Страница 7 из 64
— Кто ж… скажет им… как жить правильно? Уж не ты ли?
— Куда мне! — нянька замахала пухлыми руками, потом задумалась, вздохнула: — И то верно, без княжьей воли как прожить? Сказка это, но в ней намек. Пусть не родился богатырь, кто в хрустальный терем бы забрался, зато на свете есть те, кто все хвори исцеляет. Вот, бают, в Червене…
— Довольно с меня… колдунов, — перебил Рогдай. — Будь моя воля… изгнал бы из всей Тмуторокани… Скажу батюшке, как вернется.
И, прикрывая глаза, видел между веками мельтешение алого и золотого — это змеи продолжали лизать небо, и языки их были горячее головней.
Глава 5. Червен
В теплушке, что в мамкиной утробе — горячо, зыбко. Истопник по доброте поделился хлебом да пустыми щами, посетовал на тяжелую сиротскую долю, вспомнил своего сыночка, забритого в солдаты пятнадцать годин назад, с тех пор от него никакого слуху, и даже волхвы не могли ответить, в каком из миров сейчас — в Яви, в Нави ли.
— Тебе сколько годин-то? — участливо спрашивал, заглядывая в перепачканное лицо.
— Четырнадцать, — хрипела Беса, скрывая девичий голос за мнимой простудой и скидывая лишнюю пару годин. В такие лета иные уже невестой ходят, а Беса по навьему делу старалась, и вот теперь лишилась и тятки, и маменьки с братцем. От того слезы капали в остывающие щи, и Беса отворачивала лицо — неровен час, дрогнет слабое сердце, раскроется, а там и до беды недалеко.
На сытый желудок явилась дрема. Укрывшись тулупом, Беса провалилась в черноту, и горели в той черноте алые косы маменьки и окровавленная рубаха Младки.
— Младко… — повторила Беса и очнулась.
Истопник храпел, вторя мерному покачиванию паровика. Печь горела ладно и споро, искры щелкали, выстреливая из раскаленного зева, падали в чан с водой и с шипением умирали.
Было стыдно и горько от малодушного бегства, но умом Беса постигала, что не справиться девчонке с шишами-душегубами, не сбеги — полегла бы в свежевырытой чужой могиле, и ни свою жизнь не спасла, ни за смерть родных не отомстила бы. А в том, что однажды отомстит, не сомневалась — засела в сердце ржавая игла ненависти, да там и осталась, просто так не вынуть, с кровью вымывать придется.
Месяц-ладья трижды выныривал и скрывался в тучах. Лес дыбился ельником. Где-то на болотах тосковала-оплакивала погибших Сирин-птица.
Беса спала неспокойным сном и видела, как по серебряным цепям сходят на землю боги.
— Прибыли, малой! Эй, слышь?
Встрепенувшись, Беса отбросила заскорузлую руку истопника. Медное зарево тлело в запыленных оконцах паровика, вместо качки под полом — тишь, а значит, приехали.
— Червен?
— Червен, покатались и будет, пока станционный смотритель не отыскал!
Уловив намек, Беса подскочила и, раскланявшись с благодетелем, шмыгнула в полуденную прохладу.
Станция полнилась людом: сновали босые беспризорники, высматривая легкую добычу, и Беса прижала спрятанный под сюртуком кошель; торговки предлагали сладости — от них шел такой невыносимо чудный запах, что Беса зажала пальцами нос и рот и со всех ног припустила, пока не захлебнулась слюной; толкались носильщики; станционные смотрители в шароварах с алыми лентами расхаживали, вскинув остроконечные бороды — все жило, дышало, копошилось, спешило. От суеты и мельтешения Бесу повело, и она, не глядя, влетела в чью-то густо обрызганную духами душегрею.
— Эй, щегол! Глаза дымом разъело или в самом деле ищешь усладу на ближайшую ночь?
Голос у говорившей оказался грудным, веселым.
— Не! Я случайно, — отпрянула Беса, встретившись с нарумяненным лицом какой-то разбитной бабы.
— А может, сторгуемся? Недорого возьму!
Глаза бабы смеялись, и Беса окончательно растерялась.
— Недосуг мне. Ищу кой-чего.
— Считай, уже нашел!
Баба ухватилась пальцами за рукав сюртука, и Беса поняла: такая душу вынет.
— Не тебя, волочайка! Людена одного.
— А я нешто нелюдь?
— Тьфу, пропасть! — сплюнула Беса и одним неимоверным усилием, рискуя оставить рукав, выдрала сюртук из цепкого ухвата. — Лекарь нужен. Тутошний, червенский. — И, вытащив бумажку, по слогам зачла: — Я-ков Ра-ди…
Не успела договорить, сверху упала тень смотрителя.
— Полада! — прогремел зычно. — Ну, брысь!
Румяную бабу как ветром сдуло, вот только отиралась рядом — и нет ее. Беса открыла рот.
— А тебе чего? — грубо выспросил смотритель.
— Людена ищу, — повторила Беса. — Лекаря одного. Барин Яков…
— Тебе в Аптекарский приказ надобно, — перебил смотритель. — Ступаешь по лестнице, там самоходку возьмешь, за четверть червонца довезут до Гузицы, увидишь пребольшой дом с белыми колоннами — то и будет Аптекарский. Понял?
— Благодарствую, — кивнула Беса.
— Тогда пшел с глаз моих! — цыкнул смотритель. — Пока не вздумал проверить, откуда у этакого чумазого четверть червонца на самоходку!
Беса не обиделась и припустила со станции, а то и вправду, допросят.
Где самоходки, она узнала по щекочущему запаху выхлопов и издалека приметила дым, собирающийся над чугунными котлами — в тех котлах, сказывал некогда тятка, пережигали торф, отруби и людову соль, потому дым получался жирным и белым, почти сметанным.
— До Аптекарского приказа мне, — обратилась Беса к первому же кучеру, чернявому и смуглому, точно цыган.
— А червонцы у тебя водятся? — блеснул тот железным зубом.
— Обижаешь, — копируя тятку, пробасила Беса.
— Поехали! — кучер запрыгнул на козлы и одной рукой взялся за рулевые стержни, другой похлопал по обитому дубленой кожей сиденью. — Только червонцы вперед.
Беса с готовностью запустила руку за пазуху — кошеля не было.
Она проверила еще. Шарила, шарила, только нащупала прорехи в старом сюртуке, да билось под ладонью сердечко.
— Потеряла…
Подняла на кучера молящие глаза. Тот присвистнул:
— Коли червонцев нету, то и пути нету. Проваливай!
Беса отошла.
Горло перехватило спазмом, не расплакаться б прямо на улице, да толку? Нечестным путем пришли червонцы — нечестным ушли. Не уберегла. Глупая.
Побрела было обратно к станции, поредевшей от разбежавшегося люда, и остановилась — вновь встречаться со станционным смотрителем не хотелось. Разве что на своих двоих дойти как-нибудь до Аптекарского приказа, может, отыщется тот добрый барин.
— А далеко ли до Гузицы? — окликнула уже знакомого кучера. Тот недобро осклабился:
— Нешто пешком собрался? Ноги не собьешь?
— Я уж постараюсь.
— Далеко не уйдешь. Бродяг да попрошаек в Червене не очень жалуют.
— Я не попрошайка!
— Никак, барин?! — делано изумился кучер и загоготал.
В висках застучало. Беса стиснула кулаки — да куда ей тягаться с рослым мужиком? Отошла, шмыгая носом и утирая лицо, и вдруг увидела знакомую цветастую душегрею.
— Воровка! — ахнула Беса и пустилась следом, крича: — Караул! Люди! Держите воровку! Украла кошель!
Душегрея повернула за угол. Беса — за ней. Тут же к ее лицу прижалась теплая рука, вторая обхватила под живот. Беса выбросила вперед ноги, но встретила только пустоту.
— Да тихо, ты! Дурень!
Беса вывернулась ужом, хватила зубами, что успела — в рот набилась меховая оторочка, — ее отпихнули, и Беса не удержалась и растянулась на земле. Картуз соскочил с головы, рассыпались по плечам кудри.
— Девка! — ахнули рядом.
Беса подняла глаза. В дыму проступало озадаченное лицо нарумяненной бабы. Склонившись, та подала руку и проговорила уже мягче:
— Не бойся! Не обижу!
— Ты! — ощетинилась Беса. — Увела кошель! А там тяткины червонцы!
— Одно увела — другое приведу. Поднимайся, говорю!
Беса, сопя, поднялась. Отряхнула сюртук. Подняла картуз, встряхнула дважды и вновь водрузила на голову.
— Ишь, ёра какая! — усмехнулась баба. — Дикая, што кошка! Как зовут-то?
— Тебе зачем?
— Знать, кто мне душегрею попортил.
— С воровками не знаюсь!
— Не воровка та, кто не поймана, — беспечно отозвалась баба, улыбаясь во весь рот. Зубы у нее были мелкие, но белые, с одной стороны блестели позолотой. — А тебе, девка, лучше лишнего внимания к себе не привлекать. Неровен час, худой люд заинтересуется, или хуже того — станционный смотритель в клетку запрет, перед городовым отвечать будешь, кто такова, почему пацаном прикидываешься и какие-такие большие червонцы при тебе были, а главное — откудова добыты.