Спаситель

– Иде валандались, остолбени! Кому пети! – стыдил он братьев и отдельно кричал на Савку, указывая на него пальцем. – А тебе на печи ездовать токмо! Конник тоже мне.

Робкие оправдания братьев, что их одноконкам при всем желании не угнаться было за парными ездовыми только распаляли его.

– Буде тебе серчать, братец, убо годе еже ты живой, – примирительно сказал Егор, но тотчас пожалел.

– Серчать буде! – заорал Аким. – Мой зад горит, а не твой, псове!

Филипп подошел к Акиму, достал свой платок, передал ему и слегка похлопал по спине.

Аким немного успокоился и прикладывая платок к лицу пошел в лес.

– Амо ты, братец? Куда пошел? – кричали ему, но он лишь махнул рукой.

Данила подошел к Завадскому.

– Они вас не видели? – спросил Филипп.

– Бес увидал их далече, егда от вас едучи. Мы за курганом укрылись. Слегло с души яко вас увидали. Братися в мале толку – из оружия токмо топор да две пищали осталися. – Данила посмотрел на Филиппа – раненое лицо, грязный рваный бушлат. – Стало быть все, брат?

– Похоже, что так.

– А мы покамест вас дожидаючи дознались в посаде с одного купчишки, еже стоянка зде ниже, за удолом, идеж цинский купчина на струге торгует бязью, чаем да лечебными травами.

– Да только нечем нам теперь с ним торговать.

Тут вдруг раздались одобрительные возгласы братьев:

– Ах ты, Аким! Утаил, хитрый черт!

Кто-то засвистел, кто-то даже захлопал в ладоши.

Филипп и Данила обернулись.

Из лесу выходил улыбающийся Аким, сжимая в каждой руке по соболиной связке.

***

В целях добычи пропитания и заодно – частичной компенсации за наглый грабеж, Завадский с братьями напали ночью на тот самый пост, где с задержкой проверяли их обоз. Благо и находился он всего в паре верст. Стрельцов, казаков и подьячих разоружили, связали – среди них оказался и тот раскосый казак, который сдал их коротышке с рыжебородым.

Аким в ярости хотел убить его, но казачишка так остервенело и слезно молил о пощаде, что Аким всего лишь разбил ему нос. Улов не велик – четыре лошади, крепкая ездовая телега, пять пищалей, четыре сабли, несколько кинжалов и стрекал, запасные седла, сено, провизии на неделю и между прочим – чернил, бумаги и печать на пропуск таможенной избы – тоже забрали. Плененный подьячий по указанию Филиппа наделал им пропускных и прочих выдуманных грамот. У молодого «дьяка» под столом обнаружилась четверть ведра водки. Ее взяли с собой. Затем, двое братьев – Егор и Бартоломей, встав во дворе у окна горницы, где лежали связанные пленённые, говорили как будто «пьяными» голосами, что собираются дескать к Баргузину – так чтобы слышали пленники.

На деле же Завадский с братьями двинул прямо в противоположную сторону – к Нерчинску, но на первом же распутье повернул на юг.

Всего день потратили они на поиск стоянки и небольшого поселения между Нерчинским и Шильским острогами. Спрашивали у каждого встречного и выйдя к излучине Онона, с холма сразу увидали красивую, похожую на бабочку, китайскую джонку.

Вообще джонки было две, одна стояла у деревянного причала, а вторую они не сразу заметили – она покачивалась чуть поодаль от берега, за ивами, будто собиралась отплывать и проверяла ход. У причала толпилось совсем немного народа. Это торговля? – разочарованно подумал Завадский. – Да как же на этом разбогатеть?

Босые русские мужики угрюмо грузили плетенные корзины на две телеги. Тут же стоял пузатый приказчик и длинный русский купец, сам похожий на китайца. На подъехавших староверов они поглядели с опаской.

Торговлишка шла тут явно стихийно, судя по отсутствию государственных лиц. Холопы купца тоже разинув рты глядели на староверов, а сами же староверы с изумлением смотрели на китайцев – те сновали по джонке с бамбуковыми зонтами, в цветных рубахах и шароварах, некоторые в коленкоровых кофтах и кафтанах. Почти у всех длинные черные косы и на головах конические бумажные шляпы. На староверов они вообще не смотрели, как будто им никакого дела не было до них. Между тем Филипп увидел на палубе несколько небольших мешков и деревянных ящиков. Некоторые китайцы сидели среди них по-турецки и поднеся к лицам миски ловко поедали палочками рис.

Это настолько изумило староверов, что некоторые встали как вкопанные. Завадский же подумал: китайцы как китайцы. Однако их старинный образ, воплощенный в одежде, внешнем виде, этой джонке, словно сошедшей с картинки взволновали его. Ветер с изморосью летел в лицо, развеивая сомнения в нереальности происходящего, которые время от времени – обычно ночью или после внезапного пробуждения одолевали его.

Он заметил на джонке под навесом толстого китайца в шелковом халате, курившего длинную тонкую трубку и понял, что это видимо и есть купец. Он ступил на палубу с Акимом и Данилой. Тут же им навстречу выскочила пара китайцев, вскинули головы и выяснилось, что основная проблема в торговле – отсутствие переводчика. Они не понимали даже жестов и на любые попытки вступить в переговоры – кричали и махали руками, как будто отгоняли их и вообще вели себя как будто высокомерно.

– Во-то черти! – сердился Аким.

В конце концов отошли к стоянке и от нечего делать познакомились с русским купчишкой. Тот махнул рукой в сторону джонки.

– Черти и есть, су мы для них еже нищие дикари. Воська, выменял на сорок шкур чаю, шелку вмале, да фарфоровую чашу еже для младенца разве. – Купец показал крошечную чашку. – Чай и шелк сказывают годе идет, да опасно, зело много ставят за него, выгоды торговати нету. А у нас иного не берут – шкур токмо неохотно, да пушнины. А хороших топоров не надобе, говорят. Да я совсельно овый товар лучше в Иркутск свез бы тамошним перекупщикам выгоднее бы продал. Ежели прелесть [обман] и про чай – одно разорение.

Когда купец со своим маленьким обозом уехал, Филипп с Акимом вытащили все свое богатство из телеги – две связки соболиных шкур и, зайдя на причал потрясли ими в воздухе. Китайцы на джонке оживились, забегали, заголосили на своем языке, подскочили к толстому под навесом, стали показывать на причал. Толстый китаец посмотрел на Филиппа и Акима и кивнул. Тотчас двое китайцев выскочили и стали махать братьям – приглашать на джонку.

Завадский подошел к купцу, тот сидел на какой-то циновке по-турецки, от него пахло чесночным маслом, он щурился от табачного дыма и не то, что не встал, а даже и не ответил на приветствие своим «нихао». Некоторые китайцы после риса тоже закурили свои дешевые трубочки и плевали в реку.

Один китаец взял у Акима связку соболей и передал толстому китайцу, то грубо ощупал ее, проверил каждую шкурку, вывернул, деловито сдвинув брови, затем швырнул к ящику. Со связкой Филиппа проделал то же самое и после подняв на Завадского взгляд что-то спросил. Китайцы пытались переводить жестами, пока не стало понятно – китайцы спрашивают есть ли еще? Филипп покачал головой и без того равнодушный толстый китаец потерял к ним как будто окончательный интерес. Он махнул своим слугам и те открыли перед братьями сундучок с рулонами зеленого и белого шелка. Другой китаец развязал мешочек с черным чаем.

Филипп указал рукой на шелк, затем на чай. Китаец достал два зеленых рулона и протянул.

– Еще давай! – гневно потребовал Аким.

Каким-то чудом китаец понял его и энергично затряс головой одновременно – дескать, это все.

Филипп с Акимом переглянулись: да это же грабеж.

– Ладно, давай чаю, – указал он на мешок.

Китаец начал делать какие-то странные движения в сторону рулонов шелка, которые Филипп держал под мышкой.

– Еже им надобе, брат? – не понимал Аким и тыча на мешок требовал. – Чаю давай, не чирикай!

Но китайцы продолжали махать руками и голосить, пока Филипп наконец не понял – за соболей китайцы давали не шелк и чай, а либо шелк либо чай.

– Во-ся разбойники почище рыжей гниды! – разбушевался Аким и стал ругаться на китайцев. Те тоже в долгу не остались кричали на них по-китайски, затем – выхватили у Филиппа рулоны с шелком и вернули им соболей.