Лета Триглава

— Мутит? — послышался далекий голос Хорса. — Воды дать?

Беса тряхнула головой, задышала ртом, стараясь не думать о ране. Это просто прореха в саване, которую нужно зашить. Не велико диво, девчонки с малолетства это умеют, барин и то смог, так нешто Беса не сможет? Всего пара стежков осталось.

— Помоги, Мать Гаддаш! — стиснув зубы, вонзила иглу. В ту же минуту за спиной надрывно запищал младенец.

— Живой! — радостно вскричал Хорс. — Ну, готово?

— Готово! — выдохнула Беса, затягивая узелок.

Руки тряслись, сердце отчаянно подпрыгивало, а переводила взгляд то на роженицу, то на младенчика — и голова от счастья плыла. Вот, значит, каково жизнь дарить! Сладко, будто меда наешься, и по коже мурашки. Потому, должно быть, гаддашевы лекари всегда улыбчивы — не чета поворовским.

— Как пробудится — скажи, пусть лежит да сил набирается, ничего тяжелого не поднимает, и ко мне на осмотр, — велел Хорс, жмурясь, как налакавшийся сметаны кот. Беса послушно кивала, щекоча мальчику подбородок. Вырастет — богатырем будет. Принесет еще Матери Гаддаш хвалу во славу лекаря Якова Радиславовича.

Нянчила младенчика, пока оморочень Хват не подоспел, начал хлопотать над бабой. От гаддашева дыхания-эфира тяжко просыпалась, да это теперь не ее забота. Может, встретятся снова, если придется еще побывать в Усладном Доме, может, и нет.

— Хорошо справились, сударыня, — вывел из раздумий Хорс, стягивая перчатки и бросая на железный лоток, — не зря взял в помощницы. Устали? Вот, испейте отвара, сразу голова прояснится.

Беса с благодарностью приняла кружку из жарких лекарских рук. Холеные пальцы Хорса тронули девичье запястье, на миг задержались. Беса подняла лицо.

Ух, какой у барина обжигающий взгляд! Глаза темные, омутные, в глубине так огневые вихри и кружатся, так и затягивают, задержишь взгляд — пропадешь.

— Гляжу, умело с младенчиком управились, — заметил Хорс, аккуратно складывая фартук.

— Я матушке сызмальства подсобляла, Младку тетешкала, — Беса отпила отвара. — Горячо!

— А вы подуйте.

Беса послушалась, после полюбопытствовала:

— А у вас, Яков Радиславович, детки есть?

— Не обзавелся еще.

— Нешто и невест не было?

— Сватались, — невозмутимо ответил Хорс. — Да разве такого закоренелого холостяка, как я, исправишь? Вот, сколько себя помню, люду помогаю, а своих и не осталось никого.

— Совсем, как у меня, — Беса посмурнела, держа обеими ладонями кружку с отваром. — Страшно одной-то оставаться…

— Страшно, — эхом повторил Хорс. — Чем дальше — тем страшнее, сударыня. Оттого мне радостно, что отныне вы у меня объявились. Видно, для того нас старшие боги и познакомили. Познакомили — а имени вашего до сих пор не знаю. Все-таки расскажете, как батюшка с рождения величал, хм?

— Василисой назвали, — призналась Беса, смущенно улыбаясь и прокручивая в голове теплое «…мне радостно, что вы у меня объявились…».

— Имя-то красивое, — задумчиво сказал Хорс. — И вовсе напрасно его прячете. Ну, полегче вам теперь? Со временем к ранам привыкаешь. Вы ведь сами покойных в Навь собирали.

— То мертвые. А эти — живые.

— Жизнь богом дана, — возразил Хорс. — Каждому люду и каждой твари. По моим силам и разумению надлежит ее беречь и продлевать лета.

— Это кто дал? Сварг? — не поняла Беса.

— Пусть Сварг.

— А если Мехра призовет в Навь? Бывает ведь так.

— Не бывает, чтобы спасти нельзя было, — отрезал Хорс. — Каждый достоин спасения и жизни, сударыня, и более попрошу со мной об этом не спорить. Отдохните лучше, завтра будет новый день и новые заботы.

Беса прикусила язык. Хорошо, ни надзиратели, ни волхвы не слышат, дурные это думки, вредные, не угодные богам. Бесе бы тоже об этом не думать, а все-таки мыслишка поселилась. Отняла бы маменьку и Младку у Нави, коли такая возможность случилась бы? Знала, что отняла. Даже если против божественной воли идти пришлось.

— А все-таки, — медленно сказала она от двери, — я давно хотела вам сказать… мне тоже радостно, Яков Радиславович, что я теперь не одна, а с вами.

Зарделась и бросилась вон. А сердце колотилось, точно пойманная птичка.

Глава 12. Преступные дела

Настал травень с его ревущими грозами, с цветеньем садов и мавкиными песнями. Собирались зеленоволосые в запрудах да под мостками, аукались, качались на серебряных цепях. Месяц-ладья опустился ниже, рожками поддевал червенские купола, щекотал брюшки дремлющим на крышах котам. От речки-Гузицы тянуло сладкой осокой, и Даньша ловил огромных, в локоть длиной, карпов. Их подавали на стол с фасолью и кислым соком. Жаль, Хорс на ужинах не присутствовал вовсе. Ночи пропадал в опытном подвале, оттого у Бесы было тяжко на сердце. Хоть одним глазком, а хотелось поглядеть, как он снова мертвых поднимает, но о запрете помнила.

После помощи роженице прониклась к лекарю почтением. Сложная работа, нужная, куда нужнее, нежели мертвяков Мехре скармливать. Ходила по пятам за Хорсом, в рот заглядывала, каждому слову внимала, а слова он говорил странные.

Ишь, удумал! Одно дело ходячих мертвяков делать, мало ли их из Нави лезет? Другое — у живого соль забирать. Это уже не баламошные придумки, а преступное зломыслие. Услышат волхвы — колесуют.

Пару раз ездила в Усладный Дом вместе с лекарем, лечили безносых, болящих стыдной болезнью — в том снова помогла зеленая плесень, столь любимая Хорсом. Встретила прежнюю роженицу с младенчиком. Порозовел он, выправился, сосал титьку с удовольствием, а увидев Бесу — залопотал что-то, засучил ручонками.

— Яковом назову, — с придыханием поделилась баба, утирая сыну молочные слюнки. — В честь светлого нашего барина!

Хорс только ухмылялся в усы:

— Не думал, что ребенка оставит. Распутницы часто детей бросают, а тут — погляди. Не пропали даром, значит, мои уроки.

После ездили в ночлежку вырезать бездомному воспаленный пузырь. Хорс велел Бесе ждать на улице.

— Не ровен час, лепру подхватишь.

— А вы как же? — всполошилась Беса. — У вас и рана, поди, волколдлаком оставленная, не зажила еще.

Лепра — болячка приставучая, Мехрой благословленная. После нее только гнить заживо, да еще живым в Навь отправляться. С такими не каждый лекарь согласится работать.

— Меня Гаддаш защитит, — уверенно отвечал Хорс. — Взгляните сами, сударыня, уже и нет ничего.

И показывал десницу. Беса дивилась, насколько кожа у лекаря гладкая, ни морщинки на ней нет, ногти аккуратные, в руках будто силы и нет, а тронешь — под камзолом мускулы точно литые.

Беса изнывала от любопытства и, улучив момент, однажды решилась спросить у Даньши.

— Хорс-то? — парень почесал пегий затылок и сызнова закинул удочку в Гузицу. — Да что рассказывать. Приехал откуда-то, поговаривают, чуть ли не из самого Китежа, а может быть, из-за Беловодья. Имя у него похоже на наше, а вроде и чужое. По первости куролесил, много своевольничал, тогда и разругался с Аптекарским приказом. Потом притих. Платит хорошо, не обижает — и ладно. Многие его в Червене знают, и кто знает, тот с ним не ссорится, хотя Аптекарские по сию пору на него зуб точат.

— За что же? — заинтересовалась Беса.

— Так он лекарством занимается, а в Аптекарскую казну десятину не платит! — засмеялся Даньша. — А приезжают к Хорсу, бывало, из разных концов Тмуторокани, от Стрыгани до Ордынска. Иные и к себе зазывают. Только не всегда соглашается.

Беса подумала: а по каким делам он был в Поворове? И не из-за него ли подручные Сыпа поквитались с ее семьей? Но следом за страшными мыслями приходили страшные воспоминания, и она принялась выстругивать из деревяшки птицу.

— Красивые же у тебя игрушки выходят, — сказал Даньша, а Беса зарделась от похвалы.

— Тятка научил, — призналась. — Когда не пил, то всяко со мной занимался, сам игрушки стругал, и меня выучил. Знаешь, какие я домовины в Поворове делала? У! Сама Мехра любовалась!

— Не боишься, что зло на тебя затаила? — полюбопытствовал Даньша.