Страница 3 из 13
Не иначе в награду за одержимость и открылась много лет назад та бесподобная картина с горами, речкой, домиками. Застряла на сетчатке (на эффекте персистенции основан принцип действия первых кинопроекторов)! Тамошних жителей тоже узнаешь сходу: по высокому росту, поступи горца (да они больше танцевали, а не ходили), лицу – открытому, не нахмуренному… Герои фильма, в котором вслед за первым кадром сразу идет слово – «Конец».
Ради того, чтобы увидеть всё это ещё хоть раз, и был выбран поезд.
Сколько раз случалось ездить тем же маршрутом, и всякий раз – вот сейчас, вот где-то здесь… И ничего. Запропала куда-то эта красота. Глухо.
А теперь-то и подавно… Доехать бы невредимой, «в одном куске».
Особого наплыва пассажиров не наблюдается: в купе до сих пор, кроме меня, никого. Мало кто рвётся туда, где столько взрывается. Среди бела дня настоящие высокие дома, с живыми настоящими людьми внутри – подносящими ко рту бутерброд, стоящими под душем, не успевшими вылезти из-под одеяла и нащупать тапочки… Громкий хлопок – и из жилища – усыпальница. Курган из обломков бетонных стен вперемешку с человеческими телами.
Как услышала по радио – посреди бодрой музычки – поверить невозможно. А потом ещё по телевизору: вместо дома – дыра, провал, а с уцелевших по бокам строений содрана кожа, и самые обыкновенные холодильники, люстры, тумбочки смотрятся… предельным цинизмом. Жалкие и лживые они одновременно в своей обнажённости – как внутренности на картинке из анатомического атласа. Вроде как живые – вот только внутри неживого тела. Мёртвого. И коробки, эти типовые камеры одна под другой, как в виварии…
А у меня в то утро уже был билет. Только появился – накануне вечером. Странный случай толкнул в объятия кассирши и заставил сказать ей «да» (случай такой, что лучше бы и не помнить его). Новость была принята буднично, никакого ликования не вызвала у него, того, кто из слов о моём приезде сделал мантру: «Иначе и быть не могло. А как же? Да!». Может, для него, как и для многих других – большие ожидания важнее, чем самые большие свершения.
Была беременна этим билетом целую ночь. Почти не спала, берегла. И вот тебе – свежие утренние новости…
Набрала его номер сама, с замиранием пальцев – что, конец? Дикая надежда – ну, какой взрыв?! Наваждение, эксперимент или дрянной монтаж надравшихся телевизионщиков?
Негромкий ровный голос в трубке – правда.
Всё правда. Первую девятиэтажку – улица такая-то, номер дома такой-то – взорвали на следующий день после того, как я купила билет.
Что я наделала! Перпендикулярность мне, видите ли, поперёк горла!
– Ну ты и балда! Так тебя и эдак и ещё вот так! Больше ничего не удумала?
Вся мягкость вмиг слетела с его голоса. Стало страшно… Нет, ну я же про свои дома думала, здесь. А не там. Значит, там тоже кто-то…
– Да если бы оттого, то давно бы уже… А отчего – фиг кому скажут. Или наврут. И ты… Не вздумай сдавать билет! Через месяц про это все забудут.
–
Ты с ума сошёл!!!
– Да точно! Такой большой город – в нём вечно что-нибудь происходит: каждый день – не переворот, так наводнение или вот… Ждать момента – это конец. Это всё! Это не приехать никогда. НЕ СДАВАЙ БИЛЕТ!
Самый, наверное, логичный и самый не имеющий ничего общего со здравым смыслом поступок из всех, когда-либо осиленных жителем аквариума.
Но ведь еду? Как законный пассажир? С билетом. Взяв в дорогу необходимое. Голос. С упаковкой без проблем, надёжно: в голове, ушах, бронхах, легких, капиллярах… Ни одной таможне не откопать. Везу, значит, его назад, владельцу.
Неправильно называть это просто голосом. Если это и было колебанием волн, то настоящих, настоящего моря – всякий раз хулигански, с разбегу они ударяли прямо в грудь, слегка лишая равновесия, а потом укачивали, но легонько, бережно – вот именно бережно, будто невдалеке от бережка (бояться нечего), не в сбесившемся открытом море. Порция стопроцентной неразбавленной радости. Особенно вечерами… Тебя берут на руки и баюкают не хуже колыбельной.
– …и помни… Что я тебе рассказывал – СКА-АЗКУ.
Уходишь в сон со звуком голоса.
…И выходишь с ним же. Все прочие голоса – не в счёт.
Размякнув от переобмена эмоциями, от переоткровенности какой-то ненормальной, пожаловалась как-то на своего давнего врага и мучителя – изобретение против рода человеческого. Казнильник. Звенящий кошмар, гильотина пополам с взрывпакетом. Для самого хрупкого и беспомощного утреннего часа. Заря каждого нового дня – с новой казнью. Назло им всем я выкрутилась. И любой может: вместо того чтобы изо дня в день заводить будильник, завести подходящего человека в другом часовом поясе.
Он с радостью станет вашим личным агентом по пробуждению. Наступит заря новой жизни. Потому что. Больше никаких казней. Теперь по утрам вы будете слышать, даже ещё не открыв глаза… цветы. Каждое утро разные – увитые лентами и простые полевые, в капельках росы, – часто целые охапки, которые потом целый день надо будет перебирать… до следующей охапки. Где он только их брал, свои слова-цветы – загадка.
Все они не так просты, эти говорящие аппараты. Свой же я быстро раскусила: есть в нём одна, может и крошечная совсем, но – живая деталька. Иначе откуда бы он знал, как мне нужны его звонки?
Утренняя настройка слуха, зрения, нащупывание себя, своего присутствия в наступившем дне – ничего этого не было, когда будил он.
– Как ты быстро просыпаешься! – говорил телефон.
Да просыпаюсь ли я? Не то чтобы границы между сном и явью были размыты. Просто действительность самым наглым образом стала наполняться больше таким, ей несвойственным, ничем не хуже сна. Даже тишина вокруг стала другой – прозрачной влагой на листьях после дождя. Просыпаюсь… Я стала просыпаться куда-то в другое место. Лучше прежнего. Это действительно стало похоже на пробуждение.
Гуляешь себе с собакой – вдруг в вечерней немоте двора он – живой и… уже самим своим звоном – лучший из друзей. Ты ещё на улице, а он там, дома – ждёт. Взлетаешь на пятый этаж, не успела схватить трубку – ерунда, позвонит снова. Откуда-то прорывались слова – у меня, с ног до головы опутанной тишиной, у меня, что могла молчать неделями, месяцами…
– За тобой что, официант гнался со счётом?
– Без лифта… Представляешь, сейчас твой звонок услышала с улицы. Мы там с Чаплей были, такая тишина, темень кругом, и вдруг – звонок.
– Представляю. Ох и рассвирепел же, наверно, псина. Мог бы ещё гулять и гулять.
И чего я не твой пёс? Каждый вечер бы с тобой – по кустам, по тёмным аллеям…
Мы вцеплялись друг в друга словами, интонациями, смехом, будто до того только и делали, что копили годами в каких-то кладовках эти слова, фразы. Да слова-то такие, будто никто из нас в жизни не хлебал ни цемента, ни бетона, ни… заборов никаких.
– Только одного я опасаюсь. Ты ведь и на горшке сидючи, смотрелась беспросветной интеллектуалкой? Не спорь. Привезёшь портрет из фамильного альбома.
Интересно, а он кем смотрелся на горшке? Сатиром? Фавном?
Час пролетал быстрей минуты.
Так наступило время БТС – Большого Тайного Смайла. В основном, тайного. Вот проблема – не выказать невзначай улыбку. Нельзя же было при всех походя улыбаться, как не знаю кто. А собственно, о чём рассказывать? Смешить? Неточка II со своим невидимкой, без которого она жить не могла и которого ни разу в жизни не слышала, не видела.
Я-то хоть слышала своего! Только и знала, что слушала. Веселела с того и других веселила. Один раз даже целый магазин рассмеялся – покупатели и продавцы, которые перед этим чуть не подрались. И сказала-то всего: «Любезные леди! Не угодно ли вам…», ну и дальше цитаты из цветочных виньеток моего «невидимки».
«Вот видишь, как хорошо. Я так рад ужасно», – откликнулся он на этот рассказ тихим от печали голосом. Откуда печаль? Но она, печаль эта, как печать… Как что-то совсем уж не шуточное, утяжелила, сделала еще глубже ощущение связи: очень странной, если начинать думать умом: связь без какой-либо связи с реальным, но… глубины реальной.