Спаситель

В приказной избе было многолюдно, шумно и в целом встретили их высокомерно. Завадский даже испытал дежа вю – будто пришел в какую-нибудь госконтору за справкой. Какой-то мелкий служилый велел встать им в общую очередь, состоявшую из разночинной публики – от подобострастных холопов, падавших на колени, едва доходила до них очередь до каких-то важных пузатых священников. Более всех уверенно себя держали здесь всякие целовальники и подьячие посланные с бумагами из земств. Ярыжные собратья принимали их радушно и без очереди, обмениваясь шутками-прибаутками. Профессиональная солидарность.

Аким разумеется, терпеть такого не стал. Он обернулся, со скепсисом поглядел на Филиппа и Антона.

– Ну? Еже встали яко девки на смотринах?! – произнес он отрезвляюще и нагло расталкивая локтями толпу попер прямо на дьяка, сидевшего за отдельным столом в дальнем конце избы.

Опомнившиеся Филипп и Антон поспешили за ним. Никто не решился их остановить.

Дьяк – полный, тестолицый, со сверкающей лысиной, устремил на них слегка удивленные глаза.

– А ну сказывай, еже за плищь [неразбериха] у вас в разряде деянится?! – гневно вопросил Аким. – Разбойники ни даже под острожными стенами без зазору важных гостей пищалями стращают!

– С челобитной тудыть! – кивнул куда-то в сторону ничего не понявший дьяк и тут же позвал какого-то Прошку.

Тотчас подскочил худой подьячий с улыбчивым лицом, но ничего делать не решался – просто стоял подле.

– Я те дам тудыть! – Аким схватил дьяка за отвороты ферязи, потянул из-за стола.

Худой подьячий дернулся было к ним, но Антон взял его одной рукой за шею.

Филипп заметил, что кругом воцарилась тишина, только подьячий хрипел, да дьяк часто дышал. Медленно обернувшись, он увидел, что все замерли и смотрят на них. Почему-то вспомнились эпитеты, которыми наградил их ярыжка в книге. Вот стало быть, как их видят со стороны – разбойниками. К собственному удивлению, Завадскому стало стыдно, и одновременно обидно за братьев.

– Ладно, – сказал он тихо, – пойдем отсюда, братья.

Едва они вышли на улицу, тотчас раздались нарастающие оглушительные пересвисты на разный манер, лай собак и топот копыт.

– Воевода! Воевода едет! – закричали с разных сторон.

Следом через распахнутые ворота в острог проскакали восемь всадников, за ними ни много ни мало – запряженная в четверку английская карета. Всадники поскакали дугой, а карета лихо затормозила у ворот внутреннего острога. Из нее вышел белобородый пожилой сутулый мужичок в красном кафтане при золотом поясе. По тому как суетилась вокруг него богато одетая свита, Завадский понял, что это и есть воевода.

– Гляди-ка, брат, – сказал зоркий Антон, указав в сторону.

Оттуда к воеводе приближался тот самый рыжебородый, которого Филипп видел сегодня вместе со стрельцами, которые их ограбили. Его сопровождали пять-шесть охранников.

Воевода обернулся на топот копыт вместе со свитой и любезно, как будто даже почтительно поприветствовал спешившегося рыжебородого. Тот нагнулся к старичку и по-свойски положив руку ему на плечо, что-то сказал, и оба они засмеялись.

– Во те на, – протянул Аким, – мнится мне еже овый рыжий хмыстень зде навроде нашего Истомки.

– Валим отсюда, – быстро сказал Завадский.

– Чаво?

– Уходим. – Повторил Филипп сквозь зубы и двинулся в сторону, по большой дуге, чтобы церковь и расстояние поскорее спрятали их от тех, кто толпился у ворот мини-острога. Оттуда раздавался многоголосый хохот.

Антон с Акимом, так же как Филипп, вдавив голову в плечи слегка боком спешили за Завадским, пока церковь полностью не скрыла их.

За церковью Филипп кивнул в сторону моста – пройдем там дескать мимо амбаров. Они уже вышли было, но тут снова раздался свист и топот и вместе со стрельцами в острог ворвался звероликий коротышка. Завадский нырнул обратно. Все трое прижались к церковной стене. В это время из приказной избы вышел тот улыбающийся подьячий, которого Антон хватал за шею и посмотрел на них. Двигался он же он как будто к мини-острогу.

– Обложили, поганцы! – выругался Аким.

– Черт! – Завадский покрутил головой. – Пошли! Башками не вертите. Идите быстро, но уверенно, как будто по важному делу!

Так и сделали. Завадский широко шагал, деловито поглядывая на амбары и лабазы слева – дескать какой-то хозяйственный купец идет себе по делам с двумя рындарями, да заодно интересуется архитектурой складских построек в остроге. Краем глаза, он видел на другой стороне пеструю многолюдность. Он будто физически ощущал исходившие оттуда густые волны угрозы. Филипп ругал себя за глупость и самонадеянность. Это там – на юго-востоке Томского разряда он хозяин и важный человек, а здесь он никто, простой разбойник с раскольниками, которых закон обязывает сжигать в срубе. Тьфу ты черт, неужели он угодил в эту ловушку? Сейчас он как никогда понимал, что значит ходить по краю. И на что вся его надежда? На липовую грамоту и собственную наглость? Так себе защита.

Антон поравнялся с ним, Аким шел сзади, почти впритык. Вот уже впереди распахнутые ворота – шагов двадцать до них. Ярыжка записывает в свою книгу каких-то ходоков в косоворотках, из ворот показались конские морды, тащившие тяжелую подводу. Но больше всего Филиппа угнетало отсутствие громкого смеха справа. Не смотри, сказал он себе. Вот уже ворота. Казак с подбитым глазом нагло оглядел его, хотел сказать что-то, но только кивнул и перевел взгляд в сторону – туда, где стояла толпа с воеводой и рыжебородым.

Свисты оглушили, следом стремительно набегающий конский топот. Лошади, ходоки, казак – слишком многолюдно в воротах, успел подумать Завадский, какая-то искусственная возня. В раздражении Филипп оттолкнул ходока и бросился бежать, братья сорвались вместе с ним. Но крики и топот уже совсем рядом, следом какая-то чудовищная сила опрокинула Филиппа с ног.

Его тащили за руки, как в первый день попадания в этот мир. Втягивали туда, откуда он бежал. Перед глазами проплывали лица в обратном порядке: ходоки, казак с подбитым глазом, стрельцы, подьячий, уперший руки в бока коротышка и конечно – самодовольный рыжебородый. На всех лицах презрительные улыбки и любопытство. Возгласы: кого сымали? Татей? Верохулителей? Колдунов? Людей будто прибавлялось кругом. Где-то позади раздавались глухие удары – били его братьев. Тяжело стонал Аким. Завадский закрыл глаза.

Их заковали в кандалы, бросили в холодное узилище, тьма кромешная, кругом кто-то вздыхал. Филипп прислонился к стене, чувствуя слева плечо Акима. Он все еще стонал.

Завадский пытался думать, но не мог взять себя в руки – для начала следовало успокоиться. Терпения вечно ему не доставало.

– Вы кто такие, люди добрые? – раздалось откуда-то спереди.

– Томские люди торговые, – спокойно ответил Антон.

– Охо-хо, – вздохнул незнакомец добродушно, – я и сам торговый человек из Верхнеудинска. Привез в мале муки да льна, эх…

– Отобрали?

– Еже продать не успел забрали на постой – от товарного сбору утаил, дескать. Эх, горе горемычное. Сманил же диавол в этот Нерчинск, инде зде и торговати-то не с кем.

– А цины?

– К ним не пущают. Посольство токмо с месяц яко убрались. Одни служилые, да голь дикари. Во-то братца дожидаючи, еже бы выкупит меня, уж Бог с ним с товаром.

– Тебя единаче овый рыжий черт разорил? – раздался во тьме голос Акима.

– Рыжий?

– Погань рыжебородая с шавкой своей коротышкой носатой.

– Энто пятидесятник овый, Рогаткин? – как-то насторожился вдруг незнакомец.

– Клички ерпыля не ведаю, а по чину пятидесятник и есть.

– Да вы с ними братися зане?

– Пограбили они нас и без сказок сымали сюды. Я этому ерпыленку нос откушу, дай токмо выбраться!

То ли прозвучало это слишком по-разбойному, то ли еще по какой причине, но незнакомец умолк. Филиппу показалось, что он напуган.

– Слушай, – обратился Завадский в темноту, – кто этот рыжебородый?

– Да вы что, братцы, верно не ведаете поперек кого сгрели?