Спаситель

– А еже за платье на нем? – спросил он строго.

– Ворованное, боярин.

– Ворованное?! Ах ты сукин сын! – боярин выхватил плеть. – Погань! Истцов сюда живее! Скорохода посольского уязвили?

Кто-то засвистел.

Тут Завадский, которого спинами укрывали мужички понял, что у него появился шанс. По отдельным репликам и деталям он примерно представлял, где очутился: «нарышкинский выродок» на Кукуе, «Водная» башня, казни раскольников на Болотной площади – вероятно закат правления царевны Софьи и бурлящая бунтами Москва. В этот период немного посольств было в Москве, но самые значительные государства Европы, вероятно уже представлены и, разумеется находятся под защитой царской милости, обусловленной взаимным уважением влиятельных европейских монархов. Какие же значительные государства тех лет были ему известны? Швеция? Речь Посполитая? Пожалуй, только с языками проблема. И тут Завадского осенило – ну, конечно!

– Хистория эст магистра вита! – закричал он что было сил.

Мужички забеспокоились, задвигали тощими спинами перед ним, кое-кто даже отошел. Боярин повел очами.

– Омниа меа мекум порто!

Наконец, боярин увидел его в поредевшей толпе. Уставил на него синие глаза, с изумлением оглядел с головы до ног.

– Пер аспера ад астра. – Сказал ему Завадский.

Знание латинских фраз на этом заканчивалось, Завадский надеялся только, что этот вооруженный боярин латыни не знает. Не худо бы еще вспомнить кто был императором в то время. Леопольд что ли? А может Иосиф? Видя, однако, по озадаченному взгляду боярина, что догадка верна – латынь для него что китайская грамота, Завадский попробовал продолжить «общение», посредством придания «латинского» акцента строчкам из песни Челентано:

– Эль нутиле сонаре кви нон ви апририа нессуно… – Протянул он, а когда уже удивление боярина достигло апогея, Завадский решился на риск и копируя рыкающий надрыв известного немецкого деятеля первой половины двадцатого века воскликнул с той же экспрессией: – Священная Римская империя германской нации!

При этих словах боярин вздрогнул, затем подобрался, бросил взгляды по сторонам.

– Кличи стрельцов! – сказал он напарнику.

Но несколько самых буйных мужичков вдруг обступили его, схватили за поводья гнедого коня.

– А ну! Холопы!

– Полно, боярин! Много крови попили мужицкой! Теперь и ты побудь мужиком, а мы покамест боярами побудем!

Боярин схватился за саблю, но его резво сдернули с коня. Опрокинули, разоружили, стали наседать. Мужички бросились было и ко второму, но тот вздыбил лошадь и с лихим свистом поскакал на толпу в отдалении, где клубились от избушек три дымка.

Проклятый бунташный век, подумал Завадский, и обнаружив, что его никто не удерживает, а кругом бегают люди, – сам бросился наутек. Бежать было нелегко – он как оказалось подвернул ногу, а правой руки и вовсе не чувствовал. Споткнувшись обо что-то, налетел на выскочившую лошадь, она заржала толкнула его грудью в канаву, где бултыхалась толстая свинья. Завадский увидел в полусотне метрах за часовней несколько лабазов и амбаров, а среди них какой-то двор, на который как раз въезжала телега с лошадью. Филипп бросился туда, припадая на ногу. Ворота закрывал подросток в кафтане. Вымазанный в болотной грязи Завадский ощерился на него, напугав и бросился за телегу.

– Степан! – заорал подросток.

С телеги слезал мужик.

– Болото гудит опять… Ох, беспокойство с гостями да без головы, – говорил он, но увидев Завадского застыл. Бывший преподаватель, пробежал по двору, запрыгнул на бочку, перемахнул через частокол, сильно оцарапав живот о навершие, побежал уже вдоль реки, затем по мосту, чувствуя на себе множество взглядов. Бежал сам не зная куда и однажды ощутил жгучий удар по спине – кто-то осек его кнутом. Его пытались хватать, но безуспешно. Завадский понимал – видок, конечно, у него тот еще – измазанный в грязи костюм, окровавленное лицо. Он пугает их, а ему надо укрыться в толпе, слиться с нею. Увидев нетрезвого мужика у телеги в просторной рубахе, Завадский бросился к нему на ходу снимая пиджак.

– Меняю! – крикнул он, едва сдерживая дыхание.

Мужик перекрестился и попытался уползти под телегу. Лицо его, несмотря на фингал выглядело добродушным.

Завадский еще обратил внимание, что одна нога его была босой, а на второй – черный лапоть из кожаных ремешков.

– Английский! – Филипп потряс скомканным пиджаком, озираясь на любопытных прохожих.

– Ча-вооо? – протянул мужичонка.

– На рубаху твою меняю! Французский пиджак!

Мужик глядел испуганно-непонимающе.

– Итальянский?

Мужик хмыкнул и снова попытался уползти, но Завадский схватил его рубашку дернул на себя.

– Голландский пиджак. Настоящий вот! – Филипп вывернул подкладку

– Хала-а-анский? – просиял вдруг мужичонка и с видом эксперта воззрился на демонстрируемую бирку «MADE IN BANGLADESH».

После этого он без лишних слов скинул с себя льняную вонючую рубаху, бросил ее перед Филиппом, затем скинул лапоть бросил туда же и выхватил пиджак.

Брюки и так оборву, думал Завадский, на ходу натягивая рубаху. С удивлением он отметил, что в рубахе народ на него не так уже пялился. На ногах, конечно, еще ботинки не совсем аутентичные, но без них он далеко не уйдет – благо на обувь мало кто обращал внимание даже в семнадцатом веке… Миновав торговый ряд с бусами из сушеных рыбин и разнокалиберных баранок, Завадский вдруг почувствовал, что едва стоит на ногах. Опустив голову, он увидел кровь на животе и коленях. Ноющая боль обострилась, он только теперь понял, что ранен и вероятно много потерял крови. Еще немного и повторная смерть замаячит на горизонте. Пугала ли она его? Как ни странно, пугала пуще прежней. Видимо опыт здесь плохой помощник – скорее горькое подтверждение догмы о вечных муках. Может быть таков он, истинный ад? Или все же… В глазах потемнело, Завадский ухватился за оконный наличник какой-то казенной избы…

В вонючей речушке неподалеку, где поили коров, он умыл лицо, потом забрел в ближайший двор – богатый видимо по местным меркам, впрочем, иных поблизости от Кремля не могло быть даже в те годы. Во дворе его обступили несколько мужиков. Пошарив по карманам, он нашел десятирублевую монету и со словами «холанская деньга» протянул самому высокому, после чего попросил воды. На удивление один старик дал ему ковш с ледяной водой.

Напившись, Филипп вышел на деревянный тротуар и тут же увидел вдали своих старых знакомых – разгоряченных мужичков.

– Вон нехристь! – закричал круглоголовый парень.

Завадский побежал по улочкам и переулкам, без оглядки, по дворам, конюшням, мимо кабаков, церквушек, лабазов и цирюлен, пока не выбежал к дороге, по которой друг за другом медленно тянулись обозы. Здесь, лавируя между телегами, пешеходами и скотиной, он вышел через башенные ворота из неприветливого города и долго брел, игнорируя все взгляды и слова, обращенные к себе. Его уже никто не трогал, но силы оставляли его. Дворов становилось все меньше и вскоре дорога пошла вдоль лесов и лугов.

Когда Филипп очнулся в который раз уже после обморока – кругом царила густая тьма, и только луна скудно серебрила кусты и деревья. Едва различимый просвет – видимо дорога. Завадский с трудом вспоминал, как брел по ней. Слышался перестук, отчетливый скрип. В его сторону двигались тени. Как будто крались. Наверное, разбойники или те мужички нашли его и отведут наконец на нем душу. Боль и холод оттеснили чувство страха. Ему уже было плевать – пускай делают что хотят, возможно очередная смерть перенесет его в более благоприятное место, хотя он готов был и к тому варианту, в который всегда верил.

– Битый али пьяный? – послышался настороженный голос.

– Невелика разница.

– Убойся Бога. Вишь шевелится.

– Не покинет ево Христос, до утра не доживет. За рубаху и лапти голову кистенем разобьют, а то и в ясыри уволокут.

– Э, да он убо подраненный.

Чьи-то руки ощупали Завадского, пошли вниз до обуви.