Игра в «Городки»

— Набираю в холле льда из автомата, оборачиваю колбасу вощеной бумагой и в целлофановом пакете вместе со льдом прячу под матрас. Технология!..

Если все мы одновременно врубали в сеть свои плитки и кипятильники, свет в гостинице начинал мигать на всех тридцати этажах.

В это время в космосе летал советский «Союз ТМ-6» с космонавтами Владимиром Ляховым, Валерием Поляковым и гражданином Афганистана Абдулом Ахад Момандом на борту. И я представлял себе, как они пролетают над Японией и Ляхов спрашивает Полякова:

— Валера! А что там в Токио опять мигает, что за иллюминация?

А Поляков отвечает:

— Все нормально, Вова. Наши ужинают.

Каждый день у постели больного императора Хирохито находилась вся его семья: супруга — 85-летняя императрица Кодзюн и семеро детей — пятеро дочерей и два сына. За стенами дворца, расположенного в знаменитом районе Тиёда, дежурили десятки журналистов и были установлены телекамеры ведущих японских каналов. В этой толпе легко можно было различить и два-три европейских лица. Это были сотрудники знаменитого ленинградского театра, ежедневно делегируемые руководством, чтобы быть в курсе состояния здоровья его величества. Они желали выздоровления Хирохито не меньше, чем его семья и поданные. Ежедневно после обеда на воротах дворца вывешивался бюллетень состояния здоровья императора. Это был непонятный для нас набор иероглифов и цифр. Когда наши ходоки возвращались от дворца, на них все набрасывались:

— Ну как он там?!

— Да ничего же нельзя понять! — отвечали они. — Но одна цифра в бюллетене была обведена красным цветом! — они выдерживали паузу и очень значительно добавляли: — Это цифра… пятнадцать!!!

— Пятнадцать — это хорошо или плохо? — нервно спрашивали мы друг друга.

И тогда Владислав Игнатьевич Стржельчик подводил итог:

— Если пятнадцать — это САХАР, то это очень херово, практически — это п…! Пакуйте чемоданы! — и удалялся по коридору отеля.

А ведь суточные нам выдавали не все сразу, а издевательски — дозированно. Раз в неделю. Может быть, бедный Хирохито и рад бы отмучиться побыстрее, но нашими надеждами удерживался на этом свете, замедляя свой переход к любимым богам из-за горстки советских артистов, чьи суточные напрямую зависели от его жизни или смерти…

Через 20 дней нашего пребывания в Японии наступило время затаривания, то есть покупок. Промежуточный этап.

Половина денег уже была в кармане и, как говорил Василий Макарович Шукшин, «ляжку жгла». В день приезда в Токио, на общем собрании коллектива, которое состоялось в гостинице, нам представили нашего куратора — «режиссера в штатском», как тогда говорили. Он был офицером КГБ, оформленным на время поездки как сотрудник театра. Виктор (так его звали) разбил нас на четверки и назначил старших. Выход в город разрешался только по 4 человека, минимум по 3, но уже с разрешения старшего четверки. Витя оказался нормальным парнем и не демонизировал роль своего ведомства в этих гастролях. Он смотрел сквозь пальцы на то, что мы забили на эти четверки и свободно шлялись по городу по два человека. Он просто намекнул: «Пацаны! Главное — не по одному!»

Витя связался со своими коллегами в посольстве и торгпредстве и выяснил Что, Где и Почем нужно оптово закупать в Токио. И те, кто прислушался к нему, в дальнейшем не прогадали. Это именно он посоветовал мне покупать не видеомагнитофоны и прочий электронный ширпотреб, а «врезать по-крупному» и взять на продажу электровязальную машину с программным обеспечением. В этой машинке был установлен блок, куда вставлялись перфокарты с рисунком вязки, и она автоматически выдавала готовое изделие.

— Бери, Моцарт, не прогадаешь! — говорил Витя. — В стране начинается НЭП. Знаешь, что это такое?

— Да. Я даже знаю, чем это заканчивается.

— Нет, Моцарт, это надолго. Очень надолго. Иначе я бы не вписывался.

Эту вязальную машину купил у меня потом сын народного артиста Вадима Яковлева. Он был зачинателем кооперативного движения в Ленинграде и отвалил мне без всякого торга 20 000 рублей. А Витя «надыбал» ее в Токио за 750 долларов!

Менее прогрессивная часть труппы, не примкнувшая к Виктору, скупала все в магазине у Ежика. Хозяина звали — Йоши, но наши говорили — Ёжик, и ему нравилось.

Он неплохо щебетал по-русски, поскольку специализировался на продаже техники советским дипломатам, артистам, спортсменам и морякам. Он втюхивал все, что втыкалось в розетку, давал большие скидки и сам занимался отправкой контейнеров в Союз…

Но были среди нас и те, кто еще до прилета в Японию уже точно знали, что нужно везти обратно. Они работали «под заказ». Это были четыре человека из оркестра БДТ.

У этой группы была общая кличка — «Санитары Европы».

Имелось в виду, что они подчищали все, на что другие бы даже внимания не обратили. Среди них был один изгой — пожилой картавый контрабасист Саша Галкин. «Санитары» никогда не брали его с собой, и он, бедный, слонялся по коридорам гостиницы, хватал всех за рукава и приставал с одним и тем же вопросом:

— Что бгать?! Что бгать?!

— Саша, откуда мы знаем, что брать? — отвечали ему. — Купи контрабас!

В театре он топтался из угла в угол, обхватив голову руками, и уже сам себе задавал этот трагический вопрос:

— Что бгать?! Что бгать?

Музыканты уходили «на охоту» рано утром. Они шли быстро и целенаправленно, никому не давая возможности их окликнуть. Возвращались уже перед спектаклем с загадочным выражением лиц. Этакая надменная жалость сквозила в их взглядах на нас, и казалось, что они — хранители какой-то тайны, что они Посвященные! Вроде бы такие же, как мы, ан нет — не такие! Знают, знают они заветное, им одним известное местечко, где зарыты золотые! Но как говорится, «Бог — не Тимошка, видит немножко!».

Однажды барабанщик Володя за 5 минут до отъезда на спектакль втащил в автобус большой и очень тяжелый чемодан. Он развалился в кресле, протер пот со лба, отдышался и сказал:

— Всё! Я отстрелялся!

Я спросил его, что в чемодане.

— В чемодане? Счастье! — ответил он.

Вопреки своей обычной манере, Володя разоткровенничался и тихо, чтобы никто не слышал, продолжал: — Один кооператор, магнат (!), сделал мне заказик. У него несколько цехов по пошиву всякого барахла. Швейные машинки — старые, иголки все время ломаются и искривляются. Кривая иголка — кривой шов, петляние нитки в строчке… и как результат — невозможность выдать вещь за фирменную. Игла с большим ушком идет для отделочной строчки, игла с крылышками — для декоративного шва! Я изучил вопрос! Я по иголкам сейчас — лучший! Интересно?

— Не очень.

— М-да… В этом чемодане у меня — 25 килограммов иголок для швейных машин! Купил практически на все бабки! Все, могу гулять!!! Вот так, Юрок! Учись!

И Володя действительно больше ничего не покупал. И он не участвовал больше в этих почти шпионских вылазках в город. Он перестал изображать из себя масона и остаток гастролей провел как свободный и счастливый человек.

Даже погусарил слегка напоследок с участием спиртного и местной переводчицы!

Потом мы вернулись в Ленинград. Народ начал отъедаться и потихоньку приходить в себя. На первом же спектакле, где был задействован оркестр, обнаружили, что барабанщик не пришел. Дома его не нашли и заменили кем-то из приглашенных. Я спросил инспектора оркестра:

— Где Вовик?

— Там все не просто! — ответил он. — Там все очень не просто!

Выяснилось, что европейская система размеров игл для швейных машин отличается от американской и азиатской.

И Вовик оказался далеко не «лучшим по иголкам». Он что-то перепутал в размерах, привез не то, что заказывали, и был послан кооператором на три буквы вместе с чемоданом.

Реализовать 25 килограммов иголок для японских машинок было абсолютно нереально! Оставалось ждать, когда в России введут план Маршалла, либо напиться. И Вовик выбрал второе. Он ушел «в штопор» на несколько недель, а выходил из него тяжело и с последствиями для себя и окружающих, о чем есть записи в травматологическом пункте Петроградского района…