Мой позывной «Вестница»

И редкий солнца луч, и первые морозы,

И отдаленные седой зимы угрозы».

— Как хорошо сказано: «очей очарованье», — задумчиво произнес Ломоносов, — это, наверное, тоже Пушкин. В наше время так писать еще не умели.

— Но ведь если бы не было Вас, дорогой Михаил Васильевич, а потом Державина, то не было бы и самого Пушкина. Кстати, Гавриил Державин уже служит рядовым гвардейцем в Преображенском полку, но писать стихи он начнет еще не скоро. А Пушкин родится только в конце века. Я, знаете, о чем подумала: каждый новый поэт, прежде, чем достичь новых высот, опирается на то основание, которое создали его предшественники. А все вместе вы создаете недосягаемую русскую культуру.

— Как хорошо, что Вы завернули ко мне на мызу, Екатерина Ивановна, — прочувствованно произнес Ломоносов, — да, я узнал предел своих дней, но еще я понял, что труды мои не пройдут все даром. Кое-что да останется, и это чувство согреет мне остаток моих дней.

— Далеко ли нам еще идти? — спросил он, когда мы вошли в березовую рощицу.

— Да нет, мы уже почти пришли, Михаил Васильевич, — ответила я, — Вы только отвернитесь на пару минут и не смотрите в мою сторону, а потом спокойно идите домой. И передайте мой привет Елизавете Андреевне. Я рада была с ней познакомиться.

— Мишенька, ты уже проводил свою гостью? — встретила его с порога жена, — я что-то не приметила, чтобы за ней кто-то приезжал.

— Ее ждала двуколка сразу за нашей аллеей, — отвечал хозяин, — кучер поджидал ее все время, пока она гостила у нас.

Ничего не ответила Елизавета Андреевна, которая наблюдала за нами из окна в мезонине и хорошо видела, что никто не проезжал по дороге к большаку.

А я еще долго вспоминала приветливых хозяев на далекой мызе и угощала знакомых моченой морошкой, которую передала мне в качестве гостинца Елизавета Андреевна Ломоносова, урожденная Цильх.

Командировка в средневековье. Дося и Дуся

Самый ранний период, в который я отважилась перенестись, был временем накануне Раскола.

Не потому, что я была горячей сторонницей Старой веры, хотя сознаюсь, с детства, когда мы с мамой жили еще на Cевере, мне были симпатичны некоторые наши соседи, про которых говорили: «Они ведь староверы».

Просто мне хотелось хоть одним глазом взглянуть на «дониконовскую» патриархальную Русь.

Лето 1648 года выдалось на юге Руси жарким, но обильным на дожди. Поэтому пожилую даму, путешествующую по Орловской губернии на перекладных, встречали желтеющие нивы и обширные луга разнотравья в пояс, звенящие стрекотом насекомых и перекличками перепелов.

Наконец, появилась цель ее путешествия — село Никольское и деревянная господская усадьба с расположенным за ней большим садом фруктовых деревьев, владельцем которой был знатный московский дворянин Прокофий Федорович Соковнин.

Российское государство дорожило своими служивыми людьми «по отечеству», а Прокофий Федорович был как раз из их числа. Известно, что в двадцатые годы своего столетия он был губернатором на Мезени и в Кевроле, что на Русском Севере, а в тридцатые — губернатором в Енисейске, в Восточной Сибири. Правда, в сороковые он стал московским сановником, но имел поместье на юге страны, в Орловской губернии, которую России нужно было заселять своими людьми для защиты от набегов крымских татар. Несмотря на знатность, богатством Соковнины отнюдь не блистали, и в сельце насчитывалось всего несколько десятков крепостных крестьян, промышлявших хлебопашеством и извозом.

К приезжей набежали слуги и легко сняли увесистый сундук с подарками для дочерей Прокофия Федоровича. Гостью, дальнюю родственницу отца, прибывшую из Литвы, встречали хозяйка, Анисья Никитична, и две дочери. Отец и оба сына отсутствовали. После свадьбы царя Алексея Михайловича и Марии Милославской отец получил чин дворецкого царицы и занимал влиятельную должность при царице. Оба сына, несмотря на юный возраст, были зачислены в царские стольники.

Гостьей из Литвы, разумеется, была я. Объемный сундук под старину я специально заказывала в средине ХХI века в кустарной мастерской. Сундук был из пластика, но выглядел, на мой взгляд, вполне аутентично, зато весил намного легче, как если бы был из натурального дерева. Я намаялась с этим сундуком, прежде чем мне удалось на ближайшем почтовом стане нанять ямщика и загрузить мой багаж на его повозку. Зачем же он мне был так необходим здесь, в XVII веке? Единственно, чтобы доставить приданое дочерям Прокофия Федоровича, старшая из которых была уже на выданье.

После свидания с Ломоносовым я довольно уверенно рассматривала свои шансы найти общий язык с дворянами средины XVII века, ведь за столетие с небольшим, которое было до моего прошлого визита, русская разговорная речь не должна была сильно измениться.

Как обычно, я долго выбирала, в каком обличье мне предстать перед хозяевами. Было решено следовать легенде и отыскать родственников Соковниных среди немецких баронов, проживающих в Литве или, как она тогда называлась, Великом княжестве Литовском. Я тщательно изучала обстановку в этом государстве, которое, впрочем, скоро будет поглощено Речью Посполитой, и станет постоянным источником вестернизации Русского государства.

Забегая вперед, скажу, что при очередном перемещении ко мне непроизвольно добавились некоторые полезные умения и навыки, которые оказались отнюдь не лишними в том суровом времени.

С одеждой, как мне казалось, особых проблем быть не должно. Я старательно подбирала одежду, как для себя, так и для подарков. На мне было длинное платье с отложным воротничком, широкой гладкой юбкой и короткий жакет с укороченной баской. Все достаточно скромное и лишенное драгоценностей. Это могло быть объяснено входившей в моду лютеранской непритязательностью. Только в одном я не могла себе отказать. В украшенной искусственными цветами по парижской моде широкополой шляпке из рисовой соломки.

Для приданого я подбирала в основном ткани, стилизованные под те, что носили бояре и дворяне в то время, и украшения, которые должны были имитировать драгоценности XVII века, но, разумеется, все они были искусственными. Отдельно шли шубы, которых мы добавили по несколько штук на каждую девушку, но все из «экологического» меха и современных тканей.

Хозяева вовсе не готовились к встрече гостей и поэтому выглядели по-домашнему: босые, в простых длинных полотняных рубашках, совсем не накрашенные. Девушки были с непокрытыми головами, украшенными девичьими повязками.

— Дося, — назвалась старшая дочь, поклонилась мне в пояс и прыснула со смеху.

Это Феодосия — догадалась я.

— Дуся, — назвала свое имя младшая, так же поклонилась и коротко чему-то рассмеялась.

А это Авдотья — опять угадала я.

Было очевидно, что девушки находятся, как сказали бы в наше время, «на одной волне». Прежде всего это касалось младшей сестры. Было видно, что она во всем берет пример со старшей. И всю жизнь будет брать.

Нет, мне откровенно понравились эти девчонки, тотчас решила я

Дося, которой исполнилось 16, была истинной красавицей. Темная шатенка с густыми, слегка волнистыми волосами, яркими губками, сквозь которые сверкали два ряда ровных зубов, натуральности которых сегодня позавидовали бы голливудские звезды, и огромными выразительными глазами необыкновенного цвета спелой вишни. Эти глаза постоянно меняли выражение. То лучились детским восторгом, то темнели и в мгновения смуты делались почти черными. Я подумала, что появись на свет эта девушка в наше время, она непременно приобрела бы известность. Какую? Над этим я не стала задумываться, потому брать ее с собой я бы ни за что не решилась.

Дуся, которая была года на три моложе сестры, выглядела совсем еще ребенком, и была совсем на Досю не похожа, но тоже хороша: белокожая блондинка с пушистыми волосами и сияющим взглядом небесно-голубых глаз.