Вертолет-Апостол

Каждую трубу необходимо было забивать на глубину около полутора метров, и в начале забивания сам этот процесс весьма осложнялся тем, что нужно было сильно вытягивать руку с топором вверх, чтобы достать топором до верхушки трубы. Музыкант, опирающийся обеими руками на бревна, исходящие из этого верхнего угла, удерживал состояние неустойчивого равновесия, стоя на огромном булыжнике. Булыжник, в свою очередь, располагался на днище перевернутого вверх дном жестяного ведра. Ведро, в свою очередь, стояло на незакрепленных бревнах импровизированного пола Хиросимы. Особенно важную роль при этом выполнял Анатолий Львович, который, разгоняя усами надоедливых комаров, в течение нескольких часов старался поддерживать сына, причем стоял он сам непосредственно на земле, я бы даже сказал, на благодатной почве, поэтому дотягивался и охватывал руками лишь Николашины колени.

Не принимал практически никакого участия во всей этой затее лишь Кабыздох, он только бегал постоянно по своим делам, порою изредка поглядывая с ужасом снизу вверх на необъяснимую человеческую пирамиду.

Итак, в тот самый момент, когда выдающееся трио уже порядком подустало, издалека, из леса показался подозрительный мужик. Он медленно приближался к николаевскому участку, подозрительно покуривая подозрительную папироску. Когда, шествуя по тропинке, он поравнялся с Хиросимой и встал, то стало хорошо заметно, что он и не мужик даже, а так, скорее мужичонка, но очень подозрительный.

Макар продолжал безостановочно стучать, Николай вперил неодобрительный сверлящий взгляд в мужика, Кабыздох навострил уши, и лишь Анатолий Львович никак не прореагировал на неожиданное вторжение, потому что стоял к тропинке спиной и мужика не видел, и продолжал вершить свою, так необходимую всем работу. Вследствие чего странный вопрос, который задал мужик, обращаясь сразу ко всем присутствующим, застал его врасплох:

— Извините, вы не подскажете, как пройти на Комарове?

Генерал продолжал стучать, Музыкант продолжал смотреть, Кабыздох предпочел негромко, но внятно зарычать, и только Анатолий Львович обернулся и приветливо ответил:

— Нет!

Как потом выяснилось, папе Толе послышался совершенно другой вопрос, а именно: «Вы что, загон для комаров делаете?»

Мужик, однако, не уходил, более того, он повторил свой вопрос и, получив вновь отрицательный ответ, опять спросил:

— А почему?

Тут уже Анатолий Львович не выдержал и, не отпуская рук от ног сына, повернулся как смог, почти полностью к мужику и разразился гневной тирадой, ставшей впоследствии исторической:

— Ну что вы к нам пристали? Оставьте нас в покое! Вы что, не видите, что мы тоже... пионеры!

На что мужик ответил фразой, которой также суждено было стать исторической:

— Какие же вы, блин на фиг, пионеры? Вы вон уже вовсю... колотите!

В этот самый миг совершенно обессилевший Генерал, между ног которого все это время находился коротко остриженный затылок Музыканта, и Макар постоянно опасался промахнуться топором по трубе и угодить Николаю по темечку, — все ж таки промахнулся...

Все, что успел сообразить буквально расплавленный мозг Макара за тот мимолетный промежуток времени, когда топор неумолимо перемещался от трубы до головы Музыканта, это то, что лучше теперь уже не дергаться, дабы не навредить еще больше, а единственное, что генерал успел решить и сделать, целенаправленное, это попытаться притормозить, хоть чуть-чуть смягчить удар своей собственной рукой, в которой и находился непосредственно топор. А на более он уже не был способен, и тупой конец топора мягко опустился на твердое темечко Музыканта... Наступила долгая мучительная пауза тишины. На удивление никто не упал и не умер...

Николай, наконец, оторвал от Хиросимы свою правую руку, потер ей затылок и, повернув голову, с укоризной посмотрел на Макара и произнес:

— Я понял... вы все хотите моей смерти...

А Макар, устремив свой усталый взор на по-прежнему стоявшего неподалеку мужика, негромко и даже как-то ласково проговорил:

— Мужик! Иди в жо... отсюда.

И Анатолий Львович радостно добавил:

— Да! И чем быстрее, тем лучше!

После солидного обеденно-спального перерыва работы были продолжены, и злополучная последняя крепежная труба была все же вбита до конца в землю, тем же первоначальным способом. Николай лишь посетовал на отсутствие шлема, но все равно решился подвергнуть свою драгоценную голову дальнейшему риску... На сей раз все, правда, обошлось без нежелательного травматизма. А потом они до наступления темноты успели еще настелить на крышу листы фанеры и сверху также укатать их рубероидом. После чего Хиросима стала обладательницей не протекающей крыши и довольно крепкого каркаса. Поэтому решено было на ночь разбить палатку прямо в ней, и наши первопроходцы обрели себе первую спокойную на природе ночь без водно-процедурных приключений. Они спали «без задних ног» и не слышали даже, как до самого рассвета Кабыздох разгонял радостным лаем всех ежей и ужей с территории участка.

Ежей там действительно было очень много, и один из них однажды даже умудрился втереться в доверие к сердобольному Анатолию Львовичу. То ли он был слепой, этот ежик, то ли больной, но в какой-то момент он появился из леса на участке и, несмотря на истерический лай собаки, уползать обратно явно не собирался. Он тыкался своей смешной мордочкой во все предметы, попадающиеся ему на пути, и был, наконец, отловлен Николашей, когда собрался залезть прямо в костер.

И добрый Анатолий Львович забрал ежика домой в Москву. Однако ночью, несмотря на уютные условия московского интерьера Толиной квартиры, ежик повел себя очень неспокойно. Он не находил себе места, постоянно шуршал, сопел, кашлял, издавал другие, совсем уж неприемлемые звуки, мешая спать и изведя вконец все Толино семейство. Под утро не выспавшийся и измученный Анатолий Львович напоил непоседливого ежика остатками крепленого портвейна, после чего тот, наконец, уснул. •

С тех пор ежик каждый вечер получал на ужин небольшую дозу спиртного, без которой уже не засыпал и, наоборот, приняв ее, спокойно отваливал на покой. Ежик прожил на новом месте чуть больше месяца, приобретя при этом основательную тягу к спиртному... Я бы даже сказал — зависимость.

А потом, как-то раз, Анатолий Львович прихватил с собой на работу своего колючего друга, где у него ежика кто-то «приватизировал» или, говоря проще — умыкнул. Папа Толя сильно переживал произошедшее. Он успел здорово привязаться к лесному обитателю. Особенно не давала ему покоя мысль о том, что новые хозяева его четвероногого любимца не знают, что ежик — пьющий, и потому могут возникнуть ночные проблемы...

Он даже звонил на телевидение по телефону и просил дать объявление об этой немаловажной детали, поведав журналистам в подробностях всю свою душещипательную историю непродолжительной дружбы с ежом. Как бы там оно ни было, но о дальнейшей судьбе ежика нам ничего неизвестно. Что же касаемо Анатолия Львовича, то у него в эту осень явно не болдинскую, было еще одно не особо приятное дачное приключение, опять-таки неразрывно связанное с четвероногими друзьями...

Нет, мне все же совершенно непонятно, почему про собаку говорят — четвероногий друг, хотя у нее не ноги, а лапы, а про человека говорят — спит без задних ног, как будто у него еще и передние имеются в наличии.

Так вот, однажды я бы даже сказал — как-то раз, возвращаясь домой после очередного вояжа в Хиросиму, Анатолий Львович вместе с Кабыздохом вышли уже из леса и, перейдя через небольшое поле, углубились в переулки пристанционного поселка, который изобиловал небольшими, типа дачных, домиками с приусадебными участками. Здесь повсеместно хозяйничали куры и прочая домашняя птица, но куры — в основном, к которым лохматое чудовище всегда проявляло однозначный повышенный интерес, и Кабыздох уверенно считал своей прямой почетной обязанностью разгонять их по закоулкам. Но если раньше эти, на первый взгляд безобидные, забавы собаки ничем особенным не заканчивались, то в этот раз, то ли одна из куриц попалась слишком самоуверенная, может у нее были какие-либо проблемы со здоровьем и спортивной формой, то ли Кабыздоху удалось проявить невиданную доселе прыть, в общем, как бы то ни было, но он без особых усилий догнал эту курицу и в один миг перегрыз ей горло.