Лесные тропы

— Вы их знаете?

— Гнезда-то? Все осмотрел.

— И волки вас не тронули?

— Они человека не трогают. А меня-то и не видали. Я издали с дерева в бинокль все видел.

— И волчат?

— Всех четырех. Порядочные щенята. Славные шкурки выйдут.

— Какие шкурки?! Вы волчат тоже стрелять будете?

— Нет, зачем же. Волчат в мешок, когда с мамашей справлюсь. Потом с ними другой разговор.

— Старый волк за своих не заступится?

— Он трус, убежит — его с собаками не сыщешь.

— Днем пойдете?

— Нет, хлопотливо, народу нужно много, да и старуха хитрая: зачует суматоху — уведет щенят. Лови ее потом. А ночью она сама ко мне придет.

— А мне с вами можно?

— Тебе?! Ах ты плут, тараканишка бесхвостый, ха-ха-ха!

Старик долго хохотал так, что слезы стал вытирать. Но вдруг серьезно спросил:

— А почему нет? Сумеешь держать себя как деревянный?

— Как?

— Когда скажу: «молчать!», то чтобы ни пикнуть, ни моргнуть. Камнем, пнем торчать. Понял?

— Это я могу.

— Тогда завтра часам к семи вечера приходи сюда. Дома отпросись на всю ночь. Скажи, что на тетеревиный ток пойдем, чтобы напрасно не беспокоились.

— А куда?

— За Клязьму верхом поедем.

Вот великолепие! Значит, поскачем этакими всадниками с ружьями за плечами.

Но в назначенный срок я сильно повесил нос. Вместо оседланных коней у крыльца Степана Алексеевича, смирно опустив головы, стояли две лохматые деревенские клячи, покрытые рогожами.

А дальше хуже. Степан Алексеевич лежал в постели, стонал и чуть не плакал.

— Вон как скрутило. Куда там ехать, ногой двинуть не могу. Это на неделю, я уж знаю. Поздно будет: уйдет она.

— Волчица? Тогда к другой поедем?

— Тут все готово. Василий лаз выучил.

— Лаз?

— Ну да. Тропку, где волки ходят. Придется это дело бросить. Этакое горе!

— Степан Алексеевич, отпустите в засаду меня. Василий покажет.

Старик застонал, скрючился. Нельзя понять, смеется он или плачет. Он бормотал что-то про поросенка и опять упомянул насчет тараканишки без хвоста.

Вдруг он сел.

— Прохлопнешь старбуса? — пропыхтел он. — Тогда пущу.

— Конечно, прохлопну. Важное дело!

Я живо зажег свечку, поставил ее на стол, надел пистон на капсюль длинного ружья, прицелился в маленькое пламя и спустил курок. Свечку задуло.

— Молодчина! — закричал старик. — Стрелять можешь. Ну что ж. Запалишь как свечку. А старбус не выдаст. Если ты это дело сделаешь, я тебе, сынок, старбуса оставлю, когда помру. В завещании напишу. Теперь слушай, мой мальчик. Всю ночь придется в болоте пеньком сидеть. Ни кашлянуть, ни чихнуть, ни ногой переступить, чтобы сучочка не сломать. Тихо-тихо сиди. Они выть примутся — не пугайся. Потом они мимо тебя пойдут, Василий знает, куда тебя свалить.

— Как свалить?

— Прямо с лошади. В этом вся штука. Чтобы человеческого следа около ихней тропки не было. А то унюхают — и не пойдут. Василий уедет с лошадьми. А ты смотри. Если будет еще светло, то первого пропусти, второго бей.

— Разве их двое?

— Когда от логовища идут, то первый — волк, за ним — волчица. Ее-то нам и нужно. Быть может, в темноте пойдут, тогда не стреляй. Подожди, — на зорьке назад вернутся. Тут наоборот: первого бей, это она и есть. Запомнил, не спутаешь?

Я повторил порядок волчьего хода.

— Правильно, — одобрил старик. — В голову не целься: промахнуться просто, — в бок, в лопатку пали. Только помни, что у тебя один выстрел; промазать — позор на всю жизнь. Старбус свое дело сделает. Давай его сюда. Зарядим. Становись на стул. Возьми мерку. Пустой попробуй, как насыпать будешь. Теперь порох сыпь. Вот из этой жестянки. Так. Пыж гони. Правильно. Картечь — видишь? Все двенадцать должны лечь ровно, не болтаться и не теснить друг дружку.

— Как же я это узнаю? Не заглянуть в ствол.

— Шомпол скажет. Держи! Этому шомполу цены нет. Он из черного дерева первейшим мастером выточен сто лет назад. Сыпь!

Я отправил дюжину свинцовых шариков в темную глубину диковинного ружья. Старик его от меня взял, встряхнул, постучал прикладом о пол и снова скомандовал:

— Полезай опять на стул! Запускай шомпол! Щупай. Ну, что?

— По-моему, ничего. Не шевелятся картечины, там все неподвижно.

— Хи-хи. Иначе не должно быть. Я вчера их на пыже примерил. Вот.

Он показал белый в черных точках картонный кружок.

— Этим пыжом прикрой, надень пистон. Готово? В шкафу в углу чехол лежит. Не нашел? Да нет, не на все ружье. Маленький чехольчик только на курок с собачкой. Ну вот, давай сюда, надевай! Теперь все в порядке. Не подкачает старбус. Смотри, не ляпни мимо, ты, стрелок!

Василий, вернувшийся из города с покупками, поохал над болезнью старика, но не очень удивился, что тот вместо себя посылает мальчугана: никакой мудрости нет в волка выстрелить. Пустое дело.

Старбуса лесничий, к сожалению, мне не отдал, а привесил на ремне за спину Василию и показал, как держать.

Поехали. Ничего, не плохо даже на клячонке, на рогожке вместо седла. На мосту через реку меня видели знакомые рыболовы: верхом еду, а впереди бородатый дядя с длинным ружьем. Значит, на охоту, хо-хо!

Красные полосы повисли на краю неба, когда мы въехали в лес. Зеленые вершины деревьев виднелись ясно, но между кустами ползли тени, растрепанно тянулись, точно обрывки белой паутины.

Василий задержал своего коня. Я на него почти наехал.

— Близко, — сказал он тихонько. — Как сниму шапку, так, значит, тут оно и есть. Тогда уже молчок, говорить нисколько нельзя. Ельнику я там накидал, на него прыгнешь и ружье от меня возьмешь. Ладно?

Вверху свистели утиные крылья. Где-то совсем близко чуфыкал тетерев. Зачмокали копыта наших лошадей, по болоту стали ступать.

Зеленые стены с обеих сторон приблизились к тесному сырому пути.

Что за шорох, кто там шевелится в темной чаще? Или мне только кажется, что там какая-то возня?

Однако важнее всего на свете шапка Василия.

Вот он ее снял, остановил лошадь.

Тут? Верно.

Вот еловые лапы навалены кучей. Я спрыгнул на них и протянул руки за ружьем. Но Василий, забрав поводья моей лошади, едет дальше, возвращается, показывает на землю под ноги лошади.

Что такое? А, понимаю. Это тут пойдут волки, тут волчья тропа, где чуткие звери спокойно нюхают следы копыт, но не переносят поступи человека.

Василий подъехал, передал мне ружье и молча подмигнул мне на лаз: понял ли? Я также кивнул: понял. Он уехал.

У-у, какая жуткая ночь подступает со всех сторон!

Серой стала небесная вышина. Туман густыми клубами, точно дым, вылезает из каждого куста. Это оттуда, из этих колеблющихся белых волн набегает такой противный холодок? Брр… Как сыро стало! Кто это так урчит? А, лягушки. Догадался, но никогда не слыхал их в таком множестве; как-то угрожающе звучит в наступающей темноте многоголосый крик.

Таинственно, гулко посвистывает, летая кругом, большая темная птица. Понимаю — сова. Кого она тут ловит?

«Бу, бу! Бу-бух!» — стонет кто-то глухим басом в глубине леса.

Ну, там болото, топь. Там всякие гадости могут быть.

А не закричать Ли мне во все горло да не убежать ли по дороге, куда уехал Василий?

Вдруг оттуда как-то сверху, заглушенный далью, но ясно донесся до меня крик петуха. Ему ответил другой, потом несколько разом.

Ах, чудесная песня, прекрасные кукареку, милые, милые петухи!

Значит, там, на горе́, деревня. Там живут люди. Их замучили волки. Зачем я сюда пришел?

Стыдно охотнику бояться пустяков. Лучше займемся, как поудобнее приладить длинный ствол старбуса в направлении на волчий лаз. Прицеливайся, стрелок! Раз, два…

Тут, совершенно не заметив, как это случилось, я крепко уснул и проснулся от странного звука.

Наперебой двое сильно трубят в медные рожки: «Ту-ру, ту, ту! Тута, та, та!»

А, знаю. Горнисты зорю бьют. Сколько раз слыхал я этот бодрый сигнал у солдат среди белых их палаток. К нему еще приговорка смешная: