Амурский Путь

— Не дойдешь, — продолжал трясти бородой приказной Иркутска. — Уже февраль-лютень пришел. Вы-тко до ледоходу не поспеете. Посередь тайги осядете и вовсе никуда не дойдете. Да и сколько припасу брать потребно! Ты счел? Мыслишь, я тобе столько отсыплю? Али на золотишко царево прикупишь?

Вопрос был каверзный. Конечно, Петр Самойлов до конца странным гостям не верил. Богатство «даров» сносило ему крышу не меньше, чем Ловцову. Вот он и проверял: готовы ли «делегаты» потратить то, что якобы Государю везут? Если готовы, то, может, никакие это и не дары? Тогда можно и насчет остального покумекать… Дурной это понимал. Как понимал он и то, что без личных средств до Москвы не добраться. Только в этой стране любое личное имущество — понятие относительное. Повезешь с собой меха — скажут «обвод!». Про серебро и злато вообще думать опасно! Но чернорусский отряд подготовился. Почти у каждого воина с собой были русские деньги — до рубля. В основном, медью. Что-то накопил еще предприимчивый Ивашка, что-то прошлым летом выкупали у пришлых староверов. У надежных людей, типа Олёши, Аратана, Васьки Мотуса и других, имелись богатые вещи: кольца серебряные, сабли дорогие, шапки собольи. Вроде и вещь, но, в случае чего, может стать и ценным товаром. Была мысль сделать заначку, но Дурной побоялся. Прятать лучше всего на виду. А вот если спрятанное найдут — сразу в воры запишут.

В итоге договорились так: чернорусский отряд ждет в Иркутске ледохода и участвует в несении службы. За это приказной пообещал дать Большаку четыре дощаника (с условием оставить в Енисейске под возврат), до чистой воды можно сладить еще, если четырех не хватит.

На том и порешили.

Глава 53

Енисейский острог поразил неискушенную чернорусскую молодежь еще издали. Шесть дощаников, преодолев бессчетные ангарские версты, вырвались, наконец, на простор Енисея, и «делегация» уже издали заметила цель своего путешествия. Сама крепость не так, чтобы велика (Енисейску уже давно не грозили серьезные осады, не то, что его младшему брату Красноярску), зато предполье — внушительное! Огромная пристань с кучей мостков, десятками пришвартованных лодок и кораблей. Даже какие-то сараи на воде стоят — неужели в них корабли прячут?

И вот именно в Енисейске за чернорусскую делегацию взялись крепко. Хотя, у Дурнова имелась уже пачка бумаг разной степени весомости. Здесь за всем следил воевода, царь и бог в енисейской тайге. Тем более, такой. Беглец из прошлого навел справки у иркутян заранее: Михаил Васильевич Приклонский был суров. Не особо знатный, но все-таки потомственный дворянин, он делал карьеру то в столице, то на периферии. Приклонского больше использовали, как военного воеводу, хотя, управлением тот тоже занимался. Как раз на таком посту — воеводы Миргорода — он попал во вражеский плен. Причем, пленили его «свои» — восставшие черкасские казаки; а потом отдали ценного пленника татарам. Понятное дело, такая строчка в биографии только прибавила его характеру мрачности и суровости. В Енисейске, по словам иркутских казаков, Михайло Василич вел разгульный образ жизни: пил, блудил. А еще изредка любил почудить… чтобы это не значило.

В остроге, после первого же знакомства, воевода повелел всю рухлядь из дощаников выгружать и сносить на воеводский двор. Понятно, для чего. Черноруссы встали стеной — и вот тут едва не полилась кровь. Потому что служилые боялись вернуться к Приклонскому и сообщить ему, что приказ не выполнен. Дурной стоял между двумя ватагами и еле-еле уговорил енисейцев подождать — пошел сам, один, к воеводе, добился встречи, и долгими речами пытался убедить его не запускать лапу в дары государю. Михайло Василич только что не смеялся в ответ.

— Где у тебя повеление? От Государя, инда хочь от дьяка думного. Где?

Он поверил в существование Ручи Черной (трудно, не поверить, когда такие доказательства). Но в голове воеводы просто не укладывалось, что подобные решения могут какие-то людишки принимать своей волей, по своему желанию. Прожженный российский чиновник отказывался верить в то, что целое сообщество, жившее тайно, вдруг само решило отдаться под государеву руку. Ни с того ни с сего. И в этом моменте, по-своему, Михайло Василич был прав. Только по-своему. Он-то всячески корысть искал.

— Что мне отписки эти! Ты не служилый, вообще, нехристь, поди! Свои… «дары» за Камень проведешь — и поминай, как звали!

Дурной с пеной у рта доказывал, что идет по волеизъявлению народа. Зачем ему куда-то сбегать, если они сами захотели на Москву идти? Никто их не принуждал. Ничто им не мешало продать товары в Китае или в Корее. Увы, знания о дальневосточных землях у Приклонского были более чем приблизительные. Вот, в польско-литовских делах, в крымских он разбирался. А тут — сам недавно лишь узнал о чулымских татарах, о енисейских кыргызах… Что-то слышал о братских племенах и еще более далеких мунгалах. Так что аппелировать к Китаю тут было бесполезно. Вселенная воеводы была такова: чем дальше на восток, тем больше дичь и глушь.

Тогда Дурной стал грозиться показать Михайле Василичу изысканный фарфор, чудесные шелка, дивные китайские деньги с дырой посередине. И, кажется, только сильнее убедил воеводу в том, что это банда, которая кого-то грабанула и пытается прорваться за Урал, где контроль за товарными потоками не такой жесткий, как в Сибири.

Уже в глубокой темноте Большак и воевода смогли договориться, что с утра чернорусским товарам выделят отдельный склад, куда всё сгрузят, а потом сверят с росписями, которые оставили приказные. Половину следующего дня чернорусская «делегация» переносила дары, не доверив это дело местным работягам. Носили крайне осторожно: половина двигалась с грузами, половина — со снаряженными пищалями. А когда всё закончилось, и черноруссы расположились отдыхать вокруг склада — на их дощаники нагрянули служилые воеводы!

Дурной нечто подобное подозревал. На судах оставались кое-какие припасы, личные вещи да пара десятков охраны. Большак настроил своих: не сопротивляться. Даже если откровенно воровать начнут. Люди воеводы искали тайные, сокрытые товары, но их постигло полное разочарование. Что-то по мелочи отняли у мрачных гостей… но об этом даже Приклонскому докладывать не стали. Однако, когда недовольные неуспехом хитрого маневра служилые явились к складу — их встретил двухшереножный строй пищальников. Фитили дымились, раскосые глаза смотрели сурово.

— Если надо будет — мы тут все поляжем, — глухо бросил Дурной. — Но и вашего брата положим. Уж поверьте.

После такого к складу явился сам воевода. Мрачно смотрел на чернорусский строй, пока его подпевалы жаловались хозяину в оба уха. Потом подошел в Большаку.

— Ну! Подай ужо свои росписи… — и махнул двум дьякам, чтобы шли считать.

«Дары» его потрясли.

— Откуда сие?

— Пушнина да золото — наши, темноводские. А прочие товары из Никани… Ну, из Китая, по-нашему. Врать тебе не стану, Михайла Василич: маньчжурский богдыхан торговать с никанцами запрещает. Но в том году мы ходили вместе с монголами воевать — так что это — добыча. Но, при должном усердии, думаю, можно договориться о торговле…

Скрепя сердце Приклонский составил свою роспись для «делегации». Скаску не дал. Но у себя в избе составил подробные распроссные листы на Дурнова.

«Ну, хоть, не пытали», — выдохнул беглец из будущего, много читавший про нынешние нравы.

Воевода звал черноруссов «погостить», но Дурной и дня лишнего здесь не хотел оставаться. Тем более, уже вовсю утекал июнь 1676 года. Скоро год, как в пути чернорусская «делегация», уже почти полгода у власти новый царь, а даже половина дороги не пройдена…

Проблема только в том, что водный путь в Енисейске заканчивался. Точнее, можно плыть на юг или на север, но западная дорога была пешая. Черноруссы за бесценок продали два своих дощаника (да и не стоит дорого лохань, которую казачья ватага за две недели построить может… разве что паруса в цене), а на иркутских принялись переправляться на левый берег. Тут к ним и пристроился какой-то купчишка. Товару у него было немного, и идти через тайгу один он побаивался. Зато знал, куда идти! Помог найти телеги и даже ссудил дюжину лошадок на дорогу. Маловато, но минувшей зимой амурчане доказали, что и сами являются неплохой тягловой силой.