Фамильяр и ночница

— Что проку об этом говорить, — вздохнула Силви. — Не убили… А он воспользовался и убил ее за неповиновение. Конечно, Бураков уже тронулся умом, и теперь никакое наставничество его не спасет.

— Теперь его ничто не спасет, — заверил Рикхард, поднимаясь на ноги. — Но посмотри сюда, Силви: ведь вода уходит…

Они огляделись. Природа и вправду успокаивалась, погружалась после агонии в сон, еще тяжелый и болезненный, но ведущий к исцелению. Наводнение пошло на спад до точки невозврата, не успело поглотить город, хоть и забрало немало жизней. Туман рассеялся и ночь окутала лесовиков шелковым темно-синим покрывалом, под которым стало хоть чуточку теплее.

Рикхард вновь склонился над Даной, убрал мокрые пряди волос с лица, опустил веки и поцеловал в лоб.

— Они все-таки услышали тебя, девочка, — прошептал он. — Не знаю, где сейчас твоя душа, но может быть, она узнает об этом? Спасибо тебе и прости нас, если можешь…

Силви тоже опустилась на колени, почтительно коснулась холодной девичьей руки и они немного помолчали. Затем Рикхард бережно поднял Дану на руки и понес к воде, которая все еще держалась высоко. Зайдя по пояс, он осторожно отпустил ее, и река безмятежно приняла колдунью в последнее пристанище и колыбель.

Они посмотрели на сомкнувшиеся волны, и после недолгой тишины Рикхард решительно взял Силви за руку.

— Теперь нам надо вернуться в город. Ты меня понимаешь? — жестко произнес он.

— Если ты знаешь что делаешь, — отозвалась лесовица, обреченно склонив голову.

Бураков отодвинул тяжелую щеколду и с усилием, ползком, выкарабкался на воздух. С помощью магии он надежно оградил подвал от потоков воды и укрылся в ним, когда те устремились в город. Девчонка-то оказалась права — подумал он с досадой и ужасом, не из-за смертельной угрозы, а из-за ее пробудившихся сил. А эта выходка с бутылкой и то, что она бросила его здесь… Да, она одаренная и хитрая маленькая стерва, как, впрочем, и все женщины, но толковой и верной помощницы из нее точно не выйдет. И если бы он ее простил, то непременно вновь получил бы нож в спину. Он сразу просчитался, выбрав девчонку, бабу, которой голубые глаза и крепкие плечи нелюдя дороже и ближе, чем поддержка человека и родственника. Теперь, когда он выберется из передряги — а он непременно выберется! — то возьмет в ученики только мужчину, пусть чужого и даже не ведовских кровей. А то, что произошло в Усвагорске… да разве настоящему колдуну это помешает жить дальше и проникать в тайны мироздания? Скорее только раззадорит и подхлестнет!

Он кое-как попытался размять затекшие мышцы, ополоснул лицо ледяной водой, которая все еще заливала переулок. Впрочем, шторм миновал, и оставалось лишь немного выждать. Мокрая одежда и полные влаги сапоги мешали двигаться, но что это значило, когда довелось вырваться из тисков смерти?

Колдун еще озирался по сторонам, когда в лицо ему вдруг ударил яркий свет — острый, холодный, отвратительный. Не мягкое лунное сияние, не привычный блеск фонаря. Свет из ада, нагнавшего наводнение, и посланцы этого ада, белокурые отродья тьмы, стояли прямо перед ним.

Рикхард смотрел на него своими дикими голубыми глазами, в которых плескалась злость и голод. Тут же была и Силви, но ее лицо выражало лишь равнодушие и брезгливость, а в руках поблескивало его зачарованное лезвие.

— Как ты могла… — прошептал Бураков, кое-как разомкнув потрескавшиеся губы.

Демоница только усмехнулась и отошла назад, когда Рикхард забрал у нее клинок. Он так стремительно прыгнул на человека, что тот вряд ли бы увернулся даже в бодром здоровье. Но заклинание, убившее Дану, отняло слишком много сил, и Бураков безвольно корчился под тяжестью мощного тела нелюдя. Пытался закрыться от удара, но тот все же настиг его и обжег внутренности прожорливым пламенем. Сначала колдун крикнул, и эхо пронеслось над полумертвыми улицами, потом сорвал связки и лишь наблюдал, словно его душа уже вспорхнула на черных крыльях. И с недоумением смотрела, как Рикхард проворачивал лезвие в ране и жадно лакал темную кровь, как зверь на водопое. Потом поднялся, вытер рот и с размаху швырнул бездыханное человеческое тело о каменную стену.

Рикхард бросил клинок и, пошатываясь, подошел к Силви, затем сел прямо на размокшую землю. Она вздохнула, погладила его влажные волосы и опустилась рядом, прижалась всем телом, ловя последние минуты тепла.

— Хочешь знать, почему я не перекинулся, чтобы его убить? — вдруг сказал лесовик. — Потому что все худшие преступления, пытки и подлости творятся только с человеческим лицом! Именно его страшно видеть перед собой в последние секунды. А зверь, поедающий живую горячую плоть, — это просто зверь…

— Прости, — шепнула Силви, прикоснувшись губами к его щеке. — Если бы не я…

— Мне тебя не за что прощать, Силви, а перед другими ты еще сможешь искупить вину. Найди честных и толковых колдунов, которые упокоят душу этой девочки и прочих, кто утонул минувшей ночью. И постарайся сохранить лес… Если уж высшие силы пошли навстречу, он начнет исцеляться, а там окрепнет молодая поросль, которая будет чище и счастливее нас. Мы были первыми, кому пришлось пробиваться, выгрызать себе дорогу, и сбились с пути, а им станет легче…

— А ты? — произнесла Силви и пристально взглянула ему в лицо.

— Я ухожу в Маа-Лумен, — вымолвил Рикхард, тяжело сглотнув, — и мы с тобой больше не увидимся, по крайней мере такими, как сейчас. Край, откуда мы с отцом бежали, мертв, и я хочу окончить дни там. Ты сама знаешь, что оборотень, отведавший человечьей крови, долго не проживет, но я-то намерен расплатиться вовсе не за это…

— Тебя еще могут простить! — с отчаянием крикнула Силви, но Рикхард решительно поднялся на ноги. Она последовала за ним и яростно схватила парня за плечи.

— Ты не имеешь права на такую слабость, Рикко! Мы не для этого приходим в людской мир. Колдунья не воскреснет, а ты подобной выходкой сведешь всю ее жертву на нет! Ведь она хотела, чтобы ты сам жил и помогал возродить лес!

— От меня уже не будет проку, — вздохнул Рикхард. — Лучше я последний раз отдам свои силы, и быть может, на месте выжженной земли когда-то вырастут новые леса. Это хоть немного искупит то, что я натворил. В каждом цветке и сосновой иголке, луче солнца и диком звере останется что-то от меня и от нашей с тобой памяти.

Он обнял девушку и та отчаянно зарылась в его грудь, обвила шею руками. Затем с усилием отстранился:

— Не надо больше, Силви, не растравляй себе боль. Когда-нибудь мы еще непременно встретимся, хоть и будем иными.

Рикхард долго брел и с трудом узнавал родные тропы, то продираясь сквозь колючие заросли, то проваливаясь в ямки. Лес словно отторгал оступившегося хранителя, не внимал просьбам о последнем приюте. К нему приросли запахи людей, города, заводских труб, лавок, пота, слез и крови, лесной дух слишком долго жил чужой жизнью и теперь не мог допроситься покоя. Наконец он решил освободиться от личины, ставшей ненавистной, — это хотя бы ускорит неизбежное, позволит мертвой ауре проникнуть в его нутро. И тогда останется только сон, а потом, если повезет, — пробуждение в каком-нибудь ином, более спокойном мире.

Лесовик преодолел мгновенно лишь часть пути, а дальше шел пешком, чтобы хоть немного ощутить родной воздух. Даже в сумраке запустения тот оставался сладким и волей-неволей поддразнивал, напоминал о лучших днях. Когда Рикхард прикрывал глаза, перед ним во всем великолепии простирались изумрудные летние рощи, осеннее золото, многоцветие нежного мая, белые чертоги зимы. Он даже ощущал терпкие цветочные ароматы и свежесть речной воды, какими помнил их с детства. Теперь впереди ждали сухие деревья, тянущие к серому небу искалеченные ветви-руки в последней мольбе, мерзлая бесплодная земля, пепел от угасших костров и невыносимая тишь, не дарующая отдыха.

Он давно избавился от остатков рубахи и бросил их где-то по дороге. Босые ноги все сильнее тянуло к земле, словно они норовили пустить корни. Тогда Рикхард вновь зажмурился и почувствовал, как фальшивый облик пластами отстает от него вместе с человеческим языком, именем и воспоминаниями. Вместо алой крови по жилам потекли травяные соки, за бледной кожей показывалась древесная кора, волосы превращались в серебристо-белый мох, пальцы разрастались ветвями и корневищами, на месте глаз застывали янтарные капельки, в которых отражалось небо. Еще чуть-чуть и последняя броня спадет, оставив его наедине с мертвой вотчиной. И та уже неизбежно примет его в свой бесконечный сон…