Страница 9 из 69
С первых дней общения Анатолий Заверняев начал практиковать интенсивный обмен книгами — от «Мерзкой плоти» Ивлина Во и «Сцен из жизни богемы» Анри Мюрже до самиздатовских томов Кастанеды и прозы Мандельштама. Впоследствии я неоднократно слышал мнение о Родионе как об «идеальном носителе духа “Аквариума”». Он пребывал в постоянном академическом отпуске, регулярно злоупотреблял амфетаминами, слушал запоем Стравинского и служил яркой иллюстрацией звонкой фразы Гребенщикова о том, что «“Аквариум” — это не группа, а образ жизни».
«Кафе “Сайгон” было главной коммуникацией Невского проспекта, — пояснял мне позднее Анатолий Заверняев. — Центральные улицы также играли важную роль в наших прогулках и планах, белые ночи и так далее. И когда мы “пили всю ночь, гуляли всю ночь до утра”, то гуляли мы не по Купчино. И когда Гребенщиков позднее переехал жить на улицу Софьи Перовской, то с крыши его дома открывался изумительный по красоте вид на Казанский собор. И это действительно был “образ жизни”».
Как-то раз, после принятия конской дозы пятновыводителя Sopals, этот эпатажный персонаж явился в «Сайгон», сверкая зубами, выкрашенными в красный и чёрный цвета. В тот же вечер он похвастался, что планирует посетить военкомат и заявить о своих пацифистских взглядах. Позже потрясённый Гребенщиков включил фрагменты светских бесед про зубы Родиона в демо-запись «Таинство брака», посвящённую надвигавшейся свадьбе Армена Айрапетяна и прекрасной студентки Оли Липовской.
«Родион уверенно разыгрывал образ городского сумасшедшего и держался за него довольно долго, — скептически замечал Марат. — Практически ни в чём не участвуя и ехидно комментируя происходящее со стороны, он ухитрялся присутствовать буквально везде — будь то репетиции “Аквариума”, походы в “Кинематограф” или пьянки в окрестностях Инженерного замка».
После многолетних поисков удача улыбнулась автору, и мы наконец-то пересеклись с Родионом «во времени и пространстве». К этому моменту Анатолий Заверняев обитал в Апраксином переулке, отойдя от «великих дел» и со скрытой гордостью демонстрируя свой затворнический образ жизни. Тяжёлые шторы на окнах оказались плотно затянутыми, и определить в этом куртуазном полумраке, какой на улице год, было решительно невозможно.
«Тогда все любили валять дурака, — cверкая безумными глазами и белоснежными манжетами, разглагольствовал Родион. — Когда милиционер в метро увидел у меня на лбу пацифик, он чуть не упал с эскалатора. Судя по всему, этот рисунок произвёл на него сильнейшее впечатление. Я тогда даже не догадывался про эксперименты Хармса и делал все это неосмысленно. В своём роде это был “фрикаут”, поскольку все мы являлись детьми контркультуры и пытались придумать что-то неординарное, заполняя перфомансами любые паузы».
Мы пьём с Заверняевым крепкий чай и вспоминаем эпоху раннего «Аквариума» в окружении библейских картин художницы Тани Апраксиной. Боевая подруга Файнштейна и поэтическая муза Майка Науменко, она давно переехала в Америку, но сохранила тёплые воспоминания об этой квартире, превращённой ею в семидесятые годы в литературно-музыкальный салон.
«Мои гости представляли собой достаточно правдивый портрет тогдашнего авангарда, — поясняла Татьяна. — К примеру, Родион, шлявшийся по городу в разбитых шлёпанцах на босу ногу, покидая квартиру, пятился задом, не желая повернуться к хозяевам спиной. Частенько он оказывался босым на лестничной площадке, выйдя не только из двери, но и из своей обуви».
И вот остепенившийся, но по-прежнему элегантный Анатолий Заверняев начинает ироничный монолог об эволюции «Аквариума»:
«Первые сейшена у нас были исключительно эзотерическими и не очень удачными. На сцене, как правило, ничего не строило… Джордж промахивался мимо барабанов, органола у Вадика Васильева эпизодически не работала, Фана не было слышно, а Боб отважно дирижировал и пел: “Вы слышите меня, в ушах у вас свинья…” Всё это выглядело как полная лажа, но в воздухе витали обаяние и духовный подъём. Я считал, что группа смотрится очень драйвово, хотя мои приятели были убеждены, что это — полное фиаско. Потом Оля Липовская меня стебала, что в Ленинграде я — единственный фанат непопулярной группы “Аквариум”».
Первый концертный блин получился комом, но, наверное, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Вот что вспоминал в одной из наших бесед Гребенщиков об этих «весёлых стартах»:
«Был какой-то концерт, который формально являлся одним из первых выступлений “Аквариума”. Мы не умели ни играть, ни петь, и все эти недостатки приходилось компенсировать внешними аксессуарами. Я выходил на сцену с огромной железной цепью до самого пояса. У меня дома она исполняла эстетическую функцию, и на ней висел какой-то колокольчик. В нужный момент я надевал её на длинный жилет типа шотландского, хотя, на самом деле, это была лишь подкладка к плащу. Иногда, чтобы запомниться, я вплетал в волосы цветные ленты и красил бороду зелёным фломастером».
Спустя много лет Борис, близоруко щурясь, рассказывал, насколько для него была важной «работа с лицом». Корни подобной традиции, по его мнению, лежали в шаманских экспериментах Скримин Джея Хокинса — мол, чем отвязнее человек смотрится, тем эффектнее его шоу воспринимается зрителями. Также немалое впечатление на лидера «Аквариума» произвели фотографии The Rolling Stones, на которых музыканты были «с придурью»: одеты в красные штаны, с намазанными лицами — с намёком на то, что побывали «на другой стороне». И вернулись оттуда, чтобы помочь людям, уже имея при себе эти эзотерические знания.
«Боб предпочитал выглядеть на сцене необычно и даже вычурно, — утверждал Марат. — Отсюда все эти подкрашенные глаза, браслеты и ожерелья, белое лицо и странная одежда. Во всём этом ощущался некий привкус самодеятельности, но любительство всегда было свойственно ленинградским группам — в отличие от московских, с их почти идеальным качеством исполнения».
Тем не менее после нескольких сейшенов «Аквариум» начал обрастать поклонниками, и в особенности — стайками растрёпанных муз, которые талантливо маскировались под молодых журналисток. Это наблюдение Родиона подтвердили и другие участники группировки.
«Первое интервью “Aквариум” давал приблизительно в 1974 году, но оно так и не было напечатано, — припоминает Марат. — Корреспондентом газеты “Ленинградский университет” была юная девица, и вопросы у нее были необычайно глупыми. Боря ответил на некоторые, но вскоре потерял интерес и отправился на сцену репетировать. Поскольку девушка была симпатичной, Фан долго ей что-то объяснял, пока мы на него не наорали».
Надо отметить, что немного позднее Миша Файнштейн, умело камуфлируясь от антисемитов, присвоил себе нейтральную фамилию Васильев. По совету друзей он похитил её из паспорта своей первой супруги Зины, швеи-мотористки фабрики имени Володарского. С новой фамилией музыкант «Аквариума» легко устраивался на работу в самые серьёзные институты и «закрытые» предприятия. И никто лишних вопросов ему больше не задавал.
Небезынтересно, что, несмотря на бесспорный факт женитьбы, Файнштейн-Васильев имел репутацию отъявленного бабника. Приятели любили вспоминать историю, как Фан склеил в поезде студентку по имени Надя. Девушка настолько прониклась битническим духом «Аквариума», что сбежала из дома, позабыв на столе записную книжку с телефонами музыкантов. Перепуганные родители отнесли блокнот в милицию, по стрёмным адресам была устроена облава, и блудную дочь вернули в семью.
Вообще-то актуальная тема «“Аквариум” и слабый пол» всегда стыдливо замалчивалась — как самими участниками группировки, так и журналистами. Но Марат не стал важничать и поделился со мной фрагментами из светской жизни друзей.
«На Борю девицы вешались гроздьями без каких-либо усилий с его стороны, — доверительно поведал мне Армен Айрапетян. — И вождь “Аквариума” обязательно влюблялся в одну из них самым романтическим образом. Какое-то время в этой роли выступала Леночка Попова — дочь знаменитых артистов и впоследствии известная театральная актриса. В свою очередь, Джордж относился к женщинам равнодушно, по принципу “есть — хорошо, а нет — обойдёмся”. Вспоминаю, как на одной вечеринке некая прекрасная дама объявила, что отдастся нам всем. Пронырливый Лёня Тихомиров тут же пролез первым, а мы с Джорджем уселись возле двери, философски ожидая своей очереди. Но уже через пять минут увлеклись каким-то спором и начисто забыли, зачем мы тут сидим. После чего отправились на кухню подкрепиться и о девице больше не вспоминали, чем, вероятно, её очень сильно удивили».