Страница 3 из 7
По-моему, я никогда так быстро не одевался. Анна Викторовна Галицкая очаровывает и притягивает, как всё новое и неизвестное. Но Анна Викторовна не прощает ошибок. Анна Викторовна не даёт вторых шансов.
Через минуту я уже стою перед входной дверью с глупой улыбкой на лице, как первоклассник первого сентября, который пока не догадывается, что ждёт его впереди.
Остаётся только случайно не спугнуть это нечто, что захватило меня с головой. Очень пьянящее чувство, когда кажется, что ты наконец-то делаешь правильный выбор. Можно ли вообще судить о правильности выбора? Вопрос философский.
Выхожу на улицу в приподнятом настроении, потому что в подъезде совсем не осталось зеркал, а вместе с ними и возможности встретиться с тем, кто виноват во всех моих бедах. Все зеркала, которые когда-то висели на каждом этаже, сняли умелые дельцы, чтобы было что поставить у себя в прихожей. Думаю, их квартиры теперь напоминают зеркальные комнаты из парков развлечений. Должно быть весело: теперь они никогда не забудут вид собственных лиц после восьмичасового рабочего дня. Эти же люди, кстати говоря, создали в подъезде романтический полумрак.
Прямо перед дверью подъезда вдруг назревает вопрос, взявшийся из ниоткуда. Просто назревает, и всё. Без предупреждения. Примерно как вопрос, закрыл ли я входную дверь на ключ или выключил ли я утюг. Они появляются, чтобы не дать мозгу расслабиться. Расслабление для мозга – смерть.
Что чувствуют слепые люди, которые не знают, как они выглядят? Да, что? Их, наверное, мало беспокоит наличие прыщей у них на лице. Их вообще мало беспокоит их внешний вид. Они никогда не видели моря, птиц, неба… Никогда не видели света заходящего солнца, прорывающегося сквозь верхушки деревьев, или улыбающегося золотистого ретривера… Никогда не видели полную луну, окружённую миллиардами звёзд в безоблачную ночь, или цветущую вишню…
А я видел. И в этой мысли я нахожу успокоение. И мне не стыдно. Стыдно должно быть тому, кто убил Джона Леннона. А мне не стыдно.
Выходя из дома, я натыкаюсь на пожилую соседку, которая живёт на пятом этаже и всегда неодобрительно качает головой после встречи со мной, думая, что я этого не вижу. А ведь я непременно здороваюсь с ней и придерживаю для неё дверь… Каждый раз её недовольство вызывает у меня только улыбку, раздражающую её ещё больше. Поверьте мне: нет надёжнее защиты от влияния озлобленного мира, чем искренняя улыбка. Никогда не подводит.
Насколько проще могла бы стать моя жизнь, если бы я находил в себе силы отвечать улыбкой на все мелкие неприятности? Этого я никогда не узнаю.
Погода ровно такая, какая и должна быть погода в конце ноября. Пограничное время между золотой и белой темами окружающего мира, когда планета из последних сил пытается прожевать опавшие листья и замести любые следы давно ушедшего лета, полностью наплевав на свой внешний вид. Моё нелюбимое время года, когда в осенней куртке уже холодно, а в зимней – ещё жарко, когда неуютно становится от одного взгляда из окна и безграничная власть оказывается в руках серого цвета.
Ноябрь – для грустных.
Навигатор очень скоро приводит меня к цели: улица Благодатная, дом 28. На стенах здания нет свободного от рекламы и граффити места, пахнет там сырым картоном, свежей мочой и несвежим перегаром, а признаки жизни выказывают только старые жирные крысы, которые не стесняются бегать прямо под моими ногами. Неоновая вывеска над входом гласит: «Галицкая: маникюр, педикюр, гадание на таро». У буквы «ю» в слове «педикюр» горит только правая часть, отчего вывеска обретает и иные смыслы. Деревянная дверь приоткрыта: вряд ли кто-то попытается зайти туда просто так, не говоря уже о том, чтобы проникнуть в это место силой.
Вокруг нет ни одного человека, по крайней мере живого. Я сверяюсь с адресом, указанном на сайте: улица Благодатная, дом 28. Я пришёл туда. Правда, благодатное у этой улицы только название. Но не буду судить книгу по обложке.
Другой мир, тот, из которого я явился, зовёт меня обратно, но я твёрдо решил, что сделаю это сегодня или не сделаю уже никогда, и поэтому, перепрыгнув три ступеньки разом и задержав дыхание, шагаю внутрь. Дверь за мной с грохотом захлопывается.
В салоне маникюра и педикюра оказывается даже холоднее, чем на улице, и темно, как во время сумерек в лесу. В дальнем конце коридора находится единственное окно, также исписанное деятелями древнейшего из искусств, из-за чего по стенам прыгают игривые узоры и глаза очень скоро устают.
В воздухе витает едва уловимый запах ладана и табака. Как будто пожилой проповедник только что вернулся с перекура и наклонился поближе, чтобы услышать обо всех моих грехах.
– Вам нужно особое приглашение?
От неожиданности я подпрыгиваю: единственная комната, в которую этот коридор ведёт, оказывается открытой, из дверного проёма торчит голова молодой женщины, окутанная апельсиновым дымом.
Я ничего не отвечаю и подхожу поближе: Анна Викторовна Галицкая в жизни ничем не отличается от своей фотографии с ведьминского маркетплейса. Чёрные волосы собраны в тугой пучок на затылке, на ногах блестят красные туфли на огромном каблуке, верхние пуговицы белого халата расстегнуты и показывают примостившийся на груди кулон: залитое эпоксидной смолой тело крохотной жабы на фоне рубашки изумрудного цвета.
– Можно? – я киваю в сторону комнаты, откуда исходит соблазнительное тепло.
– Никита? – звучание моего имени в этот раз не вызывает у неё никакой реакции.
Вопрос, на самом деле, не из категории умных. Кто ещё мог зайти в это место, если не я?
– Он самый – я Вам зво…
– Тогда проходите, Никита, – она шагает в оранжевое.
По телефону её голос казался мне гораздо приятнее. Стоит признать, и вся эта идея тогда казалась мне гораздо адекватнее. Но мир изменчив.
Я резко выдыхаю и следую за ней. На пороге мне будто приходится преодолеть невидимую стену: или чёрная магия не хочет пускать меня к себе, или серый реальный мир не хочет меня отпускать – воздух в этом месте словно заменили на более плотное вещество. На секунду уши закладывает, глаза теряют фокус, нос перестаёт выполнять свою основную функцию – тогда же я жалею о своём решении перед этим выдохнуть весь остававшийся в лёгких кислород. Но секунда проходит.
Я оказываюсь на её территории.
Первым в глаза бросается стеклянный кофейный столик, вместо ножек у которого –человеческие руки, сделанные (я хотел бы в это верить) из красного мрамора. Неживые руки словно поддерживают хрупкое стекло. Его окружают два белых кожаных кресла и такой же диван, столь ослепительно белый, что при взгляде на него начинают болеть глаза.
В одном из кресел восседает, закинув ногу на ногу, сама Анна Викторовна Галицкая. Она внимательно следит за мной одними зрачками, сомкнув губы в полуулыбке. Всю комнату заполняет дым, со времени моего прихода из оранжевого ставший бледно-розовым. Пол укрыт шкурой тигра. Скорее всего, уже мёртвого.
– Присаживайтесь, – её голос – неотъемлемая часть этого места. Без него всё в этой комнате тут же развалится.
Я не успеваю как следует рассмотреть убранство кабинета, хотя и не сомневаюсь, что тут есть, что рассматривать, – только краем глаза замечаю висящую на стене голову зебры и стоящий в дальнем углу баллон с газом. Окон там нет, как и кондиционера или вентилятора, но воздух остаётся свежим, несмотря на тепло. Источниками света служат расставленные тут и там свечи, с которых совсем не стекает воск, из-за чего они кажутся искусственными, но я уверен, что они куда реальнее меня самого.
Сажусь в кресло напротив знахарки, и какое-то время мы молча смотрим друг другу в глаза. Наверное, так и должны проходить спиритические сеансы: люди долго смотрят друг другу в глаза, вдыхая запах ладана, а потом один из них платит другому деньги.
На ней нет макияжа: мне видны тонкие морщинки, разбегающиеся из уголков глаз, из уголков рта, вокруг ямочек у неё на щеках, видны трещинки у неё на губах, потемнения над ярко выраженными скулами…