Лета Триглава

— Храмичева Мария Евгеньевна, — прочла Васса. — Вот ты какая, Мехра…

Ива икнула и тут же прикрыла рот ладонями. Ее глаза были круглыми и пустыми, как вычищенные плошки.

— Сварг, — Васса указала на третий кокон, подписанный «Сварцов, Артемий Геннадьевич, КВС, рус.». — Хотел остановить нас в последний момент, да не успел.

Мышца на лице мужчины были напряжены, жилы вздувались, пот на висках заледенел. Последний виденный им сон обернулся кошмаром.

— Не понимаю, — выдохнула Ива, но Васса уже спешила к четвертому.

Жгла прижатая к груди пластинка. Жгла надежда, жег страх увидеть и узнать.

Хорс был таким же, каким привидился в ее собственном сне: бледным, обездвиженным, мертвым. Но это был он, он!

Всхлипнув, Васса припала лбом к холодной поверхности скорлупы, а слезы потекли помимо воли.

Может, все случившееся было сном. Может, не было ни мертвяков, ни богов, ни отрезанной головы. Может, только Васса была одной из тех, спящих, очнувшейся от долгого сна и знающая, что любимый рядом. Что одним касанием руки может вернуть его к жизни. Что прямо сейчас он откроет глаза и скажет: «Тебе приснился дурной сон, люба моя. А я здесь, я рядом, и все хорошо».

— Как его разбудить? — простонала Васса, шаря пальцами по гладкой поверхности кокона. — Проснись, Яков! Я пришла за тобой! Проснись!

Она ударила кулаком по кокону. И в глубине что-то щелкнуло, перемигнулось огнями. Опутавшие тело шнуры опали, повалил пар.

Васса отпрянула, закашлявшись: воздух пах людовой солью.

По телу спящего прошла судорога — одна, вторая.

Дрогнула, разламываясь, скорлупа.

Хорс заворочался, разомкнул губы и веки: его глаза были темными, как беззвездное небо, в них не было ни огня, ни любви.

— Яков!

Васса кинулась помогать.

Кожа казалась холодной и влажной. Хорс мелко дрожал, зубы постукивали друг об дружку.

— Это ты, Вера? — голос тоже был знакомым, но все-таки чужим. Путы сна не давали вернуться в реальность окончательно, тянули назад, и сам Хорс то заваливался на спину, то падал мокрой головой на плечо Вассы. — Ты спаслась?… Как?… Я ведь… закрыл «Беловодье»… никто не должен был…

Он закашлялся, пуская на рубаху Вассы нити слюны. Она обтерла его рот дрожащей ладонью.

— Я Василиса, — ответила Васса. — Василиса Стриж. Твоя Беса! Разве не узнал? Яков, что происходит?

Хорс отодвинулся, часто моргая и щурясь, пытаясь разглядеть в подрагивающем свете лицо девушки напротив.

— …Стриж, — проговорил он, кривя рот. — Я помню… Ты странно зовешь меня…

Он оперся ладонью о кокон, поднимаясь и, казалось, не заботясь о том, что стоит перед девушками совершенно обнаженный. Шатаясь, прошел к прочим коконам, заглянул в каждый, сдернул с одной из полок простыню, обматывая вокруг бедер и сразу становясь похожим на мертвяка в саване.

Васса сглотнула, опуская руку. Под ладонью блеснуло имя — как-будто такое же, но чужое. По жилам прокатилась ледяная волна, и свет на мгновенье померк.

— Мы долетели? — послышался голос Хорса, и только теперь Васса уловила в нем неразличимые ранее оттенки. Хорс говорил так, точно Тмутороканский язык никогда не был ему родным. — Где мы сейчас? И… кто ты?

— Василиса Стриж, — тихо повторила девушка.

Возвращаться в реальность было больно и холодно. Здесь гадко пахло. Здесь тяжело дышала притихшая Ива. Здесь у блестящих белых стен стоял двойник Хорса — «Джейкоб Хорс, д-р мед.н.», как значилось на коконе, — и глядел на пришлых темным немигающим взглядом.

— Василиса, значит, — сказал он. — Ты так похожа на Веру. И голос… Кто ты ей? Внучка? Правнучка? Сколько же я проспал?

— Больше целого круголетья, — ответила Василиса.

Доктор Джейкоб повел ладонью, и за ним раскололась стена. В окне, распахнутом от потолка до пола, разлилась чернота. В ней холодно мерцали звезды — целая россыпь звезд! И ярче, и страшнее, и ближе прочих горела одна, имя которой было — Ирий.

Глава 40. Новые лета

Далеко-далеко, за небесным сводом, выше Сваржьего Ока и месяца, выше Сваржьих чертогов, за звездными полями, за далекими краями были земли голубые, морями-океанами омытые, молочными реками перевитые. Жил там чудный люд, что умел создавать подобных себе из железа, укрощать светила и поворачивать вспять саму смерть. Умения те не во благо шли: моря высохли, реки опустели, а голубые земли превратились в знойные пустыни. Беда грозила чудному люду, да только сумели они от земли своей оттолкнуться да в небесные края отправиться — к чужим звездам, к новым берегам и новой жизни. Для того построили они терем, подобный яйцу, а в яйце том заключили поганый и белый свет, что пролился градом на Тмутороканские земли, и стал началом его мира, и будет его концом. За миром следить поставили трех богов, и выросла Тмуторокань на костях Мехры, на очах Сварга, на языках Гаддаш. Их голосом были железные волхвы, руками — черный и страшный люден. Долгие круголетья не рождалось того, кто добрался бы до хрустального терема, разбил бы яйцо-колыбель и вычистил из Тмуторокани отравленный белый свет, пропитавший и земли, и воду, да и сам тмутороканский люд. Не рождалось того, кто положил бы начало новым летам, где не будет ни болезни, ни смерти, ни страданий, ни горя. И вот — пришла Василиса.

В руках доктора Джейкоба — склянка с ее собственной кровью.

Поставил склянку на огонь, пустили по полым шнурочкам неведомое зелье — вскипела кровь, с зельем смешалась, потекла в железные чаны. Надежда и пустые мечты, спасение и погибель.

— Что будет теперь? — спросила, оглядевшись на полуденницу. Та сидела у дальней стены, уронив лицо на руки. Плечи ее подрагивали. — С Ивой? Со мной?

— Отправим девушку обратно в спасательной капсуле, — ответил доктор Джейкоб, обтирая ладони о серебряную хламиду с вышитыми на рукаве звездами да бело-голубыми полосками. — Она отравлена бисфенолом, как все, кто остался в Заповеднике. Да и многие из тех, кого погрузили в гиперсон. Как Сварцов, Дашкевич и Храмичева. Как и я сам… — помолчал, наблюдая за мерным бурлением в склянках. — Ты полетишь со мной. Спасемся сами, а на других вакцины не хватит. Придется закончить начатое.

— Убить? — Ива приподняла голову.

Джейкоб сморщился.

— Одна паршивая овца способна испортить все стадо. А я и без того потерял много времени, пытаясь уберечь колонистов от распространяющейся заразы. И слишком положился на механоидов. Мой механоид-дублер должен был вывести твою семью, Василиса, для того был и создан, чтобы помогать колонистам и их детям, родившимся в пути. Кто же знал, что не успеет? — Джейкоб передернул плечами. — Не опусти я защитный купол — погибших могло бы стать куда больше, а не устрой короткое замыкание — кто-то обязательно бы нашел способ выбраться и принести заразу другим, еще не зараженным.

— А сам-то выбрался!

Джейкоб глянул в ответ так, как когда-то смотрел черный волхв — ледяной взгляд пробирал до печенок. И противно было выдерживать этот взгляд, и хотелось бы отвернуться — но Василиса не отвела глаз.

— Он и вправду был похож на тебя, — задумчиво проговорила она. — И те же руки, и тот же нос, и те же волосы, и глаза вроде бы те же. Но он был куда более живым и настоящим, чем ты сейчас. Когда он смотрел — хотелось гореть и жить, помогать люду, всю себя отдать, лишь бы с ним быть. И тепло было, и сладко. А ты глядишь — точно волк поганый. И лучше бы не слышать того, что говоришь. Потому что говоришь и смотришь ты как убивший моих родных Хлуд Корза.

— Корза? — переспросил Джейкоб, на миг наморщив лоб, потом качнул головой, понимая: — Да, Коджо, старший помощник. Толковый парень был. Жаль его. В отравленную зону полез, Храмичеву вытащил, а сам не спасся. Ассистент бы мне не помешал. Ты будешь моими руками теперь.

Ива приоткрыла рот, будто хотела сказать что-то. В ее глазах, распахнутых и налитых кровью, пульсировало отчаяние.

Не обращая на полуденницу никакого внимания и, видно, нисколько не опасаясь ее, Джейкоб подошел к Василисе, дотронулся до плеча.