Страница 5 из 6
Читаем дальше. В своих воспоминаниях Кирпиченко категорически отрицает причастность советской стороны к провоцированию военных действий на Ближнем Востоке, утверждая, что речь идет просто об агрессии Израиля. Согласен. Но только в одном. Главная причина войны – противостояние и четкая позиция как в Израиле, так и в арабском мире, что оно может быть разрешено только военной силой и мир возможен только на основе военного решения проблемы, на условиях достижения военной победы. Совершенно ясно: первопричина конфликта – агрессивные устремления сторон. Тут не может быть сомнений.
Но вот об обстоятельствах развязывания войны Кирпиченко почему-то забывает. Если мы обратимся к стенограмме Пленума ЦК КПСС в июне 1967 года, состоявшегося почти сразу же после арабо-израильских военных действий, то увидим, что генеральный секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев, курировавший силовые ведомства, сказал, что поражение Египта для нас явилось большой неудачей, и руководство страны подвели разведка, военные и дипломаты. На чем базируется это заявление генсека? Что он имел в виду, когда говорил об этом? Скорее всего, то, что 13 мая представитель КГБ СССР в Каире, непонятно с чьей санкции или без санкции Центра, обменялся с руководителем египетской разведки (с которым, как признает Кирпиченко, тоже были дружественные отношения) информацией о том, что на сирийском фронте заметна усиленная концентрация войск. Но эти сведения еще подлежали перепроверке. В своей книге Кирпиченко по своему усмотрению рассекретил документ КГБ СССР о том, что 26 мая 1967 года были получены сведения о намерении Израиля начать войну на Ближнем Востоке через два-три дня. Но это не соответствовало действительности. Война началась десятью днями позже. Кто знает, может, это была специально подброшенная израильтянами дезинформация в адрес КГБ, чтобы спровоцировать Египет и дать повод Израилю для «превентивного» в глазах мирового общественного мнения удара по арабским странам. Возникает вопрос, насколько опасна информация разведки? И может ли она быть опасной и нежелательной, когда курс правительством и руководством страны уже определен? Кирпиченко пишет о блестящей роли нашего посла в Каире Д. Пожидаева, с которым у него были прекрасные отношения. Но у них и не могло быть иных отношений. И в этой связи возникает новое белое пятно в истории операций нашей разведки, сопоставимое с уроками 1941 года. Сомневаюсь, что и в настоящее время из анализа событий 1967 года сделаны в СВР соответствующие выводы. Это маловероятно, поскольку историческими обобщениями по ближневосточному конфликту занимаются люди, причастные к очевидным ошибкам в оперативной работе именно в этот период.
Но вернемся к событиям мая-июня 1941 года. В 1992–1993 годах, в пылу критики Сталина, нашего посла в Германии Деканозова обвинили в том, что он явился «распространителем» дезинформации о неизбежности войны с Германией. Как же обстояло дело в действительности?
В.Г. Деканозов в Берлине, 1940 г.
В мае 1941 года Деканозов был вызван в Москву для консультаций. Тогда между ним и немецким послом графом Шуленбургом состоялись беседы. Из рассекреченных теперь записей этих бесед следует, что немецкий посол в Москве открыто заявлял советскому дипломату, в недалеком прошлом начальнику внешней разведки НКВД, о своей озабоченности растущей напряженностью в германо-советских отношениях, грозящей столкновением, и о необходимости их улучшения.
Деканозов немедленно доложил не только в форме записи беседы, но и лично Сталину и Молотову о встречах с Шуленбургом. И вот здесь советское руководство в силу своего менталитета допустило серьезнейшую ошибку. Оно не могло себе представить, что Шуленбург беседовал с Деканозовым по собственной инициативе, без санкции Берлина. Даже когда Шуленбург подчеркнул Деканозову, что он излагает свою личную точку зрения о необходимости предпринять шаги в виде совместного обмена нотами и принятия коммюнике о стабильности германо-советских связей, в Кремле восприняли его слова как точку зрения влиятельных политических кругов Германии. Роль Шуленбурга Сталин, Молотов, Берия, безусловно, переоценивали. От его бесед с Деканозовым ожидали начала проработки возможной встречи с немецким руководством на высшем уровне. Не случайно Деканозов 1 мая 1941 года стоял на трибуне Мавзолея вместе с руководителями партии и государства. Это лучше всяких слов говорило немцам, что он, заместитель наркома иностранных дел, очень близок к руководителям Советского Союза. 5 мая Деканозов был приглашен на завтрак к Шуленбургу.
По ошибочному указанию Кремля мы подкинули дезинформацию о том, что якобы Сталин выступает последовательным сторонником мирного урегулирования соглашений, в отличие от военных кругов СССР, придерживающихся жестких позиций военного противостояния Германии. Затем последовало печально известное заявление ТАСС от 14 июня 1941 года о безосновательности слухов относительно войны с Германией.
Намерения немцев и неизбежность войны стали еще более очевидными, когда нашей контрразведке с помощью агента военной разведки Г. Кегеля при участии З. Рыбкиной удалось установить совершенную прослушивающую аппаратуру в помещениях немецкого посольства, где Шуленбург и военный атташе вели доверительные беседы между собой. Это было очень большим достижением нашего контрразведывательного аппарата и его технических подразделений, смонтировавших аппаратуру. К сожалению, это удалось сделать только в майские праздники 1941 года.
Кобулов, Меркулов, Берия часто бывали у Сталина в мае-июне 1941 года. Они лично докладывали разведывательные и контрразведывательные материалы. Однако самые убедительные данные о сроках нападения появились за два-три дня до начала войны. Их немедленно доложили на самый «верх». Это были записи разговоров Шуленбурга, который прямо говорил, что он очень пессимистично настроен в отношении военных планов Гитлера, связанных с Россией. Эта запись легла на стол Сталину и окончательно убедила советское руководство, что война разразится в самое ближайшее время. Сейчас известно также, что при встрече А. Щербакова с секретарями райкомов партии в Москве 20 июня 1941 года он советовал не выезжать в выходные дни из Москвы, ибо ожидается нападение Германии.
Я с большим уважением отношусь к нашим видным военачальникам – маршалу Советского Союза Г. Жукову и адмиралу Н. Кузнецову, однако им не следовало бы упрекать друг друга в пренебрежении данными разведки. Например, Кузнецову, который в записке Сталину излагал сообщение военно-морской разведки о сроках нападения, приписывают вину за дезориентацию руководства о сроках нападения немцев. Дело в том, что Кузнецов действительно сообщал о неподтвердившихся сроках, но, к сожалению, каждый раз цитирование документов в нашей исторической и мемуарной литературе подчинено конъюнктуре. Жуков упрекает Кузнецова в том, что капитан первого ранга Воронцов, наш военно-морской атташе в Берлине, докладывал ему о действиях немецкого командования, опираясь на данные нескольких источников, дававших разные сообщения. Но ведь не процитирован весь документ, где говорится, что источники информации ненадежны и дано задание перепроверить их, после чего эти сведения не подтвердились. О том же самом идет речь и в записках генерала Голикова – что сведения о начале войны, поступавшие в марте-апреле 1941 года, действительно оказались неточными.
Существенное значение имеет и то, что доклады Голикова и Кузнецова весной 1941 года направлялись Сталину в то время, когда немецкие силы не были еще полностью развернуты по нашей границе и вопрос о немедленном начале военных действий не стоял. Генштаб верно оценивал возможности противника и делал правильные выводы. По складывающейся ситуации начало военных действий представлялось маловероятным до июня. Нельзя не осуждать распространенное сегодня явление, когда многие публицисты произвольно и безответственно цитируют важнейшие документы нашей истории. И, как правило, занимаются этим те, кто в своих предыдущих публикациях давал иные «исторические» оценки роли КПСС, характеру и особенностям предвоенной обстановки.