да хранит ее Господь, да продлит Господь дни ее», — речитативом распевали любители баллад, и Елизавета живо откликалась на это заклинание. Она вовсе не торопилась умирать, а дни летели так быстро и были так коротки. Их явно не хватало на то, чтобы переделать все дела. У Сесила всегда были наготове кипы документов, и каждый надо прочитать, если хочешь сохранить репутацию «великой правительницы, которой ведомо все». Ум ее, живой и деятельный ум работал постоянно, питаясь, в частности, трудами классических авторов, к которым она впервые приобщилась с помощью Эшема уже Бог знает сколько лет назад.

Она читала и перечитывала их, делала различные варианты переводов, всякий раз находя у греков и римлян что-то трогающее душу или даже бессмертное. Сенека наилучшим образом отвечал ее глубинному фаталистическому чувству. «Лучше страдать, лучше просто переживать то, что не можешь изменить, — так в переводе Елизаветы звучало одно из его писем. — Нам остается лишь претерпевать нашу тяжкую долю». И дальше: «Жизнь — невеселое дело. Ты пускаешься в длинное путешествие и по дороге скользишь, поднимаешься на ноги, снова падаешь, силы иссякают, и порою хочется просто кричать».

Да, такие слова были близки умонастроению и характеру Елизаветы. Она не верила в легкость бытия — хотя никто из ее поколения не способен был с такой же полнотой оценить радости жизни, — и перечитывала мрачные афоризмы Сенеки с чувством некоего облегчения. Что касается хитроумных изысканий современных теологов, то на них у нее не хватало терпения, хотя Блаженного Августина и Святого Иеронима Елизавета ставила высоко. Теологические диспуты казались ей и бесплодными, и опасными. «Если в христианском мире найдутся хотя бы два государя, наделенных доброй волей и мужеством, то любые религиозные разногласия разрешить будет нетрудно, — говорила она де Мессу, — ибо на свете есть только один Иисус Христос и одна вера, а все остальное, о чем так любят спорить, — пустяки».

Хотя в старости Елизавета проявляла интерес к культурной жизни ничуть не меньший, нежели кто-либо другой в европейской истории, было бы явным преувеличением сказать, что она сыграла сколько-нибудь серьезную роль в расцвете искусств. Как королева она часто протежировала поэтам и драматургам — и прямо, и просто в качестве читательницы. Она защищала их, когда им угрожали репрессии, она читала их произведения и ходила на спектакли. Но это были люди нового, не ее поколения; их стилистические изыски, их откровенность противоречили тем достоинствам, что она искала и находила в текстах, читанных в юности. Шекспир призывал ее бросить вызов судьбе, Сенека учил с радостью принимать ее. «Плох тот солдат, — с энтузиазмом переводила она его, — который жалуется, следуя за своим военачальником. Потому понесем свою ношу бодро и весело, не останавливаясь на пути, подобно какому-нибудь лежебоке, и наши тяжкие труды окупятся».

И действительно, последние, надолго растянувшиеся годы своей жизни Елизавета шла своим путем с решимостью раненого солдата, постоянно стараясь отвлечься от горьких мыслей, забывая о физической немощи и порой демонстрируя удивительную энергию. Один гость Хэмптон-Корта как-то случайно застал ее танцующей вместе с одной из фрейлин испанский танец. Не подозревая, что за ней наблюдают, старая королева встряхивала головой и самозабвенно, с топотом, отплясывала, словно бросая вызов времени и смерти.

Глава 35

Плачь, маленький остров, — твоей Госпожи уж нет,

Плачь, не в туманы — в слезный покров одет.

Плачь, маленький мир, о великой Элизабет,

О дочери Марса, войны направлявшей силу,

О матери мира, что нам покой подарила,

О той, что была и будет, не утаю,

Первой из Дев на земле и второй — в раю.

Порою казалось, что старая королева не уйдет никогда. День за днем она, едва поднявшись, отправлялась на долгую, энергичным шагом, прогулку по саду или оленьему парку, изнуряя неохотно следующих за ней по пятам сопровождающих.

По словам очевидцев, Елизавета порой делала несколько кругов вокруг парка, шагая так бодро, словно ей всего восемнадцать, а если шел дождь, или поднимался ветер, или землю схватывал первый морозец — так только лучше. Помощникам и советникам оставалось лишь с настороженностью и изумлением наблюдать, как, упрямо наклонившись вперед всей своей сухой, жилистой фигурой, Елизавета словно разрезает ветер, на котором полощутся ее пышные юбки; они прекрасно понимали, что никакие резоны не заставят ее отказаться от этого ежедневного моциона.

Он-то и убьет ее, уверенно заявляли врачи, если, конечно, раньше не сделает свое дело возраст. Но врачи приходят и уходят — только за последние годы Елизавета похоронила пять или шесть из них, — а пациентка упорно держится, находя какое-то извращенное удовольствие в том, что ее образ жизни приводит в замешательство всех окружающих.

С ухудшением погоды двор засобирался из Хэмптон-Корта в Лондон. Дул сильный сентябрьский ветер, дождь превратил дороги в сплошное месиво и заливал полотняные крыши фургонов.

«Не стоило бы Вашему Величеству выезжать в такую погоду», — мрачно заметил юный Хансдон (его отец, кузен Елизаветы и гофмейстер двора, умер еще в 1596 году). Тем более не стоило (хотя сам он этого не сказал — отметил в частном письме другой придворный), что королеве в тот день даже сидеть было трудно.

Елизавета сердито посмотрела на родича. «Седлать лошадей, живо!» — громко распорядилась она, и не успел никто и слова сказать, как королева оказалась в седле да так и не сходила с него до самого Лондона. Хансдона же два дня не допускали в личные покои Елизаветы.

Отчасти королева вела себя подобным образом из присущего ей чувства противоречия. Елизавете всегда нравилось делать то, от чего все ее отговаривали, и теперь, когда она постарела, ей было приятно демонстрировать физическое превосходство над мужчинами и женщинами едва ли не вдвое ее моложе. Но с другой стороны, то был вызов возрасту, действовал некий инстинкт самосохранения. У Елизаветы всегда был собственный подход к медицине (она всячески избегала ее) и к докторам (им она не доверяла). Врачи рекомендовали покой, но сама-то Елизавета прекрасно знала, что активные упражнения только добавляют ей сил и, пусть потом и дышишь тяжело, и ни единым членом пошевелить не можешь, только такой образ жизни поддерживает ее.

Ну а помимо всего прочего, в том, что она неустанно старалась поддерживать физическую форму, крылся определенный политический расчет. Для Елизаветы отнюдь не было секретом то, что королю Якову, как, впрочем, и всем европейским монархам, друзьям или врагам, скрупулезно докладывали о каждом ее неверном шаге, о каждом заболевании, даже о легкой простуде. Любой намек на слабость — и воронье начинает махать крыльями все ниже и ниже. Надо было что-то противопоставить этому всеобщему представлению о том, будто она угасает, вот Елизавета и демонстрировала свою неиссякшую энергию.

Как можно больше гуляла, ездила верхом, охотилась, танцевала с иностранными дипломатами — все ради того, чтобы показать: не такая уж я старуха, как многие хотели бы думать. Елизавета выезжала в своем украшенном драгоценностями экипаже (гривы и хвосты лошадей рыжие, под цвет ее парика) и живо отвечала на приветствия наблюдающей королевский кортеж толпы. В надежде произвести впечатление на иностранцев она, разодевшись и нацепив на лицо маску (они лишь недавно вошли в моду), разгуливала по своим садам; затем маску снимала, и присутствующим открывалась ее изрядно увядшая красота и по-прежнему белоснежная кожа. («Даже в старости, — записывал в 1602 году один вельможа из Германии, — Елизавета отнюдь не выглядит уродливой, особенно если смотреть издали».) Она всегда появлялась там, где должна была присутствовать, — на свадьбах своих придворных, на игрищах и театральных представлениях в честь дня коронации, на празднествах и всяких иных официальных мероприятиях. Да и как же иначе? В глазах Елизаветы пропустить молебен, песнопения, охоту и вообще все, что сопровождает празднование дня коронации, означало бы признание близкого конца, и хотя последний праздник (1602) был омрачен сообщением, что на королеву готовится покушение, она лишь несколько изменила обычный маршрут и появилась там и тогда, где и когда ее и ожидали.