Страница 55 из 58
Он не знал, откуда она появилась, но внезапно сивилла возникла перед ним посреди полуденной толпы. Рядом со смуглыми рыжеволосыми девами Кернгота с их иссиня-черными глазами сивилла казалась духом, сошедшим с северной луны. Богиня, призрак или земная женщина, стремительной походкой двигалась она к неведомой цели: создание из снега, льда и северного света, с распущенными серебристо-золотыми волосами светлее светлого, с глазами, что были точно озера под луной, и губами, отмеченными той же болезненной бледностью, что ее лоб и грудь. Одеяние сивиллы было соткано из тонкой белой ткани, столь же чистой и неземной, как и она сама.
В удивлении, переходящем в испуганный восторг, взирал Торса на чудесное создание, но лишь на миг задержался на нем странный и волнующий свет ледяных глаз, в котором брезжило, как мнилось поэту, смутное узнавание, коим долгожданное божество в длинной вуали удостоило наконец своего обожателя.
Казалось, она несла с собою неодолимое одиночество дальних земель, мертвенную тишину одиноких гор и долин. Молчание, какое опускается на оставленный жителями город, пало на тараторящих без умолку тороватых торговцев; когда сивилла проходила мимо, они отшатывались в немом изумлении. И не успели они снова загалдеть, как Торса понял, кого повстречал.
Ибо то была Белая сивилла, которая, по слухам, иногда проходила через города Гипербореи, будто перенесенная туда неземной силой. Никто не знал ее имени, места рождения и обитания; говорили, что она, подобно духу, спускается с холодных гор к северу от Кернгота; с пустошей Полариона, где наступающие ледники ползут по лощинам, в которых прежде рос папоротник и саговник, и перевалам, что некогда были оживленными горными тропами.
Никто не смел остановить ее или за ней последовать. Зачастую она приходила и уходила в молчании, но порой на рынках и площадях сивилла изрекала странные пророчества, вещала о загадочных и неизбежных поворотах судьбы. Во многих городах Мху Тулана и центральной Гипербореи пророчествовала она об огромных ледяных полях, наползающих с полюса, которые когда-нибудь покроют весь континент, обрекая на забвение гигантские пальмы и высокие шпили метрополий. Великому Коммориому, тогда еще столице, сивилла предсказала странную судьбу, что постигнет его задолго до вторжения арктических льдов. И повсеместно люди страшились посланницы неведомых богов, что бродит за пределами известных земель в неземном сиянии прелести и погибели.
Все это Торса слышал много раз на обратном пути из Чо Вулпаноми; дивился, но не придавал значения этим россказням, переполненный чудесными воспоминаниями об экзотических диковинах и дальних землях. Но едва он узрел сивиллу, его как будто посетило неожиданное прозрение; он как будто разглядел – смутно, издалека – скрытую цель мистического паломничества.
Всего один взгляд на это странное существо – и Торса обрел воплощение всех смутных стремлений и туманных желаний, что гнали его вперед. В сивилле была та ускользающая диковинность, которую он искал средь чужих земель и волн, за горизонтами изрыгающих пламя гор. Перед ним просияла скрытая звезда, чьего имени и света он не знал доселе, но чье магнетическое притяжение вело его, точно слепца, под южными небесами – и привело обратно в Кернгот.
Холодные луны ее очей зажгли странную любовь в Торсе, для которого любовь была разве что мимолетным волнением чувств. Отождествляясь в сердце поэта с поэтическим стремлением ко всему высокому и недостижимому, к опасностям, и чудесам, и катастрофам нехоженых мест, любовь эта, не сравнимая со страстью к смертной женщине, была глубока и сильна.
Однако в тот раз Торсе не пришло в голову последовать за сивиллой или расспросить о ней. Ему хватило наслаждения редким зрелищем, которое воспламенило его душу и ослепило чувства. Грезя видениями, какие луна могла бы внушить мотыльку, – видениями, в которых сивилла, пламя в женском обличье, передвигалась путями, слишком крутыми для ног смертного, – поэт вернулся в свой дом в Кернготе.
Последовавшие дни прошли для Торсы как в тумане, наполненные воспоминаниями о Белой сивилле, и воспоминания эти были для поэта более зримыми, чем окружавшие его предметы. Он ощущал желания за пределами чувств – подобно огню, упавшему с полярных звезд. Безумная любовная лихорадка бушевала в нем, и вместе с тем Торса твердо знал, что его желаниям не суждено осуществиться. Коротая время, он лениво переписывал стихи, сочиненные во время путешествий, или листал страницы своих мальчишеских сочинений. И везде встречал пустоту и отсутствие смысла, словно ворошил прошлогодние опавшие листья.
Без каких-либо намеков с его стороны слуги и гости поэта то и дело заговаривали с ним о сивилле. Они сообщили ему, что она редко захаживает в Кернгот, чаще появляясь в городах, далеких от закованных льдом пустошей Полариона. Вне всяких сомнений, смертным созданием она не была, ибо порой в один день ее видели в местах, расположенных в сотнях миль друг от друга. Охотники иногда встречали сивиллу в горах над Кернготом; и всегда она исчезала внезапно, словно утренний туман среди скал.
Поэт, слушавший их с угрюмым и отсутствующим видом, никому не поведал о своей любви. Родные и друзья наверняка сочли бы эту страсть еще большим безумием, чем юношеское стремление к неведомым землям. Ни один влюбленный на свете не стал бы стремиться к сивилле, чья красота излучала опасность, подобно метеору или шаровой молнии; роковая, смертоносная красота, рожденная в трансарктических заливах, предвестница грядущей гибели миров.
Однако память о сивилле горела в нем, словно выжженное морозом или пламенем клеймо. Предаваясь размышлениям среди заброшенных книг, погрузившись в мечты, куда внешнему миру доступ был заказан, Торса видел пред собой ее бледное неземное сияние. Ему мнилось, он слышит шепот арктических пустынь: неземная сладость была в этом шепоте, резкая, как ледяной воздух, а в словах – нечеловеческая красота, нетронутые горизонты и хладная слава лунных рассветов над континентами, что недоступны для смертных.
Долгие летние дни скользили над Гипербореей, принося в Кернгот чужестранцев, торгующих мехами и гагачьим пухом, инкрустируя горные склоны за городом лазурными и алыми цветами. Но сивиллу больше не видели в Кернготе; не слыхали о ней и в других городах. Казалось, ее визиты прекратились; доставив таинственную весть от внешних богов, она больше не появлялась в краях, где обитали люди.
В отчаянии, неотделимом от страсти, Торса лелеял надежду снова лицезреть сивиллу. Постепенно надежда таяла; но страстная тоска не отпускала. Теперь во время дневных прогулок он забредал все дальше и дальше от домов и улиц, сворачивая к горам, что сияли над Кернготом, ледяными отрогами защищая скованное морозом плато Полариона.
С каждым днем Торса все выше поднимался пологими лугами, возводя очи к угрюмым скалам, откуда, по слухам, спускалась сивилла. Торсу вел какой-то смутный зов; и все же он не осмеливался откликнуться и всякий раз возвращался обратно в Кернгот.
И вот настал полдень, когда Торса поднялся на луговую возвышенность, откуда крыши городских домов напоминали разбросанные ракушки на берегу моря, чьи бушующие волны обратились в гладкое бирюзовое дно. Поэт был один среди цветов – эфемерной завесы, которую лето бросило между одинокими горными вершинами и Кернготом. Земля раскатала во все стороны широкие алеющие ковры. Даже дикий шиповник выпустил хрупкие розовеющие соцветия, а со склонов и обрывов свисали цветочные плети.
Торса никого не встретил на своем пути: он давно миновал тропы, которыми низкорослые жители гор спускались в Кернгот. Смутный зов, что хранил в себе невысказанное обещание, привел поэта на горную лужайку, где хрустальный ручей в окружении ярких цветочных каскадов нес свои воды к морю.
Бледные и прозрачные перистые облака лениво плыли к ледниковым вершинам; ястребы, раскинув широкие красные крылья, высматривали добычу, направляясь к берегу. Аромат, тяжелый, словно от храмовых курильниц, поднимался от раздавленных Торсой цветов; отвесный солнечный свет ослеплял; и поэт, уставший от подъема, на миг ощутил странное головокружение.