Принцессы оазиса

— Мне кое-что нужно от вас, — сказала Франсуаза, пристально глядя на Поля. — И не просто так, а за вознаграждение, которое, я надеюсь, вас не разочарует. Давайте пройдем в беседку.

Ее просьба ошеломила Мартена: уничтожить обитателей небольшого бедного оазиса под названием Туат, находившегося в нескольких часах езды от города. А в награду она предлагала… себя.

— Зачем вам это? — растерянно произнес майор, лицо которого пылало.

Он ощущал себя юнцом, которому впервые представилась возможность испытать женскую ласку. Чувства Фернана Ранделя его не заботили. Он сразу угадал в нем подкаблучника. Мартен презирал таких мужчин. Но ему хотелось знать причину столь жестоких устремлений Франсуазы.

— Там живут люди, которых я вынуждена опасаться. Не пытайтесь выведать большего, просто исполните мое желание. Одним нищим оазисом больше, одним меньше — какая разница! Тем более для вас.

— Ваш муж тоже мог бы отдать такой приказ.

— Он не станет этого делать, — сказала Франсуаза, пронзая собеседника взглядом, и с очаровательной улыбкой добавила: — Я заплачу вам вперед, прямо сейчас. А мою просьбу вы выполните потом. Вы офицер, и мне будет достаточно вашего слова.

Она запустила пальцы в волосы Поля и принялась ласкать его затылок, тогда как ее немигающие глаза и сочные, как созревший плод, губы делались все ближе и ближе.

К своему удивлению, Мартен чего-то боялся, но не мог понять, чего. Эта женщина была поразительно уверенной в себе, в собственных чарах и невероятно опытной в достижении своих целей. Она казалась воплощенным соблазном и воплощенной опасностью. Не позволяла перевести дух или сделать шаг назад. Не давала задуматься о размерах деяния, за которое платила своим телом.

А Франсуаза решила, что никогда не расскажет мужу о том, что она сделала с девочкой. Ребенок плакал, не переставая, и это действовало женщине на нервы. В очередной раз войдя в комнату, она закричала: «Замолчи же наконец!» Но плач только усилился, перейдя в дикие всхлипывания.

Тогда Франсуаза подскочила к девочке и отвесила ей пощечину, а после несколько раз пнула ногой. Маленькая арабка вскрикнула и потеряла сознание, а вскоре у нее начался жар.

Вспоминая об этом, женщина не испытывала раскаяния. Она считала, что все сошло на редкость удачно.

Анджум сделала несколько шагов по направлению к шатру старухи Джан, но потом остановилась в нерешительности. Она все еще на что-то надеялась, хотя надежда была столь же призрачна, как мираж в пустыне.

— Никогда не стой возле входа, а всегда входи, не имей привычки огладываться, а двигайся только вперед, — послышался голос, и старуха выглянула наружу.

На ней была посеревшая от пыли и песка длинная рубаха с разрезами по бокам, сандалии из ссохшейся сыромятной кожи и оловянные браслеты. Коричневое морщинистое лицо украшали голубые звезды, а в носу болталось кольцо.

Анджум не стала убегать, а подошла ближе.

— Говори, — сказала Джан.

— Отец считает, что ты обращаешься к духам, которые существовали, когда не было даже пустыни, но мне кажется, пустыня была всегда, — наивно и смело произнесла девочка.

— Да, — серьезно подтвердила старуха, — пустыня была всегда. Только белые считают ее долиной смерти, а для нас — это страна жизни, видимой и невидимой. Духи — это невидимая жизнь, точнее, видимая немногим. Она существует, как существуют не только земные, но и небесные сокровища.

— Ты умеешь разговаривать с джиннами?

— Я могу обратиться к ним, но я не в силах заставить их отвечать. У тебя есть какой-то вопрос?

— Я хочу узнать про Байсан!

— Входи, — сказала Джан, и девочка очутилась в ее шатре.

Она удивилась тому, что здесь нет никаких колдовских предметов, вообще ничего необычного и особенного. Вероятно, недаром мудрые люди говорили, что ключ к раскрытию всех тайн — именно простота.

Анджум присела на корточки. У нее был серьезный взгляд и не по-детски скорбно сомкнутые губы.

— Твой отец прав, — заметила Джан, выслушав девочку. — Байсан очутилась в ином, недоступном для нас мире.

— Ей там хорошо?

Старуха достала из-под лежавших в углу тряпок круглое зеркало. По местным меркам это была драгоценная, а в данном случае, как подозревала Анджум, еще и волшебная вещь.

— Посмотри в него.

Девочка с любопытством уставилась на себя: смуглое лицо, заплетенные в косички волосы, выразительные и одновременно строгие глаза.

— Могла ли ты раньше сказать, что видишь там не только себя, но и Байсан?

— Да.

— Так вот: теперь перед тобой только ты.

— А моя сестра?

— Она смотрится в другое зеркало и тоже видит лишь саму себя.

Анджум не то чтобы поняла, а почувствовала, что хотела сказать Джан: сестра изменилась, или с ней что-то сделали. Девочка уже знала: нельзя протянуть руку в сон и выхватить оттуда то, что тебе нужно, как невозможно взять ничего в потусторонний мир из мира вещей.

— Мы с Байсан никогда не встретимся?

— Кто знает! — уклончиво ответила старуха.

Только она имела смелость не говорить «все руках Аллаха»: наверное, потому что знавала другие силы.

Заметив, что Анджум продолжает пытливо смотреть на нее, старуха добавила:

— Я могу сказать тебе только одно: никогда не задавай ни себе, ни другим слишком много вопросов. Самой в себе разобраться трудно, а мнение окружающих собьет тебя с толку. Просто прислушайся к тому, что говорит твое сердце. Это и есть то, что вложил в тебя Аллах, такова его воля и таков предначертанный тебе путь. Если ты нестерпимо захочешь чего-то — делай! И ни о чем не жалей. Теперь иди. Впереди у тебя еще целая жизнь.

Девочка не заметила, как прошел день, похожий на сотню других дней, но также чем-то неуловимо иной, а ночью лежала в шатре, и пустыня окружала ее, как огромный черный океан. Такими же темными и бездонными были и мысли Анджум.

В ту ночь она впервые задумалась о том, что такое смерть. Это не полузанесенный песком скелет павшего верблюда, не зловещее парение стервятников в небесах, не пустота огромных безводных пространств, не безмолвие бесконечного ночного неба, а что-то другое, куда более страшное и непонятное.

И все-таки ей хотелось верить в то, что жизнь побеждает небытие, пусть даже первая временна, а второе — бесконечно.

Анджум показалось, будто она только-только заснула, но вот мать уже трясла ее за плечо. В движениях Халимы было что-то непривычное, лихорадочное, испуганное. Девочка села и потерла кулачками глаза.

— Вставай, поднимайся! Случилась беда! — воскликнула мать.

В оазисе царила паника. Все бегали, суетились, звали друг друга. Оказывается, к шейху только что примчал караульный верхом на верблюде и сообщил, что сперва заметил вдали легкое песчаное облачко, а потом на горизонте возникли черные точки. Это были всадники, чьи кони поднимали копытами тонкую пыль.

Все шейхи выставляли в пустыне охрану, дабы в случае опасности успеть собраться и покинуть оазис. Иногда, если врагов оказывалось немного, они вступали в схватку, но чаще спасались бегством: мало какие племена владели европейским оружием, а копья и сабли были бесполезны против пуль.

«Если несчастье должно прийти, оно все равно придет, от судьбы не откупишься», — подумала Халима, вспомнив предсказание Джан.

Гамаль не велел жене собирать вещи. Верблюду предстояло везти их самих. Мужчина принес лишь два связанных вместе, похожих на черные пузыри бурдюка с водой.

Бедуины не брали с собой и мелкий скот, потому что с овцами и козами бегство на большие расстояния невозможно.

— Спасайтесь, спасайтесь! — кричал шейх, не надеясь защитить своих людей.

Белые могли ездить на верблюдах только шагом, если вообще умели держаться на них верхом, тогда как бедуинам ничего не стоило послать животных вскачь, что и сделал Гамаль, увидев, как песок вдали подскакивает и вихрится под копытами чужих лошадей. Мужчина не задавал себе вопроса, что нужно французам, между тем, хотя их набеги и были жестоки, они редко совершали их без причины.