Страница 26 из 28
Я составлял в голове одно предложение за другим, стараясь формулировать их максимально просто, словно мне предстояло общаться с малоумным собеседником. Фактически, малоумным в этот момент был я сам — мысли разбегались, я не мог догнать ни одну из них.
— Антонио! — Голос отца звучал заторможенно и раздавался откуда-то издалека. — Ты как?
— Схожу умоюсь, — отозвался я и встал с дивана. На то, чтобы совершить эти два элементарных действия, мне потребовалось гигантское усилие.
Стены в ванной были выкрашены в синий. Идея оформить все комнаты дома в разных цветах вдохновила меня, и я пообещал себе, что поступлю так же, когда обзаведусь собственным жильем. Я долго умывал лицо холодной водой, но, почувствовав, что этого недостаточно, включил душ и сунул под него голову.
Приглаживая мокрые волосы, я, сам не знаю почему, шагнул к настенному шкафчику и открыл его. Внутри обнаружились таблетки аспирина, ополаскиватель для рта, флаконы и баночки с какими-то лекарствами, перекись водорода, пара мазей и упаковка презервативов.
При виде этой упаковки я смутился, сонливость как рукой сняло. Я закрыл шкафчик, вылетел из ванной и вернулся в гостиную.
— Все хорошо? — спросил папа.
— Все отлично.
— У тебя волосы мокрые.
— Да, полил немного воды на голову.
— Гости расходятся. Может, и нам пора?
За окном хлестал дождь.
— Может, и пора. Но давай лучше побудем тут, пока дождь не перестанет.
Марианна вернулась к дивану и снова села на пол напротив нас. В руках она держала бокал вина и сигарету.
— Люблю этот момент на своих вечеринках. Почти все разошлись, можно спокойно поболтать.
— Где ты так хорошо научилась говорить по-итальянски? — полюбопытствовал я.
— О, я долгое время жила в Палермо и Реджоди-Калабрии.
— Почему именно там? — осведомился папа.
— Я антрополог. Изучаю сходства между первобытными племенными культурами и криминальными сообществами, в частности теми, что существуют в Южной Италии — сицилийской «Коза Ностре» и калабрийской «Ндрангете».
Папа ответил, что это крайне увлекательная тема. Я уверен, не будь он таким уставшим, наверняка забросал бы Марианну вопросами. Однако в том состоянии, в котором он теперь находился, максимум, что ему удавалось, это держать глаза открытыми и произносить короткие фразы.
— А вы почему в Марселе? — поинтересовалась Марианна как бы невзначай.
Отец собрался с мыслями и начал отвечать, планируя, по-видимому, соврать что-нибудь насчет турне по Провансу. Я не дал ему договорить и выложил Марианне истинную причину, которая привела нас в Марсель. Мой рассказ прозвучал без лишних подробностей, но и без малейшей лжи. Слушая собственный голос, я гадал, с чего это меня прорвало на откровения. Все произошло само собой. Замолчав, я понял, что поступил правильно. Сказав Марианне правду, я почувствовал себя энергичным, сильным и трезвомыслящим. Почувствовал себя мужчиной.
Папа ничуть не удивился тому, что я сделал; наоборот, на его лице как будто промелькнуло облегчение и расслабление.
— То есть вы не спите уже вторую ночь подряд?
— Да.
— А чем бы вы занялись, если бы не пришли сюда сегодня вечером?
— Снова гуляли бы по городу, — ответил я.
— Но, конечно, в такой дождь это не так… так хорошо, как вчера, — вмешался отец. — Большое… спасибо за гостеприимство. Нам л-лучше уйти. — Его язык заплетался.
— Допустим, сейчас вы уйдете, а вдруг кто-нибудь из вас уснет прямо на ходу? И потом, дождь все еще льет. Оставайтесь. Я сварю кофе, мы посидим тут и поговорим. Утром вы вернетесь в отель.
Отец пытался что-то возразить, но Марианна велела ему замолчать и не отрывать зад от дивана. Ее слова прозвучали шутливо и в то же время серьезно.
— Сейчас еще кое с кем попрощаюсь, а потом вернусь к вам.
24
Возможно, на несколько минут я все-таки отключился.
Следующее, что я помню, — мы с Марианной сидим на ковре возле дивана. Папы рядом нет, гости ушли восвояси. Все происходящее воспринимается словно сквозь сон.
— Что это за существо? — спрашиваю я, кивая на татуировку Марианны.
— Грифон наоборот, — отвечает она.
— Как так?
— У грифона тело льва и голова орла. У этого создания тело орла и голова льва.
— Почему ты выбрала такой рисунок?
— Сама не знаю. Я часто делаю что-нибудь, чтобы выделиться. Да, это очень по-детски, но по-другому я просто не могу.
— Нарисовано красиво.
— Татуировку мне сделал один сосед, который десять лет отсидел в тюрьме. Именно там он и научился татуажу.
— Тебе не страшно жить одной в таком районе?
— Для меня это самое безопасное место в Марселе, все эти люди — мои друзья. Я могу спокойно гулять по здешним улицам одна и в любое время суток.
Я озираюсь.
— Мы остались одни?
— Да.
В этот момент возвращается мой отец. Должно быть, он ходил в ванную. «Надеюсь, в шкафчик папа не заглядывал», — почему-то мелькает у меня в голове. Отец снова садится на диван. Чеширского кота больше не видно. Из-за двери, которую я прежде не замечал, появляются Адель и Люси, босые, в длинных ночных рубашках, — очевидно, наши знакомые уже ложатся спать. Они целуют нас на прощание и, кажется, нисколько не удивляются, что мы до сих пор тут, — вероятно, Марианна им обо всем рассказала. Спустя минуту дамы опять исчезают за дверью.
— Давай сварим кофе, — говорит мне Марианна.
Мы встаем, папа тоже пытается подняться и последовать за нами.
— Сиди, где сидишь, — велит ему хозяйка дома. — Отдохни, поспи, в конце концов.
— Мне нельзя, — отзывается папа. Вид у него совсем измученный.
— Можно, можно, не волнуйся. Я присмотрю за Антонио.
— Который сейчас час?
— Почти три.
Обдумав предложение Марианны, отец решает, что ей можно доверять, и остается на диване, а мы тем временем удаляемся в кухню.
— У меня есть мокко из Италии. Или ты предпочитаешь французский кофе? — осведомляется Марианна.
— Лучше итальянский. Спасибо.
— В самом деле, глупый вопрос. Можно было и не задавать, — хмыкает она.
Напиток готовится быстро. Вскоре мы вдвоем сидим за столом и прихлебываем кофе.
— Мне неудобно, что из-за меня ты не идешь спать.
— Завтра у меня никаких дел нет. Когда вы уйдете, я лягу и посплю.
— Не понимаю, почему ты заботишься обо мне.
Помедлив, Марианна отвечает:
— Может, по той же причине, по которой я набила себе именно такую татуировку: просто захотела. Может, все дело в том, что твоя ситуация — balikwas, а мне приятно быть ее участницей.
— Как ты сказала?
— Balikwas. Это слово из тагальского, одного из основных языков Филиппин. Перевести его очень трудно. Резким прыжком внезапно переместиться в другую ситуацию и испытать удивление, изменить свою точку зрения, увидеть знакомые объекты в новом свете — вот его примерное значение.
— Еще два дня назад я толком не знал своего отца, — брякаю я невпопад.
— Это тоже balikwas.
Далее Марианна рассказывает мне о себе, я не успеваю понять всего, что она говорит, но очень стараюсь и, по-моему, улавливаю главное. Она упоминает, что была замужем, что ей тридцать семь и она старше меня на двадцать лет, а потом разглагольствует о том, что и я, и она, и все люди в мире — фрагментарные сущности, цепочки эмоций, склонностей, черт, противоречивых желаний, которые тянут нас в разные стороны, а еще о том, что, если нам посчастливилось испытать радость, ее необходимо растратить, потому что это единственный способ ее сберечь.
Марианна повторяет эту фразу несколько раз — очевидно, ей важно, чтобы я ее запомнил:
— Радость нужно растрачивать, потому что это единственный способ ее сберечь. Потом она все равно исчезнет.
Мы сидим за кухонным столом, наши локти соприкасаются, и у меня возникает странное чувство, что я ничего не понимаю и в то же время понимаю все. По-моему, в этом и заключается смысл того, о чем говорит Марианна. Я ловлю себя на мысли, что у нее очень красивое лицо. Мне нравятся ее щеки, как у ребенка. Нравится ее верхняя губа — было бы здорово, если бы я попробовал ее нарисовать. На губе капли пота, но поскольку нарисовать их я тоже не могу, я решаю поцеловать ее и слизнуть капли, делаю это и думаю, что сейчас Марианна меня оттолкнет, назовет мальчишкой, спросит, что на меня нашло, и выставит за дверь меня и отца, не подозревающего, что я натворил.