Амурский Путь

— На исходе весны, как всегда. Всё расцветет, корма подешевеют, дороги просохнут. И в Чосоне торговля бойчее пойдет.

Беглец вспомнил, что караван же еще через Корею ходит. Нет! Ждать два месяца здесь, потом месяца три неспешно тащиться через две страны — он не готов столько терпеть! Теперь, когда свобода так близко — сидеть и ждать⁈

— Не более чем через десять дней почетного пленника Ялишанду начнут искать, — вдруг подал голос Бяо-Олёша. — Это самое позднее — если господин Ин Мо вдруг внезапно не зайдет гости. Пекин расчешут гребенкой, а господина Ялишанду довольно легко опознать…

— Верно! — аргументы даоса только сыграли на руку беглому пленнику. — Надо уходить! Су, это сложно?

— Конечно, сложно! Это же Пекин! — всплеснул руками торговец. — Можно, конечно, услать вас в какую-нибудь дальнюю деревеньку — отсидеться…

— Нет! — Дурной сам испугался своего вскрика. — Надо уходить. За великую стену. Это далеко?

— Расстояния не важны, — покачал головой Фэйхун. — Место надо знать. На севере стена всего в сотне ли от столицы проходит. Но там совершенно негде перейти, а стража сурова и бдительна. Самый торный путь — это Шаньхайгуань. До него более шестисот ли, но это большая широкая дорога вдоль моря. Там все ходят… Но, думаю, там вас в первую очередь и начнут искать. Да и ведет этот путь в самое сердце Маньчжурии… Знаю! Есть у меня должник, который проведет вас! Ворота Дацзинмэнь, конечно, стоят на западе, но лучше путь они будут подальше, зато безопасные!

Уже через два дня, собрав лошадей и припасы, троица двинулась в обход всего огромного Пекина на северо-запад.

Глава 10

Пекин и его округу горы окружают чуть ли не с трех сторон, подковою. Будто там, на западе и севере уже и нет никакого Китая — обустроенной равнины, перелопаченной сеткой дамб и квадратиками полей. Троица беглецов и слуга Су Фэйхуна, знавший должника своего господина, перебрались через два горных перевала, после чего оказались в сухой и почти безлесой долине, где раскинулся город Сюаньфу. Сам городок небольшой, зато вокруг разместились бесконечные казармы и конюшни — здесь располагалась одна из главных баз монгольских восьмизнаменных войск. Несколько тысяч кочевников служили здесь постоянно, из степи периодически вызывали новые пополнения.

Слуга привел друзей в небольшой домик на окраине, где их встретил грузный мужчина с фигурой бывшего борца. Чахарец Удбала уже не служил в Восьми Знаменах (и Дурной понял из контекста, что покинул он эти стройные ряды не по своей воле), но не спешил вернуться в родные степи. Похоже, блага китайской цивилизации пришлись старому воину по душе, он начал крутить дела… отчего и влип в долги перед семейством Су.

Удбала хмуро принял послание от торговца, прочитал, мрачно поднял на незваных гостей глаза навыкате.

— И куда вас вести надо?

— Ну… хотя бы до Сунгари, — осторожно ответил беглый пленник, решив не выдавать конечный пункт их пути.

Монгол звучно пёрнул губами и закатил глаза.

— Край земли… Там и не живет никто! Что вам там нужно?

— Это наше дело, — осадил чахарца Аратан. — Ты скажи только: сможешь довести? Гарантируешь, что мы дойдем?

— Степь, — Удбала произнес это слово так многозначительно и покрутил кистью руки, чтобы самые тупые осознали многозначность этого понятия. — Ступивший на путь в Степи никогда не знает точно, дойдет он до цели или нет.

Все трое гостей хмуро оглядывали пузатого философа, и тот поспешил закончить:

— Но я знаю дорогу до этой реки, — и тут же добавил. — Ищите коней!

Дурной аж поперхнулся.

— Чего? Ты ж монгол! Если у вас что и есть, так это кони!

— Нет у нас коней, — театрально вздохнул чахарец. — Пока трава густой щеткой землю не покроет — у монгола коней всё равно что нет. И степь они сейчас точно не пройдут — совсем за зиму силы растеряли. Нужны никанские кони, которых кормят зерном. Или ждите лета.

Слуга семьи Су совершил невозможное, и где-то умудрился найти в этом городке, переполненном монголами, восемь китайских лошадок, не отощавших за зиму. Увидев их, Удбала вздохнул так тяжко, что сам Дун Тайшань-ван преисполнился бы жалости. Однако, долг его, похоже, был так велик, что он за день собрал всё необходимое и повел беглецов в Степь.

Хотя, сначала впереди снова были горы. После очередного перевала путники попали в Чжанцзякоу — последний большой город на северо-западе.

— За ним уже стена, — пояснил чахарец. — Там мои родные степи.

В тот же день Дурной впервые увидел легендарную Великую китайскую стену, которая шла по вершинам горных хребтов. В седловине возвышались мощные ворота: каменные в основании и кирпичные сверху.

— Ворота Дацзинмэнь, — внезапно разговорился Удбала, указывая толстой плетью на арку проема. — Их построили совсем недавно, лет тридцать назад. Подлые Мины так хотели защититься от истинных наследников трона империи, — чахарец практически тыкал обухом в себя, давая всем понять, кто истинные правители Китая. — Глупцы… В том же году их императора убил подлый крестьянин Ли Цзычен. И почти сразу его покарали маньчжуры, захватившие Ханбалык. А эти ворота не пригодились.

Монгол смело правил прямо в черный проем арки, даже не задумываясь о том, что везет троих беглых. Ну, ладно еще даур и китаец, но лоча! Его никакие монгольские одеяния не прикроют. Вальяжно покачиваясь в седле, Удбала неспешно прокатился прямо перед стражей, небрежно махнул им смотанной плетью в знак приветствия, те ответили похожими жестами.

И всё!

— Это чахарская земля, — с улыбкой ответил проводник. — Посмотрел бы я на того, кто решится здесь не пропустить истинного чахара. Вы со мной — значит, и вы наших родов! Когда-то нашим ханам служили все вокруг!

Он помолчал, мрачнея, и тихо добавил:

— По обе стороны от этой треклятой стены.

Когда, наконец, горы закончились и пошли степи, поведение Удбалы радикально переменилось: он посерьезнел, весь как-то подобрался, даже его пузо слегка втянулось. Монгол уверенно вёл своих нанимателей по низинным путям, периодически взбирался на холмы да взгорки и тщательно оглядывал местность. И это дало свои плоды — почти за месяц путники умудрились ни с кем не встретиться. Они всегда вовремя находили источники воды, а чахарец каждые несколько дней доказывал, что он еще и охотник хороший.

В хороший день их группа проходила сто километров и даже больше. Правда, наряду с хорошими случались и весьма неприятные деньки: бури с песком и снегом напополам, снегопады, что, по случаю наступающей весны, превращали огромные пространства в сплошную грязь и слякоть. В такие дни «счетчик пройденного» мог и «ноль» показать.

По-своему, Дурной радовался таким дням, ибо 10 часов в седле его просто убивали. Он и на Амуре не любил ездить на лошадях, а за последние 13 лет практически не передвигался верхом. Во время вынужденного сидения под какой-нибудь скалой беглец, памятуя о позоре, который испытал перед стеной Императорского города, изнурял себя всякими упражнениями: отжимался, поднимал над головой тяжелые камни и подолгу рубил воздух плохонькой монгольской саблей, которую раздобыл для него маленький тигр. Было непривычно и тяжко, но Дурнова радовала ломота во всём теле: он чувствовал, как потихоньку силы возвращаются.

Аратан одобрительно смотрел на старания своего друга, а вот Хун Бяо был недоволен:

— Не стоит тебе так делать, Ялишанда. Плохой Путь выбрал. Ты, конечно, дойдешь до цели, но… Представь, что ты стоишь в доме, где много комнат. И тебе нужно выйти. И вот ты берешь и пробиваешь лбом все стены на пути. Да, выход найдешь. И так быстрее, чем идти в обход. Но все стены в доме переломаешь… и лоб расшибешь.

Наверное, он был прав, потому что периодически Дурной просто сваливался с головной болью. Щуплому даосу приходилось всё бросать и лечить непутевого северного варвара, утыкивая его иглами, прижигая и подпаивая отварами, хотя, запасов лекарств у него имелось совсем мало. Но вырвавшийся на свободу пленник не останавливался. Очень уж ему хотелось снова стать полноценным.