Бессмертная традиция

Часть 3. Новая сила

1

Мы с Генрихом расположились в баре Конторы. Выпиваем, из музыкального автомата звучат песни Кристы Белл. Атмосфера душевная.

– Недавно я осознал, что такое горечь победы. Жаль мне Орден, – признался Генрих.

– О чем тут жалеть, – удивляюсь я, – куча идиотов, к тому же деструктивных.

– Деструктивных, конструктивных, какая разница? Ну, разрушили бы они цивилизацию, возникла бы другая. Смерть – часть жизни, разрушение – часть созидания. Невелика потеря.

– Тебе не нравится наша цивилизация?

– Дело не в том, нравится или нет. Просто с ее гибелью ничего бы кардинально не изменилось. Вот представь, допустим, сгорели бы все пленки со старыми фильмами. Ну, не только пленки – в цифровом виде тоже бы стерлись каким-то образом. Разве от этого бы исчезло кино? Или оно стало бы кардинально хуже или лучше?

– Ну, отдельные старые фильмы было бы очень жаль, – возражаю я, – подобного, возможно, уже никогда не снимут. Возьмем Линча, например. Линч меня вдохновляет.

– Но все это, старик, всего лишь привычные декорации. Чуть лучше, чуть хуже – не суть важно. – Стоит на своем Генрих. – Вот Орден, возможно, мог бы создать нечто кардинально новое.

– Что в них такого особенного? Верят в какую-то херню. Искусство им не интересно, наука не интересна.

– В том-то и дело, что вера их – херня только на первый взгляд. Адепты упрощенных монотеистических религий не случайно называли религии древних примитивными. Вроде бы налицо нестыковка: ведь у древних присутствует сложная космология с мириадами миров и действующих сил и сложным индивидуальным духовным путем для каждого. Но в том-то и дело, что все слишком гармонично.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, – увлеченно продолжает Генрих, – что проникнуть в их тайны под силу незаурядному человеческому уму. Но здесь ключевое слово – человеческому. Они не дают мгновенного освобождения, подлинного выхода за пределы нашей вселенной. Примитивный монотеизм же, напротив, представляет собой шикарный дзенский коан, загаданный всем сразу. Согласно их космологии, ты попадаешь из огромного полного чудес мира с его миллиардами звездных систем, неисчислимым количеством живых существ, сногсшибательным искусством… Куда? Правильно, или к чертям в котле вариться, или на облака на арфе струны перебирать. Концептуального отличия нет. Что то, что то невероятно однообразно. И попадаешь ты не на год, не на сто лет, и даже, блядь, не на миллиард, а навсегда. На вечность. Это настолько абсурдно, что не может не вызывать восхищения.

– Не думаю, что без них мы будем страдать от недостатка абсурдности, – говорю я, – как-никак, эпоха Хаоса за окном, дружище.

– Во славу Хаоса! – поднимает свой бокал Генрих.

2

После того, как он был принят в штат конторы, Винс узнал много нового об окружающем мире. Но все равно загадок вокруг как будто бы и не убавилось. Он нередко чувствовал, что вот здесь, рядом, происходит что-то неправильное, чего быть ну никак не должно. Начнем со старух. Существовали правильные старухи. Это многочисленные бабушки, пекущие своим внукам вкусные пирожки, престарелые женщины-профессора, читающие студентам лекции, преисполненные сарказма и своеобразного юмора, пожилые медсестры в больницах, научившиеся воистину виртуозно колоть шприцем в задницу и иголкой в палец. Были даже интересные. С одной из таких Винс встретился около полуночи на остановке и всю ночь пил пиво, общаясь на тему язычества и древних знаний. С другой он ехал в поезде. Его соседка по купе рисовала в тетради линии, значение которых было ведомо ей одной, заговорщицки улыбалась и что-то рассказывала. Что-то такое, казавшееся преисполненным глубокого смысла, но, если вдуматься, казавшееся полнейшим несвязным бредом. Видимо, этот посыл не предусматривал задействования рационального мышления. Но наряду с этими старухами были и неправильные. Они сидели на лавочках, не меняясь внешне за десятки лет, в любую погоду. Все с ними здоровались, хотя никто не знал, как их зовут. А вот они всех знали. И наблюдали за всеми.

Кроме старух были и другие. Улыбающиеся, пышущие здоровьем трезвые люди в старомодной залатанной одежде, подчас босиком или в лаптях, которые ходили по переходам метро, сидели на станциях. Винсент регулярно встречал их в подземке, хотя никогда не видел на поверхности. Они никуда не ездили, просто сидели или ходили, смотрели на пассажиров, а те прятали взгляд. Были еще странные персонажи, которые непонятно откуда брались на пьянках после рок-концертов и поэтических вечеров, а иногда и просто спонтанных посиделках ночью в каком-нибудь дворе или сквере. Они вели себя эксцентрично, рассказывали какую-то чушь и в какой-то момент исчезали бесследно, как будто их и не было. И никто обычно не помнил, как они выглядят. Во всех этих людях было что-то чужое, неправильное, неуместное. Кто они все? Инопланетяне? Случайные сбои в матрице? Пришельцы из параллельных вселенных? Кто знает.

Винсент до сих пор не мог понять, является ли все вышеописанное явлениями одного порядка, или же это совершенно не связанные между собой феномены, объединяемые сознанием в общую лжесхему благодаря несовместимости с привычным миром. Кто все эти люди, которые носят в карманах куски сырого мяса, распространяют знания об инопланетных языках, проповедуют псевдорелигии в подземных переходах, сворачивают самокрутки из древних пергаментов? Банальные сумасшедшие или существа из иных миров? Возможно, до сих пор непознанная часть нашей вселенной?

Когда первый восторг от погружения в мир магии и древних богов прошел, Винс понял, что Контора не в состоянии дать ответы на множество вопросов. И он вовсе не оказался посвященным во все тайны мира, и даже вряд ли в большую их часть. Взять хотя бы недавно исчезнувших соседей. Винсент не был с ними хорошо знаком. Это не удивительно – он никогда не стремился к общению с посторонними людьми лишь на том основании, что они проживают в соседнем доме. Исчезновение так бы и осталось для него незамеченным, если бы он случайно не узнал, что вся мебель в их жилище была прибита к потолку, а люстры стояли на полу вертикально. Что все это значило? Какой-то магический ритуал? Или по соседству с ним жили люди, на которых гравитация действовала наоборот – они не притягивались к земле, а наоборот – отталкивались от нее? Одной загадкой больше.

Винсент открыл ноутбук, изложил свои мысли на бумаге и отправил письмо Генриху. Если кто-то из его друзей мог хотя отчасти прояснить ситуацию, стоило сделать ставку на Генриха – мастера медитаций и неординарного мыслителя.

3

Однажды я решил проведать свою жилплощадь. Вернее, то место, где она была. Не скажу, что дело было в ностальгии. Я вспомнил весь этот шум, характерный для старых домов с тонкими стенами. Звуки проезжающих автомобилей, животные вопли и визги детей, дурашливо-слащавый голос обдолбанного педофила, который на потеху детишкам вещает что-то о капусте, морковке, борще и компоте. Все бытие соседей как на ладони, скучная жизнь, жизнь потомков черноголовых рабов из месопотамских мифов. Непрекращающийся словесный понос на разных языках: убогом русском, обезображенным словами-паразитами и неумелым употреблением мата, каком-то восточном наречии, когда разговаривают словно бы с хуем во рту, иногда на других. Соседи периодически менялись, но почему-то всегда это были жалкие летарии, потомки полуживотной расы, словно бы наш дом был проклят. Их немногие ущербные мысли словно бы не держались в голове, они вываливались изо рта, превращаясь в звуки: примитивную речь и смех. Раздражающий смех. Что может хуже неприятного тебе человека, который смеется. Одним словом, в Конторе мне жилось куда комфортнее. Но загадка с исчезнувшей квартирой оставалась нерешенной, и меня тянуло туда, как магнитом. Я зашел в бар, подкрепил силы хорошо прожаренным стейком и стаканчиком ракии, и отправился в путь.