Страница 9 из 68
Но в каких бы контрах Мельников не находился с Савельевым, перевод мальчишки из теплиц в больницу всё же одобрил, сказав предварительно, что за этого пацана она отвечает теперь лично, и если что, то виновные головы полетят без сожаления.
— И своему чокнутому Савельеву можешь так и передать! — крикнул ей Мельников уже в спину.
Анна только горько улыбнулась. Савельев может и был чокнутым, но точно не её. Хотя ещё каких-то две недели назад она чуть было в это не поверила…
Почему-то тогда, когда они шли длинными больничными коридорами, возвращаясь от Иосифа Давыдовича к ней в кабинет, когда в Пашкином угрюмом и сосредоточенном молчании она чувствовала растерянность и злость, ей начало казаться, что с каждым шагом исчезает их прошлое, то, что когда-то развело их, разделило на две параллельные жизни, и их опять потянуло навстречу друг другу — потянуло с какой-то невероятной скоростью, отчего кружилась голова, и она, чтобы не упасть, говорила и говорила, стараясь словами уравновесить Пашкину немоту.
Но всё кончилось, не успев начаться. Потому что то, что их разделяло, никуда не делось. И не могло деться. Его вина. Ее вина. То, что было невозможно, нельзя просто так стряхнуть с плеч, и пойти жить дальше.
Их встреча была лишь неловким толчком насмешливого Мироздания, которое одним движением вышибло из-под Анны костыль — её тщательно лелеемую ненависть к Павлу, то чувство, на которое Анна опиралась все четырнадцать лет, и с которым привыкла жить. Оно удерживало её на плаву, помогало держаться, и теперь вдруг, лишившись этого костыля, Анна ощущала такую пустоту в сердце, дыру размером с космос, которую и надо было бы чем-то заткнуть, да нечем.
И если бы не Ника, Анне пришлось бы совсем туго.
Анна улыбнулась, вспомнив своё первое впечатление, почти шок, когда она увидела девочку на пороге Савельевской квартиры. Внешнее сходство племянницы с её покойной сестрой, казалось, было способно сбить с ног. И вряд ли Анна бы оправилась от этого — скорее всего просто медленно, но верно сошла с ума, не в силах выдержать вернувшуюся с того света Лизу. По счастью только внешним сходством всё и закончилось. В Нике при всей её детской и восторженной мечтательности всё же не было бессознательного детского эгоизма, присущего её матери, и где-то там внутри, под хрупкой и обманчивой оболочкой скрывался твёрдый характер — бойцовский характер, доставшийся ей в наследство от отца.
С каждым днём Анна прикипала к девочке всё сильнее и сильнее. Не могла сдержать счастливой улыбки, когда Ника появлялась у неё, весёлая, шумная, растрёпанная, заражающая всех своей юной и сильной энергией (Пашкиной энергией, уж Анне ли было этого не знать), и Анна со смесью страха и восторга понимала, что она ведь любит эту девочку, любит по-настоящему, но не как сестру, и даже не как племянницу, а скорее уж как дочь, которой у неё никогда не было. Это было невозможно. Неправильно. Но это было. И Анна, смирившись с этой невероятной любовью, поняла и приняла её.
***
— Пойдем-ка со мной, Кирилл, — Анна махнула рукой, зовя за собой. — А вы, кумушки, — она повернулась к Кате и Наташе Щербаковой. — Тоже давайте свои посиделки заканчивайте. К Никитиной обе и быстро. Она там сегодня и так одна со сменой белья зашивается, а вы тут бездельничайте.
Кирилл Шорохов соскочил со стула, на котором сидел. От Анны не ускользнуло, что он бросил на девчонок хитрый взгляд и едва заметно пожал плечами — мол, а я что сделаю, начальство зовёт. Щербакова не удержалась, прыснула, закрыв рот ладонью, быстро опустила вниз раскрасневшееся лицо. Анна поморщилась: тоже мне герой-любовник. Конечно, мальчик — смазливый, девчонки млеют от одного его взгляда, брошенного из-под длинных пушистых ресниц, а он и рад стараться. Вот Ника узнает, чем он тут занимается в её отсутствии, мало этому мальчишке не покажется — Анна видела, и не без внутреннего удовлетворения, что в отношениях этих двоих роль первой скрипки отводится племяннице.
Она развернулась и быстро зашагала по коридору, не оборачиваясь, и так зная, что Кирилл последует за ней. Он нагнал её, пристроился рядом.
— Анна Константиновна, а вас, кстати, какая-то женщина искала.
Анна ничего не ответила.
— Немолодая такая, — продолжил Кирилл. — Странная и как будто не в себе. Она вас Анютой называла.
— Как? — Анна остановилась.
— Анютой. А что?
— Куда она пошла?
— Так… ну мы её к вам в кабинет отправили. В смысле, сказали, куда идти. А что, не надо было?
— Ничего. Все нормально, — Анна нахмурилась. Потом посмотрела на Кирилла. — Кирилл, послушай. Давай тоже вместе с девчонками иди к Никитиной. Она скажет, что делать. Иди.
И, сказав это, Анна поспешила к себе в кабинет.
В больнице полным ходом шёл ремонт, сновали рабочие, перекрикиваясь и переругиваясь, всюду торчали какие-то стремянки, банки с краской, инструменты, названия которых Анна не знала, кисти, рулоны, панельные плиты… не больница, а филиал ада. Анна порядком устала от всего этого, но, кажется, конца этим переделкам в ближайшее время точно не предвиделось. А тут еще одна головная боль.
Она точно знала, кто к ней пришел.
В Башне было не так уж много людей, кто называл её Анютой. Анна была не из тех, кто умеет выстраивать отношения, окружает себя друзьями и близкими, у неё никогда это не получалось, да она и не стремилась. Были редкие мужчины, кто в порыве страсти или в непонятной надежде на какое-то продолжение, называли её этим дурацким уменьшительным именем, которое ей не шло, было смешным и нелепым. Но они, мужчины эти, лишь промелькивали в её жизни, проходили по касательной, нередко не то, что следа — лица и имени не оставляя в памяти.
Анна отдавала себе отчёт, что её не любят, не как женщину — вообще не любят. Может быть, уважают, но чаще просто боятся. И это её более чем устраивало. С тех самых пор, как Аннин мир взорвался, разлетелся на рваные кусочки, она в принципе не искала больше любви, рассудив, что это слишком тяжёлое и неблагодарное чувство, чтобы нести его в одиночку.
Да, и был ещё один человек, кто называл её Анютой. Он, а вернее она, и ждала её сейчас в кабинете. Женщина, которой Анна доверяла, и которая однажды, нечаянно или намеренно, внушила ей надежду, за которую Анна ухватилась и держалась отчаянно и бестолково, пока мир её не рухнул в одночасье, погребя под обломками их всех — и виновных, и невиновных.
Погруженная в свои думы, Анна не заметила, как наткнулась на оставленный на дороге кем-то из рабочих мешок. Налетела, ударилась коленкой и негромко выругалась.
Вот и тогда, много лет назад, она так же споткнулась, только не о мешок — о предательство.
***
— Анечка, ты бы ей сказала, чтобы она сходила поела. Вчера не завтракала. Обедала или нет — даже не знаю, говорит: на работе с подругами в столовую ходила. А ты сама знаешь, как ей верить. Какие у неё могут быть подруги. И вечером опять… закрылась у себя в комнате, в столовую со мной не пошла.
— Хорошо-хорошо. Пап, не волнуйся ты так, — Анна чмокнула отца в щёку.
Он стоял уже на пороге. Собирался уходить, но задержался. Стоял, растерянно моргал тёплыми, тёмными глазами.
Анна только-только пришла с ночного дежурства. Хотелось повалиться в постель, уткнуться лицом в подушку и наконец-то уже выспаться. Чтоб без сновидений. Чтоб никто не дёргал. Чтоб никто не стоял над душой. Имеет ведь она в этом доме хоть какое-то право…
Она ещё раз посмотрела на отца, почувствовала, как его беспокойство передается и ей.
— Я поговорю, — честно пообещала Анна. — Где она? У себя?
— Нет. В ванной. Уж минут пятнадцать там… Анечка…
— Ладно, пап. Иди, а то на работу опоздаешь. Я с ней поговорю. Строго поговорю.
Лиза… Анна вздохнула. Её сестра даже в свои девятнадцать лет оставалась ребёнком. Не по уму, конечно, кем-кем, но умственно отсталой Лиза не была. Но этот её инфантилизм, вечное витание в облаках, мир её придуманный, куда она никого не пускала… с Лизой всегда было трудно. Может, они с отцом её и баловали, даже скорее всего так и было, но любовь штука странная и не всегда объяснимая…