Круг царя Соломона

Сашку Лычагина мы застали в сарайчике за домом, где на летнее время он устроил себе логово: соорудил из досок столик и ложе, земляной пол чисто вымел и посыпал песочком.

В углу лежит пудовая гиря для развития мускулатуры. Санёка хватает ее и, став в позу циркового силача, начинает упражняться.

Сашка неторопливо и основательно, как все, что он делал, собирается в поход. Выглянул за дверь и поглядел во все стороны – не идет ли кто? Поставил меня у входа сторожить, а сам стал копать песок и отрыл жестяную коробку с «нелегальщиной».

Это была пачка отпечатанных на гектографе прокламаций, появившихся в ту пору в изобилии и в нашем городе: «Хитрая механика», «Конек-скакунок», революционные песни: «Марсельеза», «Варшавянка», «Смело, товарищи, в ногу», «Похоронный марш» и другие.

Сашка вынул прокламации из жестянки, сложил их в специально им самим сшитый холщовый мешок и повесил на шею под рубашку.

– Поглядите-ка: не заметно, что спрятано?

– Охота тебе перепрятывать да трястись, – сказал Санёка. – Я один раз прочитал и все вот здесь, в башке, запер. Хочешь, прочту любую назубок?

И он затараторил из «Конька-скакунка»:

и отмахал единым духом строчек с сотню.

– Экая память у черта, – восхитился Сашка. Он припер дверь сарая жердью, и мы вышли со двора.

Был послеобеденный час ведреного августовского дня. Мы шагали по улицам нашего города, мимо примелькавшихся вывесок, мимо домов, историю обитателей которых мы знали наизусть. «Часовых дел мастер В. В. Супонин», «Женское училище св. Иосифа», «Мелочная лавка Ивана Фомича Ускова», «Мещанская управа». Вот стоит с заколоченными окнами дом Полухиных. С тех пор как повесился его владелец старик Полухин, в доме поселилась нечистая сила, и в нем никто не хочет жить. Из окна дома следователя, вдовца Студитского, из-за гераний и фуксий выглянула чернобровая Василиса, его экономка. Студитского все осуждают: у него подрастают дочери-барышни, а он завел в собственном доме «содержанку». Вот дом, где живет сумасшедший Степа, повредившийся в уме оттого, что «зачитался Библии». В щели забора виден двор, на нем растянувшиеся в пыли куры, долбленая колода с водой для скотины, корыто с месивом. Сам Степа с большой бородой и нечесаными длинными волосами, похожий на пещерного человека, в грязной рубахе без пояса и босой, сидит на лавке под кустом усыпанной красными ягодами бузины и, устремив неподвижный взгляд на кур, беззвучно шевелит губами.

Вон проехал на щегольском шарабане помещик Медведев, осанистый и грузный мужчина с большими усами, в шелковой голубой косоворотке, в белой чесучовой поддевке и таком же картузе. Он сам правит, картинно округлив локти и пошевеливая малиновыми вожжами по бокам расчищенного до блеска рысака. Рядом с ним миниатюрная и нарядная мадам Измайлова, в соломенной шляпке под вуалеткой. Мы знаем, что он повез ее за город кататься, что у них давний роман, а муж это знает и почему-то не ревнует.

До монастыря часа два ходу – через березовый лес и поле.

На полдороге – большая бахча. Толстобрюхие арбузы, как борова, греются под солнцем. Сашка свистнул. Из шалаша вылез сторож Арефий и поглядел из-под руки в нашу сторону. Собачка его с лаем бросилась к нам, узнала знакомых и завиляла хвостом. Арефий, наш сверстник, круглое лето караулит бахчу своего старшего брата и томится от одиночества и безделья. Сашка приносил ему иногда книги для чтения. Арефий, одичавший, черный от загара, давно не стриженный, обрадовался нам страшно и принялся нас угощать. Он пошел по бахче и выбрал самый крупный, самый спелый арбуз, принес его и разрезал с треском на куски.

Арбуз был отменный: душистый, сахаристый, еще теплый от солнца.

Арефий мигнул Сашке: принес? Сашка кивнул:

– Давай.

Они полезли, как заговорщики, в шалаш для церемонии передачи Сашкиной «нелегальщины».

– Все ли разберешь-то, местами бледно напечатано, – сказал Сашка, вылезая.

– Ничего, раскумекаем.

– Ты спрячь поаккуратней.

– Учи ученого. Да вы, ребята, с ночевкой, что ли? – спохватывается Арефий.

– Мы – к монахам.

– А ну, пошлите-ка вы долгогривых к чертовой матери, право. Я бы бредешок достал, на озеро бы слетали, уху соорудили бы.

– Верный страж арбузов своего брата, достопочтенный Арефий, – говорит Санёка, – мы идем к монахам не за молитвами. Это научная экспедиция. Всякий мыслящий человек обязан лично убедиться, как в начале двадцатого века рядом с богоспасаемым нашим городом, совсем как в средние века, изгоняют бесов и плут Андрюшка околпачивает своими чудесами крестьянские массы и обирает глупых бабенок. Такие безобразные факты надо публиковать в газетах.

Из монастыря уже доносился жидкий звон к вечерней службе. Пора было двигаться дальше.

На Сазани-горе, у речной излучины, лет с пяток том назад выкопал богомольный мещанин Андрюшка пещеру и стал в ней «спасаться».

Нарядился в черный подрясник и скуфейку, отпустил до плеч мочальные патлы и жидкую бороденку и начал именоваться «отец Андрей».

Возле него пошли роиться окрестные бабенки, приходившие за утешением от разных бабьих горестей. Приезжали в экипажах из города купчихи, умилялись на праведное житие пещерного жителя и жертвовали деньги на «лампадное маслице».

Отец Андрей прослыл за молитвенника и целителя, появились возле него какие-то черноризцы, бойко пошла торговля бутылочками с деревянным маслом, святой водицей, даже песочек из пещеры подвижника славился целебной силой.

Вскоре рядом с пещерой в лесу выросли пятистенные корпуса монашеских келий. На горе была срублена деревянная церковь и даже архиерейский флигель на случай приезда владыки Гермогена, возлюбившего новоявленный скит, прибежище благочестия и смиренномудрия среди общего смятения и крамолы.

Шел 1906 год, и по уезду гулял «красный петух» – палили помещичьи усадьбы.

Мы пришли в самое время: служба кончилась. Федька Рытов в длинном подряснике пронесся мимо нас с каким-то узлом. Волосы у него уже отросли и стояли рыжим ореолом вокруг румяной веснушчатой рожи. Он шепнул мимоходом:

– Сейчас начнем!

Монастырь строился на красивом месте – у реки на пригорке, по краю леса. В гору к церкви шла дощатая лесенка. Сейчас по ней спускался отец Андрей, окруженный поклонниками. Они вошли в дом, мы следом за ними.

В просторной келье – светлые сосновые стены, приятно пахнет смолой и сухими травами. В переднем углу – три ряда икон, украшенных бумажными цветами и вышитыми полотенцами, перед иконами зажжены лампадки. Рядом с иконами – лубочные картинки в черных рамках: «Страшный суд», «Святая гора Афонская», «Серафим Саровский кормит медведя», «Ступени человеческой жизни». В углу – столик, покрытый белой вязаной скатертью, на нем – сосуд для святой воды с кропилом, крест и Евангелие, восковые свечи.

В горницу набилось человек двадцать. Вон та молодайка, верно, и есть кликуша. Она стоит в стороне, низко опустив голову и надвинув платок на лицо, подавленная стыдом и страхом. Рядом с нею два мужика – один постарше, другой молодой. Кто они – отец и брат? Или свекор и муж? Люди бесцеремонно подходят к ним и заглядывают бабе под платок. Она клонится все ниже и ниже.

Вышел из-за перегородки Андрей с толстой книгой в руках и положил ее на раскладной аналой. Его беспокойные глазки обежали горницу и подозрительно остановились на нас троих. Мы были в форменных полотняных блузах и выделялись в толпе, целиком состоявшей из людей «простого звания». Федька что-то зашептал ему на ухо, Андрей успокоился и начал действовать.