Страница 40 из 47
Я выхожу на площадь и обхожу лежащую посредине гигантскую гранитную глыбу, она возложена здесь недавно, но позвольте, боги, пролежать ей много веков на месте этом. Памятники вождям меняются с ужасающим постоянством, нет в них смысла, глыба же, символизируя величие и монументальность, может вечно услаждать очи князей, королей, фюреров, и простых граждан и подданных в равной степени. Даже рабам, души не утратившим, облегчит ее вид тяжкое бремя.
На площади сегодня гладиаторские бои, что ж, недурная забава. Она у нас не редкость, зрителей не так и много. Площадка, предназначенная для боя, оцеплена мускулистыми воинами, мужчинами и женщинами, их лица суровы, а латы блестят на солнце. Тела погибших послужат государству, его науке и промышленности. Победители же пусть радуются, они заслужили достойной казни, и будут души их отпеты. Вот взгляд мой смещается в сторону, я вижу храброго мальчонку, взобравшегося на вершину глыбы. Он заворожено смотрит на крестовидную гильотину. Не все думают в его годы о будущем, что уж говорить о тех, что размышляют уж о смерти. Парнишка явно из аристократов, и, глядя на его восторженный взгляд, берусь предсказать, что быть ему героем, великим рыцарем.
Наконец-то привезли новую гильотину, старая уж ни на что не годна, умереть право слово на ней стыдно. Вот водитель, радующийся возвращению в родной город, допивает вино, дожевывает мясо, досматривает гладиаторский бой. Этот человек, доставивший нам столь важный груз, имеет право отдохнуть с дороги. Вот он возвращается на свое место, не пройдет и двух часов, как новая гильотина будет установлена в Театре. Правители, художники, тюремщики, сыщики, госбезопасность, палачи, в общем, вся столичная знать и почетные гости города соберутся там сегодня вечером поглядеть казни.
Такая вот зарисовка, друзья мои. Таким быть грядущему. Я мог бы рассказать больше, но не стану. Ведь наступит оно скоро и многие из вас сами все увидят. Сейчас же, дабы дать вам веру в мои слова и сделать первый шаг к достижению наших целей, торжественно объявляю начало своей казни. – Так говорит Джим Слэйд, и все его слушают. Слова не расходятся с делом.
Он отвешивает публике легкий поклон и направляется к орудию казни. "Добро пожаловать, Ваша милость, - приветствует Джима палач, - я, равно как и мое орудие труда, в полном Вашей милости распоряжении. Прошу, устраивайтесь поудобнее". Слэйд принимает предложение и с видимым наслаждением растягивается на помосте. Неведомо откуда появляется румяная деревенская девушка с подносом, на котором стоят две рюмки, как мне кажется, с водкой и коньяком, лежат набитая табаком трубка и четвертинка черного хлеба. Она смотрит на Джима и молча улыбается. Тот берет четвертинку черного и знаком приказывает девушке уйти, после чего говорит:
– Итак, дамы и господа, объявляю церемонию четвертования открытой. Эта вот четвертинка черного, как вы уже, наверное, догадались, символизирует собой отпущение грехов. В совершенном обществе, съев ее, осужденный обретает прощение, и душа его грешная отпевается в церкви два дня. - Он говорит негромко, но воцарившееся на площади гробовое молчание дает словам возможность быть донесенными до ушей публики. Произнеся эти слова, Слэйд съедает хлеб и ложится на спину.
Палач хорошо знает свое дело, он поправляет тело казнимого так, чтобы оно было разрезано ровно на четыре части, выдерживает театральную паузу и эффектным залихватским жестом приводит механизм в действие. Крестовидное лезвие рассекает тело Джима и, мгновение спустя, оно рассыпается в прах. Проходит еще несколько секунд, и рассыпается армия мертвых, оставляя после себя лишь латы, мгновение спустя к ним присоединяется и палач. Из участников шоу остается лишь Люций. Он зловеще ухмыляется, медленно залазит на сцену, извлекает из кармана каминные спички, зажигает одну и подносит к гильотине. Машина смерти воспламеняется, как если б она была облита напалмом. Люций поворачивается к зрителям спиной, обходит костер слева и скрывается в неизвестном направлении. Медленно отходящая от шока публика заворожено глядит на огонь.
Глава 8
Я пью сладкий кофе со сливками, уютно расположившись на собственной кухне. Это редкое явление, обычно я предпочитаю несладкий черный. Вкусы вообще с годами меняются, но иногда просыпается в человеке что-то от него прежнего. Это не всегда приятно. Я, к примеру, терпеть не могу, когда вдруг ни с того ни с сего погружаюсь в состояние, так часто бывавшее в детстве: появляется чувство скуки и безысходности, когда кажется, что нечем заняться, некуда израсходовать свое время. Я не люблю свое детство. Не сказать, чтобы оно было тяжелым, вполне нормальное, но это чувство безысходности, отсутствия приемлемых путей почти меня не покидало. Как тонко подметил мой друг Ризограф, глядя на какого-то мальчишку: "Хуево малому. Даже побухать ни с кем не может, сидит вот, не знает, чем заняться".
Я, время от времени отхлебывая из чашки, размышляю над происходящим. Не верится в смерть Слэйда, это, похоже, был какой-то фокус. Джим, человек, за несколько дней явивший мне столько чудес, что я и десятой доли за всю жизнь до нашего знакомства не видел, он не может быть нездоровым эпатажником. Мне вообще не верится как-то в его смертность.
Вчера под вечер я встретил Люция и, разумеется, сразу же потребовал объяснений. Но соратник Джима ушел от прямого ответа. Сказал, что не время пока всех посвящать в план, предложил потренировать смекалку и попытаться догадаться до всего самостоятельно. Единственное, что он мне рассказал, это довольно необычную сказку, положения вещей нисколько не прояснившую. Посудите сами, вот какую речь вел Люций:
– Эта история нередко рассказывалась в кабаках во времена Ганса Христиана Андерсена. Ее авторство рассказчики обычно приписывали самому великому сказочнику, хотя на самом деле все были уверены, что это не так. Начнем по порядку. Однажды много веков назад жил себе на белом свете один благородный рыцарь. Он был прекрасным воином, кроме того, хорош собой, храбр, знатен, умен. Пользовался бешеной популярностью у дам. Но вот беда - мирские женщины не привлекали его вовсе. Хотелось рыцарю найти себе невесту волшебную, дриаду там, или фею на худой конец. Долго странствовал он по миру, и в один прекрасный день на берегу водоема увидел русалку. И полюбил он ее, и она его полюбила. Привез наш герой свою новоявленную необычную невесту к себе в замок и поселил в ванной. Заботился о ней, были они счастливы. Но вот беда - то ли воздух повлиял на русалку негативно, то ли вода в ванной, то ли питание непривычное, но стала русалка стареть. Жених же ее был так влюблен, что не замечал этого до поры до времени. Но пришлось ему однажды уехать на несколько месяцев в поход. И что же вы думаете увидел он в ванной по возвращении? Мерзкую старуху. Тут сжалось от обиды сердце рыцаря, выхватил он в порыве чувств свой меч и разрубил русалку напополам. Нижняя часть была продана в рыбную лавку, верхняя же – в анатомический театр. Такая вот печальная сказка.
– А что стало с рыцарем? – Проявил я естественное любопытство.
– Сие неведомо, – развел руками Люций, – но исходя из того, что об этом умолчали, можно сделать вывод, что видать попустился наш рыцарь, стал жить как все. Ладно, Полиграф, скоро увидимся. Занимайся пока своим делом. Коль взвалил уж на плечи миссию подбора кадров, выполняй, будь добр.
Сказав это, он покинул меня, удивленного и недоумевающего, посреди улицы, среди прохожих, в жизни с подобными загадками не сталкивавшихся. Ладно, решил я, пойду домой, стоит поразмыслить.
Перед возвращением я решил побродить еще немного по центру. Я, как и почти всегда при подобных обстоятельствах, первым делом купил бутылку пива. Затем неспешно прогуливался, периодически останавливаясь где-нибудь в сторонке. Во время одной из таких остановок я выкурил сигарету и бросил окурок в урну. Мусор загорелся. Прежде чем это заметила дворничиха, я успел отойти, избежав таким образом неприятного разговора. "Ты что наделал?" - возможно, спросила бы она возмущенным тоном. А я бы ответил: "Ничего аморального. Я все сделал наилучшим образом, не бросать же чинарик на асфальт? Вот если бы по бокам дороги на постаментах стояли пепельницы, и рабы в туниках ходили бы между ними с огромными кастрюлями, вытряхивая в них отходы табакоупотребления, я бы поступил иначе". Но к чему делиться с немолодой уставшей от жизни дамой своими мечтаниями? В ближайшие годы им вряд ли суждено реализоваться.