Чужие земли

Впрочем, сдаваться и не собирался. Прежде всего решил попробовать, не вернулись ли мне мои магические способности. Но понимал, что силенок на хороший удар все равно не будет. Ну, собью прицел у лучника, так он за секунду-другую все восстановит. И стрельнет. Хотя если не по самому лучнику вдарить, а лук выбить или просто подпортить. Выбить сложнее, а вот тетиву срубить, может быть, и получится.

Поднял я руки вверх, дескать, сдаюсь, а сам ударить примериваюсь. И получилось. Тетива лопнула. А тут как раз эти двое передо мной вырисовались. Третий, Айкен, бросился гаденышу помогать. А мне стоять тяжело, не то что ногами махать. Ладно, я еще и боксом занимался. Парни эти, хоть и здоровяки, но дерутся по-дурацки. Размах делают таким, что я успел каждому по плюхе дать. В нос целил, чтобы гарантированно.

Но еще лучник есть, который сейчас скакал в мою сторону. Да и Айкен с гаденышем Эрве совсем скрутили. Ну, с ними проще, два хороших удара и можно ждать лучника, который меч достал. И как мне с ним справиться? А никак. Порубит он сейчас меня. И увернуться не смогу – с больной ногой-то.

А всадник, не доскакав до меня пару лошадиных скачков, свалился на землю, да еще и неудачно – под копыта своего коня, который совсем озверел. Это Эрве вдарил по коню заклятьем. Потом он сказал, что выбрал в качестве цели коня, а не всадника. Как чувствовал – на лучнике защитный амулет был. Ударил бы по всаднику, амулет отвел бы удар, а вот меня на две половинки раскромсали бы.

Здоровяки уже начали подниматься, но Эрве их быстро приголубил – дал заклятьем, видимо, по полной. Орали парни долго и громко, голова у меня снова заболела. А Айкен с гаденышем притихли, с ужасом взирая на своих старших дружков.

После того как мы их связали, Эрве сотворил снятие болевого заклятия с парней. Но те все еще выли, дергая руками и ногами. Даже мне как-то не по себе стало. Страшновато. Связали мы и их. Прежде чем покинуть место побоища (лучник-то, кажется, умер под копытами своего коня) я каждого усыпил. Кроме гаденыша, его мы с собой взяли. Кто знает, может быть, еще сигнальная защита по дороге встретится.

Теперь у нас на троих было два коня. Один мой, на другой Эрве вскочил, а гаденыша со связанными руками впереди себя посадил. Почему к Эрве, а не к себе взял? Только мне еще и этого недоставало – с моей-то больной ногой и умением ездить верхом.

Сколько времени мы проехали, я не знал, измучился совсем, опять боль в ноге стала пульсировать. Все мысли были только о привале. Пацаненок, видимо, понял, что я совсем никакой, да и наездник из меня аховый. Дальше все произошло очень быстро. Маленький гаденыш все рассчитал. Руки у него были связаны, а вот зубы нет. Он чуток наклонился и впился зубами в кисть правой руки Эрве. Тот ведь повод держал. Эрве закричал от боли, гаденыш тут же плечом сбросил сидящего сзади него Эрве, подобрал повод и поскакал вперед. Даже со связанными руками повод держать можно.

Вот ведь как все рассчитал! С прокушенной рукой Эрве заклятье не сотворить, а мне со своим мастерством верховой езды мелкого ни в жизнь не догнать. Только одного тот не учел, не знал он, что и я могу магией стукнуть. Сосредоточился, напрягся и влепил отменной оплеухой по беглецу. Полетел тот кувырком в траву. Пока пришел в себя, я уже подъехал.

Парой не очень сильных затрещин подогнал я его к месту, где на траве сидел Эрве, обхватив покусанную руку. Рука прокушена не сильно, заживет. И заклятиям не помешает. Эрве разозлился сильно.

- Ну, сейчас ты у меня получишь. Дам по тебе самым сильным заклятьем, до вечера будешь орать и корчиться! – Эрве баюкал руку.

В глазах пацанчика промелькнул страх, но тут же сменился бесшабашностью.

- Эка, удивил. Бей. Плевать!

Интересно! Эрве бы на его месте сейчас бы в ногах валялся, потоки слез и соплей выплескивая, а этот, конечно же, боится, но хорошится. Ну да, как партизан на пытке. Хотя удар, который стал плести Эрве, почище некоторых пыток будет. Вот как те двое недавно орали и корчились. Нет, не правильно это. Хоть гаденыш и заслужил наказание, но пытать пацана...

А ведь он оказался человеком слова. Дал слово молчать – и молчал, своим сигнала не подавая. А то, что на Эрве кинулся (это тогда, когда четверо нас нашли), а сейчас сбежать пытался, так здесь все просто. Мы враги, он пленник, а обещания, что не будет этого делать, он не давал.

В последний момент я задержал Эрве, положив ладонь на готовое сорваться с его рук заклятие.

- Постой. Не надо.

- Ты... Да он же... Он же тебя камнем!

- Я помню. Ну-ка дай мне свой ремень.

А что? Это в самый раз. Выпорол я пацаненка от души, до хороших рубцов, но не перебарщивал. Тот держался хорошо, вначале молча терпел, потом немного помычал, но орать не стал. Видимо, гордый.

Закончил я с учебой, вдел ремень в штаны Эрве (у того рука покусана), повернулся к пацаненку... Тот весь пунцовый, смотрит зло и... непонимающе. До самого вечера мелкий не промолвил ни слова, ехал с опущенными глазами и только пылающие уши показывали, что с ним что-то не так.

Вечером, когда укладывались спать, я спросил его:

- Как тебя зовут?

- Дири, - с неохотой ответил пацаненок.

Точно, Дири, в деревне его так называли, да я за всеми передрягами подзабыл.

- Дашь слово, что не сбежишь и на нас не набросишься?

- А то что?

- Свяжем, как младенца. Не пошевелишься.

- Вяжите, - выцедил он.

- А если я тебя попрошу слово дать, дашь?

Тот замолчал, о чем-то размышляя.

- Дам, - опять с неохотой ответил пацан.

- Ладно. А руки и ноги все равно свяжу. Но шевелиться можешь, и не затекут они. Значит, даешь слово?

- Даю.

Почему я так поступил? Я и сам не знаю. Мог бы, конечно, его связать так, что тот до утра пошевелиться бы не смог. Только потом долго пришлось бы подвижность рук и ног восстанавливать, время терять. А так он и слово дал, а слово, кажется, держит, но все равно связан, трудно без шума развязаться. Все равно придется вполуха спать.

Дремал я чутко и ночью проснулся от какого-то шума, который доносился с того места, где лежал Дири. Прислушался. Да он плачет! Тихо, чтобы не слышно было. Надо же! Не хотел тревожить, ну, поплачет чуток, успокоится и заснет. Но тот не переставал.

Пришлось подняться и тихо, чтобы не разбудить Эрве (вот кто спал хорошо и крепко!), подойти к пацаненку. Тот чуток затих, хотя носом еще шмыгал.

- Ты чего? – шепотом спросил у него?

Тот глянул в сторону спящего Эрве и промолчал. Я, кажется, понял. Не хочет, чтобы Эрве знал. Так? Или я ошибаюсь? Но все равно подхватил связанного по рукам и ногам пацана и оттащил в сторонку.

- Так чего?

- Я же тебе чуть голову не проломил. И воды не давал. И бежать хотел.

- И что?

- А по ребятам таким заклятьем вдарили, а они только подраться захотели. Ну, схватить, тоже хотели. Но ведь тебе они ничего сделать не успели, это ты сам им носы раскровянил.

- Ты хотел, чтобы Эрве по тебе заклятьем вдарил? До вечера бы корчился.

- Не хотел, конечно. Я что, дурак? Но ты ему и не дал.

- Я все равно тебя наказал.

- Это разве наказание? Да меня каждую неделю...

- Отец строгий?

Успокоившийся пацан вдруг снова отвернулся и рукой, гляжу, под глазом трет. Снова слезы пошли?

- Ты чего?

- Нет у меня отца.

- А мать?

- И матери. Я илот.

Что такое илот, я уже знал. Раб не раб, но по статусу ниже слуги. Вот это да!

Теперь я замолчал, переваривая информацию.

- А этот ваш, Уструй, кто он?

- Хозяин. Мой.

М-да. А пацан все-таки гаденыш. Это еще мягко говоря. Сам илот, так еще и выслуживается перед хозяином. Чуть ли не на задних лапках перед ним ходит. Вон как себя нахваливал, что меня в плен взял. Подло, кстати, взял. С гнилью пацан. С гнилью.

Утром, когда Эрве проснулся, я пошел на охоту. Способности более-менее восстановились. Медведя не завалю (шутка), а на птичку сил хватит. Когда через час вернулся с добычей, гаденыш удивленно вытаращил глаза, а потом на меня все смотрел, думал, что не замечу.