Спаситель

Карамацкий посмотрел на племянника, которого последнее время решил учить жизни. Можа ему поручить? Всяко лучше просьбы его о месте Скороходова. Столь открытое кумовство подлинной власти только бы навредило, а тут – простор. Да и Варлаама прижать – дело несложное, как раз для Степана.

Все эти обрывочные, незавершенные думы перескакивались с осколками желаний, фрагментами приятных воспоминаний о расправах, новыми заботами об отложенных прежде делах вроде полыхающих вокруг Томска бунтах и отсутствия вестей от Пафнутия. Мысленный круговорот прервал слуга, доложивший о прибытии Артемьева.

Карамацкий встал, ко всеобщему удивлению молча обнял вошедшего бульдожьелицего своего заместителя, затем также молча до краев наполнил серебряную чарку хлебного и протянул ему.

Артемьев залпом осушил поданную Карамацким чарку, браво крякнул, отер усы тыльной стороной ладони и стал докладывать о розыскных делах и проведенных дознаниях. Было схвачено уже пару десятков бунтовщиков, но сведения которые давали они на пытках и даже на очных ставках рисовали довольно странную общую картину. Один бунтовщик указывал зачинщиком какого-то мелкого целовальника из Ондатрова, другой простого холопа или казака, третий божился, что зачинщик – десятник Маковского острога из сотни есаула Копыто и все названные руководили мелкими отрядами, будто сами по себе, и восстания те происходили стихийно.

– Обаче не верую я в это, Осип Тимофеевич, – высказал по окончании доклада свое мнение Артемьев, – кто-то стоит за ними, и смутьян овый не такожде прост.

– А елико Бутаков со Скороходовым и заварили, коль промеж них даже казаки имеются, а топервы вдосталь по привычке, учуяли слабую руку? Ин как бы ни то было, прежде надо дать понять людям, еже нужа в разряде по-прежнему сильна. Казни на площадях всех бунтарей, дабы все видели еже буде с коегаждым, овый смеет мутить воду. Ныне нам много надо справити. Ничего, Олег Павлинович, разберем со всеми.

Артемьев кивнул.

Карамацкий тем временем поглядел в сторону и грозно улыбнулся.

– Нет, ин боло [ведь] кто мог подумати. Скороходов! Дозде [до сих пор] в голове не складучися! – воскликнул он, хлопнув по колену.

Захмелевший от полной чарки Артемьев подошел к сидевшему боком у стола Карамацкому, произнес ласково-уважительно:

– Брось ты кручиниться да терзать себя, Осип Тимофеевич, иже он убо присно на тебя смотрел косо. Поди и сплетни распускал за твоею спиною, себе годные.

Карамацкий поднял на Артемьева взгляд, умасленный сиюминутным порывом любви к собутыльнику. Тут впервые заметно стало, что он пьян – голова Карамацкого слегка покачивалась, глаза будто плавали в пространстве.

– Задним-то умом все сильны, ин яко же мы братец овую гадюку проглядели? Ума не приложу!

– Яко же проглядели? Да ежели б не твои караулы, Осип, на дорогах, кто бы мог уразуметь, еже за всем стоит воевода?

Глаза Карамацкого вдруг потемнели, но Артемьев этого не заметил – он уже был достаточно пьян и продолжал слегка заплетающимся языком рассыпать похвалы уму Карамацкого, благодаря которому вовремя удалось раскрыть заговор воеводы против полковника.

Между тем, от Степана, который был трезв и за последние недели пребывания подле дяди, хорошо изучил его повадки, не ускользнули микроскопические странности в поведении Карамацкого.

Когда разболтавшийся Артемьев уводил взгляд или поворачивался, Карамацкий смотрел на него так же как он смотрел на Бутакова, когда ножом отпиливал ему голову.

Степан почуял неладное. Между тем, когда подполковник снова повернулся, Карамацкий неслышно поднялся за его спиной, так что Артемьев вздрогнул, обнаружив перед собой полковника в такой близости.

Карамацкий расплылся в улыбке, обнял одной рукой Артемьева.

– Ведаешь чем на самом деле худы крысы? – заговорил он, скалясь, будто мучимый сильной изжогой. – Оне не серьезные вороги тебе – жалкие и трусливые грызуны, обаче худо то, еже внутри они. И грызут, не останавливаясь – твои кишки, сердце, душу. Грызут и грызут. Грызут и грызут. А ты истекаешь кровью, и ничего не можешь, будто твоя же плоть терзает тебя.

Немного растерявшийся Артемьев понимающе кивал.

– И егда попадется она тебе в руки, – Карамацкий вытянул кулак, – выжигай ее со всем отродьем! Даже, аки притом сгорит часть тебя самого.

– Ин убо… Осип Тимофеевич, не терзай ты душу, все же топерва позади. Сымали ж гадюку. – Осторожно проговорил Артемьев.

Карамацкий убрал руку с плеча заместителя, закрыл глаза и сделав усилие над собой улыбнулся.

– Слава Богу.

– Ну, стало быть пора мне, Осип Тимофеевич. – С фальшивой бодростью сказал Артемьев. – Доклад мне бывати дондеже к тебе пришед – привезли целовальника из Ондатрова, хочу самолично допрос ему учинить, покамест не кончился.

Полковник похлопал заместителя по плечу и кивнул.

– Ступай.

И пока Артемьев шел к двери, Карамацкий пристально глядел ему в спину. А затем повернулся к окну и посмотрел на свой кулак, разжал – пальцы слегка тряслись и будто рассердившись этому, полковник снова сжал ладонь в кулак.

Степан с ужасом смотрел на дядю.

– Сейчас беги к Солодовникову, – тихо сказал ему Карамацкий, – пущай берет лучших своих людей и арестует Артемьева.

– Дядя! – громко прошептал Степан, привстав от удивления. – Так это…

– Да, Артемьев крыса.

– Но как?

Карамацкий как ни странно выглядел теперь сильно уставшим и расстроенным и племеннику вспомнились слова дяди о крысах, которые разят сильнее врага.

– Про воеводу в письме токмо я, ты, да Пантелеев ведали… – Полковник отвернулся и только поворотив хмурое лицо свое вполоборота, добавил: – и конечно тот, кто писал его.

***

Сидя в санях, мчавших во весь опор, подполковник Артемьев то и дело бил кулаком в спину возницу, требуя ускориться и одновременно ругал себя за то, что поехал к Карамацкому в санях, а не верхом на быстром скакуне своем Сципионе Маньчжурском. То и дело оглядывался полуполковник, но ничего, кроме снега и бронзовеющего в ранних сумерках неба не видел. По телу шли волны озноба. Как он узнал, Артемьев не ведал, но точно знал – полковнику известно все и повода для сомнений в этом нет ни малейшего.

Наконец, сани пролетели по краю стрелецкой слободы и въехали на огромный двор, огороженный высоким частоколом. Артемьев спрыгнул с саней, побежал к избе, на ходу зовя одного из рындарей своих.

– Карауль у ворот, елико узришь конников аще кого – свистай!

Рындарь кивнул и побежал к воротам.

– Федор! – следом кликнул Артемьев лучшему своему конюху. – На козлы живо!

Ворвавшись в избу, подполковник напугал жену.

– Хватай токмо шубу, беги на двор, я сымаю детей!

Жена захлопала глазами.

– О, Господи!

Артемьев прижал ее к стене, другой рукой схватил с сундука шубу – сунул ей.

– Живо!

Он буквально вытолкал жену за дверь, побежал в светлицу за детьми.

На дворе раздался женский визг. Артемьев обернулся, выхватил саблю, бросился на улицу.

Так и не надев шубу, жена держала ее в руках и глядела на рындаря, лежавшего перед воротами с окровавленной головой. Из-за ворот вышел Солодовников – ладный чернобородый богатырь, который нравился женщинам и по совместительству был личным десятником Карамацкого по вопросам решения самых грязных и кровавых дел. Справа и слева от него появились другие головорезы из «черной десятки» Карамацкого.

– Олег Павлинович, – с улыбкой обратился к нему Солодовников, – негли полюбовно сладим?

Артемьев бросился в избу. Головорезы тотчас сорвались за ним. Подполковник на бегу обрушил хлипкие полати, блокируя дверь, откинул крышку лаза в подклеть, сиганул туда и выбрался через низкий черный проход к амбару за избой. В амбаре была лестница – ежели забраться по ней на крышу и разбежаться, то может быть получится перемахнуть через частокол в дубовую рощу, где на конях не догнать его.

Ворвавшись в амбар, Артемьев схватил лестницу, бросил к антресоли. Дверь позади распахнулась.