Котенок. Книга 3

После концерта я провёл московских гостей по запутанным коридорам Дворца культуры.

Оставил Григалаву и Слуцкого на том самом месте около окон, где перед Новым годом беседовал по душам с Чагой; пообещал, что приведу к ним Алину.

Пошёл в репетиционный зал — застал там привычную сцену: всё ещё наряженные в сценические костюмы музыканты сидели вокруг стола, курили, позвякивали гранёными стаканами. Вдохнул запахи табачного дыма и портвейна. Поздравил артистов с успешным выступлением, поцеловал Алину. Шепнул Волковой о том, что её ждёт журналистка.

— Поговоришь с ней?

Алина кивнула.

— Всё будет хорошо, — сказал я.

Волкова вздохнула.

Я сообщил музыкантам, что на десяток минут украду у них вокалистку. Бурый пожал плечами, Веник обронил незлую шутку, Чага нахмурился, а Рокот подмигнул нам и отсалютовал стаканом. Изабелла поправила складки на Алинином концертном платье и шепотом пожелала нам удачи. Волкова взяла меня под руку — я отвёл её к скучавшим около окон москвичам.

— Здравствуй, Алина, — сказала журналистка. — Помнишь меня?

Волкова тряхнула кудрями.

— Вы брали у меня интервью, — сказала она. — Приходили к нам домой. Когда… была жива мама.

— Сочувствую твоей утрате, Алина, — сказала Григалава.

Она сунула руку в сумку.

— Вот, — сказала она. — Возьми.

Протянула Волковой чёрный конверт из-под фотобумаги — явно не пустой.

— Два года назад мы с Олегом просматривали картотеку нашей редакции, — сообщила она. — И наткнулись на плёнку с того самого интервью. Я попросила Олега — он её распечатал. Я понесла фотографии тебе. Подумала, что они тебе понравятся. Но ты к тому времени уехала из Москвы. Твой новый адрес мне не сообщили.

Алина взяла конверт.

Григалава дёрнула плечами.

— У меня два с половиной года назад тоже умерла мама, — сказала она. — О ней я и вспомнила в первую очередь, когда увидела кадры с того интервью. В газету попал лишь один снимок. А остальные просто пылились. Эти фотографии… я сразу поняла, как они важны для тебя. Я приносила их осенью в гостиницу «Космос». Но…

Журналистка стрельнула в меня взглядом.

— … Мы с тобой тогда разминулись. К сожалению. Потому я и обрадовалась, когда получила это задание от редактора.

Она развела руками.

— Я последняя, кто брал интервью у Алины Солнечной, — сказала Дарья Матвеевна. — И хочу стать первой, кто напишет о тебе после… долгого перерыва. Эта будущая статья — не моя инициатива. Признаюсь: её тема для меня неожиданна. Но я воспользовалась давним знакомством с тобой, чтобы работу доверили именно мне.

Григалава улыбнулась — Слуцкий ослепил нас вспышкой.

С десяток минут Дарья Матвеевна засыпала Алину похвалами. Восхищалась её пением и песнями. Восторгалась Алининой внешностью и нарядом. Твердила, что Волкова стала «похожа на маму». Слуцкий отщёлкал десяток кадров — запечатлел для истории даже меня: в компании прекрасной юной певицы и московской «акулы пера».

Алина пообещала, что ответит на вопросы журналистки завтра утром. Сказала, что сегодня она устала и не настроена на долгую беседу. Григалава не спорила. Хоть и взглянула на меня: насторожено. Мы назначили москвичам встречу на восемь часов в воскресенье. Пообещали, что встретим их в Алининой квартире на пятом этаже.

В чёрный конверт Алина заглянула, когда мы с ней вернулись с концерта. Она уселась в кресло (Барсик тут же запрыгнул к ней на колени и радостно мяукнул). Придвинула к себе чистую пепельницу, прикурила сигарету. Чуть дрожащей рукой Алина вынула из конверта стопку чёрно-белых фотографий — положила её на журнальный столик. На десяток секунд Волкова позабыла о дымившейся в пепельнице сигарете. Я увидел, как по Алининым щекам скользнули слёзы.

Волкова всхлипнула и тихо сказала:

— Мама.

Я взглянул на верхнюю фотографию. Увидел на снимке знакомый диван и ковёр, что висел сейчас в гостиной Алининой бабушки. На диване сидела Дарья Матвеевна Григалава (серьёзная, со стрижкой «гаврош»). По правую руку от неё застыла девочка лет двенадцати со знакомыми мне ямочками на щеках. А справа от девочки улыбалась красивая длинноволосая женщина (на вид тридцатипятилетняя) с точно такими же ямочками на щеках и подбородке, как и у Алины Волковой.

Вспомнил слова журналистки: «Как же Алина похожа на свою маму…»

В воскресенье мы с Алиной проснулись рано (ночью поспали всего ничего). До визита гостей из Москвы немного облагородили внешний вид квартиры на пятом этаже. Я принёс от Алининой бабушки пёстрый шерстяной ковёр, постелил его на полу в гостиной. Притащил три кухонных стула и горшок с фикусом. Алина вынула из картонной коробки чашки и блюдца от чайного сервиза, распаковала набор столовых приборов. Повесили на окно в гостиной бежевые наглаженные Ниной Владимировной шторы. Барсик с удивлением наблюдал за нашей суетой, но под ноги хозяйке не лез — сверкал глазами из-под дивана. Ближе к восьми часам мы проветрили квартиру (впервые с сентября открыли окно). Намыли пепельницу и журнальный столик.

За десяток минут до назначенного москвичам времени я чувствовал себя уставшим, как после двухчасового выступления на субботних «детских танцах». Уселся в кресло и бренчал на гитаре, пока Алина приводила в порядок свою причёску. Ночью мы выкроили время на обсуждение сегодняшнего интервью. Прикинули, о чём Волкова сегодня поведает корреспондентке газеты, а о чём умолчит. Я заметил, что после просмотра фотографий Алина прониклась доверием к московской журналистке, будто не сомневалась: Григалава не напишет о ней ничего дурного. Пояснил Волковой, что у Дарьи Матвеевны такая работа: втираться к людям в доверие. Настоял на том, чтобы Алина не откровенничала с московской гостьей и не сболтнула при журналистке ничего «лишнего».

Работники «Комсомольской правды» пришли ровно в восемь часов. Будто явились в Алинин подъезд заранее и где-то на третьем или четвёртом этаже выжидали, пока большая стрелка на циферблате часов доберётся до цифры двенадцать: надеялись впечатлить нас своей пунктуальностью. Я запоздало взглянул на висевшее в прихожей зеркало — пригладил на голове волосы, поправил очки. Открыл дверь. Пропустил мимо себя Григалаву, пожал руку краснощёкому фотографу. Алина выдала гостям взятые из бабушкиных запасов тапочки, проводила москвичей в гостиную. Там я уже выдвинул на центр ковра журнальный столик, окружил его стульями: подготовил место для «дружеского чаепития» (на кухне уже полчаса остывали испечённые Ниной Владимировной блины).

— Поставлю на плиту чайник, — сообщил я.

Взбодрил Алину улыбкой — пошёл на кухню. Слуцкий увязался за мной. Олег нерешительно замер в дверном проёме; наблюдал за тем, как я возился около электроплиты. Мимо ног фотографа прошмыгнул Барсик. Кот замер около моих ног — будто намекнул, что «своих» в беде не бросит. Потёрся о мою штанину, боевито выгнул спину. Я заметил: при появлении москвичей я впервые стал для Барсика «своим», словно кот временно позабыл о своей ревности, признал меня «частью семьи» (решил, что мы с ним поспорим за внимание его хозяйки в отсутствие посторонних). Я наполнил чайник водой и пожалел, что не принёс сегодня от Алининой бабушки электросамовар. По-хозяйски пошарил в шкафчиках — отыскал запечатанную пачку с сухими чайными листьями.

— Это… Иван, — сказал фотограф.

Кашлянул.

— Ты ведь здесь куришь? — спросил он. — Я чувствую запах табачного дыма. Мне ведь он не померещился?

Фотограф смущённо пожал плечами и добавил:

— Не покурил по пути. Холодно было. Сигарета к усам примерзала.

Я усмехнулся, кивнул. Придвинул к Олегу погнутую крышку от банки с морошковым вареньем — предложил её в качестве пепельницы. Слуцкий встрепенулся, вынул из кармана мятую сигаретную пачку, поспешно прикурил сигарету и жадно затянулся табачным дымом.

Я вынул из холодильника недопитую мной сегодня ночью бутылку «Пшеничной» («Столичную» я теперь не пил, как и поклялся) — показал её Слуцкому.