Страница 11 из 68
Сашка, было подумал, что вернулась горничная. Эта девчонка, как и многие, не справлялась с тяжёлой дверью, отчего регулярно получала выговоры от Натальи Леонидовны. Сашка не раз и не два становился свидетелем того, как Оленькина мать устраивает выволочки своей прислуге. Но прошло несколько минут, а в апартаментах было подозрительно тихо.
«А вдруг всё-таки Рябинин ушёл?» — подумал Сашка, не в силах поверить своей удаче, и, набравшись храбрости, вдохнув в себя побольше воздуха, решительно вышел из-за портьеры.
Гостиная была пуста. Сашка, понимая, что мешкать не стоит, быстро юркнул в прихожую, ещё раз с облегчением выдохнул, увидев, что и там никого нет, и почти бегом покинул квартиру Рябининых.
На его счастье, эта квартира, как и все остальные на верхнем уровне, запиралась на электронный замок — чтобы открыть дверь снаружи требовалась магнитная карта-пропуск, а изнутри достаточно было нажать на кнопку в стене. Так что выйти из квартиры труда не составило, а дверь автоматически захлопнулась, как только он оказался за пределами апартаментов. Сашку мало заботило, что подумает горничная, вернувшись домой, он вообще о ней не думал. И об Оленьке, которая будет ждать его сегодня, он тоже не вспоминал. А вот что его теперь действительно волновало и тревожило, так это то, что ему делать с той информацией, которая не предназначалась для его ушей, но которая вдруг стала ему известна.
***
Пусть сами разбираются, это их дело, их дрязги, их интриги и их борьба за власть. Его это не касается и не может касаться никоим образом. Кто он такой? Всего лишь студент. Стажёр административного управления. Может и честолюбивый, но его амбиции более чем скромны, он не претендует ни на что такое. Самое оптимальное, если его вообще не будут трогать. Оставят в покое…
Так или примерно так думал Саша Поляков, сидя на кровати в своей тесной комнатке.
Но чем больше он думал, тем больше понимал, что невольно, по собственной глупости и в результате стечения обстоятельств, он уже забрался так далеко, что отсидеться в стороне не удастся.
«Нет, ну в самом деле? — спрашивал он себя уже в который раз. — В самом деле, никто же не знает, что я слышал о готовящемся покушении на Ледовского. Откуда? Кравец же не человек-рентген, чтобы понять, что я прятался за той портьерой. А если? Да нет же!»
Сашка вскочил с кровати и заметался по комнате. Наткнулся на стул, охнул, в сердцах отпихнул его ногой. Остановился, обхватил руками голову и понял, что ещё немного и взвоет. Хотя, если бы это помогло, то он, пожалуй бы, и взвыл. Только не поможет ведь.
— Нет, Кравец не может знать, что я всё слышал, — сказал Сашка вслух. — Не может. Откуда? А раз так, то и бояться нечего. Я просто никому не скажу и всё.
Эта простая мысль, вдруг пришедшая ему в голову, удивительным образом успокоила его. Сашка даже улыбнулся, вернее попытался улыбнуться. Он никому не скажет, попытается выбросить всё из головы, как плохой сон, и будет жить дальше. Дальше… «А потом генерала убьют», — ласково сказал внутренний голос.
— Ну и что? — возразил Сашка вслух, не обращая внимания на то, что разговаривает сам с собой, и, совершенно не думая о том, что со стороны это выглядит дико.
— Ну и что? — повторил он. — Мне-то что с того?
Мысли сами собой перескочили на Веру Ледовскую. Перед глазами замаячило её лицо, которое можно было бы назвать красивым, если бы не надменный, чуть выдвинутый вперёд подбородок и колкие упрямые глаза. Вера всегда его ненавидела и презирала, и, если б не Ника… Чёрт, Ника Савельева… Внутренний голос, поймав его на этой мысли, тут же насмешливо отозвался: «А потом уберут и Савельева».
— Да хоть сто Савельевых, — Сашка это почти выкрикнул, но уже без прежней уверенности в голосе.
И его внутренний оппонент (кто он? возможно, совесть) громко захохотал.
Сашка почувствовал себя бесконечно одиноким. Когда-то у него были друзья, и пусть некоторые из них ему не сильно доверяли, как та же Вера, но ведь остальные-то вполне. Марк Шостак. Или Митя Фоменко (старший из братьев, Лёнька, с ним всё же держался несколько настороженно). И Ника… У него была Ника. И она всегда принимала его сторону. А теперь…
Теперь у него есть Оленька, девушка, к которой он ничего не чувствует, не может ничего чувствовать, и в доме Рябининых ему отводится роль комнатной собачонки, которую можно почесать за ушком, а надоест, так пнуть ногой — не жалко.
Сашка закрыл глаза и представил красивое, с безупречным ровным румянцем Оленькино лицо. Кукла, фарфоровая кукла, у них в музее в Башне такие были. Непонятно только зачем их там держали, ведь в музее были собраны знаковые вещи, призванные установить связь с ушедшей под воду землёй и с теми историческими эпохами, которые оставили свой след. А что такого знакового в фарфоровых куклах? Может быть, какие-то из них принадлежали первым поселенцам, а потом их сдали в музей. Наверняка так и было. Скорее всего, эти фарфоровые красавицы с круглыми и пустыми голубыми глазами украшали чьи-то гостиные на верхних этажах, восседали надменно за стеклянными дверцами элегантных сервантов и шкафов-витрин.
Теперь, после знакомства с Рябиниными, Сашка понимал, что на верхних уровнях жизнь отличалась от того, что было внизу, в разы. Все эти огромные, под завязку забитые антиквариатом квартиры, буфеты и комоды из цельного массива дерева, обитые бархатом диваны, подсвечники и канделябры, мягкие пуфики, оттоманки на кривых ножках и кровати с коваными спинками, приятный на ощупь текстиль, шёлковые декоративные шнуры, изящно подхватывающие занавески, личные библиотеки со шкафами, где на переплётах книг, которые вряд ли кто читал, золотом сверкали тиснёные буквы, часы на бронзовых слонах-подставках, фарфоровые безликие пастухи и пастушки — все эти мелочи и не мелочи прямо кричали об особенности и исключительности их владельцев. Но ведь не все они здесь наверху были такими, не все…
Оленькино красивое лицо, стоящее у него перед глазами, дёрнулось, пошло рябью, и сквозь него, чётко и уверенно проступило другое — не такое красивое, с неправильными чертами, с большим, растянутым в улыбке ртом и чуть вздёрнутым носом, тонкое и узкое, усыпанное золотом веснушек — Никино лицо. Живое и смеющееся.
Сашка открыл глаза, постоял, пытаясь отогнать от себя прочь дурацкие навязчивые мысли, а потом обессиленный опустился на кровать.
Он должен пойти к Савельевым. И всё рассказать. Всё, что слышал. Нике рассказать — она поймёт. Даже несмотря на то, что между ними произошло, у Сашки отчего-то не возникало никаких сомнений, что Ника его выслушает. Выслушает и… поможет.
***
Она была дома. Открыла ему дверь, и Сашка, уже привыкший к затхлости Рябининской роскоши, почувствовал, как его сбивает с ног — свет, и яркое, рвущееся на свободу солнце, и свежесть, и огромное пространство ничем не загромождённой Савельевской гостиной-прихожей, и Никина открытая улыбка, не картинно-выхолощенная, тысячу раз отрепетированная, а живая и настоящая и оттого может чуть некрасивая, но против воли притягивающая взгляд.
— Это ты? — улыбка на её лице погасла, а большой рот скривился, расползся в гримасе презрения и разочарования. Она явно ждала не его, и её улыбка предназначалась другому, и Сашка догадывался, кому.
Ника загородила ему вход, словно не желая, чтобы он проходил. На её лице проступили неровные красные пятна, как всегда, когда она нервничала, и она сказала быстро и зло:
— Что ты здесь делаешь? Чего припёрся?
Сашка опешил. Непонятно, чего он ждал. Что его примут здесь с распростёртыми объятиями? Что за нелепая уверенность?
— Ника, здравствуй, — он неловко поздоровался, пытаясь собрать воедино рассыпавшиеся слова, которые он заготовил, пока шёл сюда.
— Что тебе надо? Какого чёрта? Ты дверью что ли ошибся?
— Ника, я…
— Адрес забыл, да? — она презрительно сощурилась. — Своей новой подружки. Хочешь, подскажу? Уж, извини, отвести туда сама не смогу, но расскажу, как добраться. Прямо подробно распишу, чтобы ты больше не заплутал опять ненароком.