Страница 1 из 8

Создатель Лун с иллюстрациями Сантьяго Карузо

Чамберс Роберт Уильям

Роберт Чамберс

Создатель Лун

Robert W. Chambers

The Maker of Moons & Other Tales

Предисловие Сантьяго Карузо

Эта подборка, продолжающая серию из четырех рассказов, которые связаны между собой трагической историей «Короля в желтом» (1895), извлечена из сборников «Создатель Лун» (1896) и «Тайна выбора» (1897). Стихотворения, предваряющие прозу, окутывают старинные легенды флером литературного изящества: автор этих рассказов был не столько беспокойным мечтателем из провинции, сколько дилетантом, вдохновлявшимся богемной жизнью «прекрасной эпохи». Но если в те времена Чамберс не уступал известностью лорду Дансейни, то сегодня его помнят в основном лишь как автора «Короля в желтом», ибо эта про́клятая книга – предтеча «Некрономикона», созданного знаменитым мифологом из Провиденса. Каждый рассказ Чамберса словно ожерелье тончайшей работы, а в целом все их можно назвать связующим звеном между литературой Северной Америки и той мрачной и набожной фантастической прозой, которую незадолго до него представил француз Марсель Швоб в своем сборнике «Король в золотой маске» (1892), переписав ряд легенд и исторических эпизодов в сверхъестественном ключе. Чамберс разворачивает свои сюжеты с типично французским благоразумием, но благодаря обилию подробностей ткань его повествования зачастую превращается в изысканный гобелен, пропитанный экзотическими ароматами и наводящий на мысли о Ближнем Востоке или еще более отдаленных уголках Земли. Так происходит, например, в рассказе «Создатель Лун» – жемчужине этого сборника. Некий вымышленный китайский культ ставит под угрозу самые основы экономики Соединенных Штатов, а все элементы, из которых Лавкрафт впоследствии сформирует миф о Ктулху, разложены перед читателем, как на витрине: тут и представители замшелой аристократии, пытающиеся сохранять американскую версию хороших манер перед лицом древнего варварского народа; тут и зловещая, смертоносная фауна, связанная с экзотическим культом, – вечное отражение ксенофобии правящего класса.

Однако герои Чамберса отличаются от лавкрафтовских: их дерзания вдохновлены не только любопытством к потустороннему, но и поисками любви. Не стоит поспешно упрекать его героев в мизогинии: они действуют строго по тем канонам служения прекрасной даме, которые христианство когда-то утвердило в самом сердце рыцарского Средневековья и которым всецело подчинялся сам Чамберс, будучи истинным джентльменом. Один из основных мотивов его прозы – торжество любви (сколь бы ребяческие и сентиментальные формы она ни принимала с точки зрения наших современников) над страхом, который порождает вторжение сверхъестественного ужаса в повседневную жизнь.

Известно, что мифическая Каркоза, родина Короля в Желтом, заимствована из сновидческого рассказа Амброза Бирса «Житель Каркозы», но между этими двумя писателями есть и другая точка пересечения: бирсовский «Случай на мосту через Совиный ручей» явно перекликается с рассказом Чамберса «Врата Горя», в котором последнее слово дикой природы, истребляемой белыми людьми Северной Америки, звучит не менее весомо и громко.

Впрочем, и другие рассказы Чамберса во многом опираются на традицию Бирса – это становится очевидно всякий раз, когда встреча цивилизованного человека с дикой природой оборачивается нелегким испытанием, а буржуазный дух истекает кровью на шипах проклятия, которым проигравшая сторона Истории клеймит мечту отчаянных первопроходцев и сорвиголов. Так, изгой обретает мимолетное блаженство лишь для того, чтобы погрузиться в пучину истинной муки; путник из рассказа «Исская дева» тщетно пытается вернуть видение бретонской Атлантиды, а нечестивый мертвец возвращается спустя столетия, чтобы обрушить грозное пророчество на потомков своего врага. Переверните страницу – и вы услышите шелест крыльев. «Вестник» уже здесь.

Вестник

– Пуля вошла сюда, – сообщил Макс Фортен, приставив средний палец к круглому гладкому отверстию точно посередине лба.

Я сел на холмик сухих водорослей и снял с плеча охотничье ружье.

Коротышка-химик осторожно ощупал края пулевого отверстия – сначала средним пальцем, затем большим.

– Дайте-ка мне еще раз взглянуть на этот череп, – сказал я.

Макс Фортен поднял его с земли.

– Такой же, как и все остальные, – заметил он.

Я кивнул, даже не протянув руки. Фортен на миг растерялся, но затем аккуратно положил его в траву у меня под ногами.

– Как и все остальные, – повторил он, протирая очки носовым платком. – Я подумал, может, вы захотите увидеть один из этих черепов, вот и принес его сюда из гравийного карьера. Парни из Банналека[1] всё еще там копают. Пора бы уже и честь знать.

– Сколько всего черепов? – поинтересовался я.

– Они нашли тридцать восемь, а в списке значатся тридцать девять. Все свалены грудой в гравийном карьере, на краю пшеничного поля Ле Бьяна. Ле Бьян собирается остановить их.

– Пойдемте, – сказал я и, подхватив ружье, двинулся прямиком через скалы. Фортен пошел по одну руку от меня, Малыш побежал по другую.

– У кого этот список? – спросил я, закуривая трубку. – Вы сказали, есть какой-то список.

– Нашли латунный цилиндр, а в нем – скрученный листок с этим списком, – ответил химик и добавил: – Не стоит здесь курить. Если хоть одна искра попадет в пшеницу, ну, сами понимаете…

– Не волнуйтесь, у меня есть крышка для трубки, – улыбнулся я.

Полюбовавшись, как я пристраиваю на раскаленную чашечку трубки насадку с дырками вроде перечницы, Фортен продолжил:

– Список составили на плотной желтой бумаге; в этом латунном цилиндре она отлично сохранилась с тысяча семьсот шестидесятого. Сами увидите.

– Что за дата?

– Список датирован апрелем тысяча семьсот шестидесятого года. Он сейчас у бригадира Дюрана. Написан не по-французски.

– Не по-французски? – удивился я.

– Нет, – торжественно подтвердил Фортен. – По-бретонски.

– Но в тысяча семьсот шестидесятом на бретонском еще не писали и не печатали книг[2], – возразил я.

– Разве что священники, – обронил химик.

– Я слыхал лишь об одном священнике, который писал по-бретонски, – начал я.

Фортен украдкой взглянул на меня.

– О Черном Монахе? – уточнил он.

Я кивнул.

Фортен открыл было рот, чтобы продолжить, поколебался и наконец упрямо стиснул зубами пшеничный стебель, который жевал на ходу.

Банналек – город в регионе Бретань, на северо-западе Франции. – Здесь и далее прим. пер.

Долгое время бретонский язык оставался исключительно устным. Литературный бретонский был разработан искусственно лишь в XIX веке.