Страница 10 из 15
Глава 4 Новенький
Из подвала я вышел радостный, бодрый и уверенный в своих силах, но, чем дальше уходил, тем меньше оставалось уверенности. Будто там стены подпитывали, а тут я снова один тащу неподъемный груз. Разозлившись на себя самого, я пнул попавшийся под ноги камень.
Ссыкло! Тебе в руки, считай, волшебная палочка попала, а ты трясешься.
Страшно? А ты возьми и сделай.
Не хочется напрягаться? Так все равно возьми и сделай! И увидишь, какой это кайф — мочь и уметь.
Сперва — домой немного вздремнуть, потом — к Яну. Забрать его и привести в подвал. Спрашивается, нафига, когда он совсем мелкий, даже младше Борьки? Что с ним делать? А что делать, когда школа начнется, его ж туда могут и не взять. Если все-таки возьмут, учиться он будет в классе с Борькой, хотя на год его младше. Да на какой год — на полтора. Борис декабрьский и в школу пошел в без четырех месяцев восемь, Ян — в шесть, потому что умный, а кога у него день рождения, я не знаю.
Но не пойти в школу ему нельзя.
Опыт Павла Романовича подсказал, что кто-то из взрослых должен оформить опекунство. Но кто? Маме нас троих хватает, а других взрослых я и не знаю. Каретниковы? Так это им незачем, их собственный сын уже взрослый, и они вон как весело живут: гости, походы, курорты.
Когда я вернулся домой, Борька уже проснулся и на кухне наворачивал мамины блины, а Наташка еще спала. Часы показывали ровно двенадцать. Желудок зарычал, извещая о том, что он пуст, потому я тоже цапнул блин, налил себе компот из банки в холодильнике. Холодненький, из алычи, смородины и абрикос, ка-айф!
— Ты где был? — спросил Борис с набитым ртом.
— Где надо, — огрызнулся я, но сам себя остановил и сказал: — Сегодня к нам на тренировку придет новенький. Он… у него ожог на пол-лица, и ему одиннадцать лет.
Борька аж взвыл:
— Ну нафига нам мелочь?
Начинается. Что ж, придется объяснять и убеждать:
— Для нас с Ильей мелочь — ты, но мы ж тебя взяли. А это сирота, ему жить негде и есть нечего. И никто его ничему не учит. Если мы его не примем, его на улице убьют. Будь человеком.
Наш разговор подслушала Наташка и встала на сторону Борьки.
— Опять ты тащишь в компанию всякий мусор. То Каюка в дом приволок, теперь вообще непонятно кого.
Я не нашелся, что ответить. Точнее, старый я впал в ступор и разозлился, что она мешает моим планам, а новый попытался найти доводы:
— Если бы не Юрка, бабушке пришлось бы очень тяжело. Кстати, ты заметила, что он становится человеком? А то помер бы под забором, как Вичка.
— Ну знаешь… Сколько тех бездомных помирает, что их, в дом тащить? Это может быть опасно.
Она, конечно, права, но Ян — теперь моя, моя…
Зона ответственности.
— А если ты узнаешь, что конкретно этот человек из-за тебя умер, каково тебе будет? — припечатал я, довольный собой: во какой мощный аргумент нашел!
Сестра фыркнула, но ничего не сказала. Спасибо, в позу не встала «или он, или я». Ненадолго воцарилось молчание, я похрустел «хворостом», сев напротив брата за стол, еще похрустел. И еще. Рука сама к тарелке потянулась, и я поймал себя на том, что сожрал уже половину.
Заедаю стресс.
Вот поэтому я и жирный. Был жирным. Ел всякое неполезное килотоннами и опять начал. Стоп! Я убрал руку. Ненасытные рот и желудок будто бы восстали против мозга и хотели еще немного вкусненького, ну чуточку…
Лимбическая система компенсирует недостаток радости.
Чуждые слишком умные для меня мысли заставили остановиться. «Павел, хватит! Выпей еще компота и иди спать, — велел я себе. — Жирным быть плохо и тяжело. Без вкусного вполне можно обойтись, ты ведь сытый!»
Господи, сколько ограничений! Надо все время себя заставлять! Опыт Павла Романовича говорил, что, если хочешь увидеть результат — двигайся, трудись. Иначе получится не жизнь, а прожигание времени. Ошибся и упал — нестрашно. Зализывай раны — и в путь. Даже руку нестрашно сломать или голову разбить, страшнее всю жизнь плавать, как говно в проруби.
Усилием воли я встал из-за стола, в спальне завел будильник на два дня и брякнулся на кровать, накрыв голову подушкой. Борис сел рисовать, Наташка зазвенела посудой в кухне.
Темнота завертелось водоворотом и увлекла меня. Больше всего на свете я хотел попасть в тот белый куб, где смещается дата начала ядерных ударов, но, конечно, мне приснилось другое: привычный бытовой кошмар. За мной гонялись санитары из дурдома. Где бы ни спрятался, они всюду меня находили, а их отстреливал Ян из отцовского дробовика.
Проснулся я по будильнику липкий и потный. Хотелось пить, язык превратился в наждачку. Из распахнутого окна тянуло не прохладой, а горячей сыростью, такой плотной, что, казалось, и далекий собачий лай, и звон цикад тянутся, как жгуты.
Может, мне не было бы так жарко, если бы я не знал, что такое кондиционеры. Вот бы сюда такую волшебную штуку!
Итак, мне предстоит первое испытание: тренировка, когда надо познакомить Яна с типа друзьями. Только представил — и тоска взяла, как утром понедельника, когда надо в школу, и ясно, что это мучение продлится шесть дней. Не друзья они мне, не о чем с ними дружить, они примитивные, а Гайка — злобная, как и Алиска.
Что в них нашел Павел Романович, а?
Я-взрослый не считал, что путь одиночки — путь достойных и избранных. Он убедился в обратном: в любом деле важны люди. Если помогать им, они помогут тебе, потому что самому невозможно уметь все. А еще ему было жаль «детей» — таковыми он считал моих одноклассников и хотел стать их наставником.
Похоже, получилось: Наташка, вон, посуду моет без пинков и затрещин. И необязательно бить и орать, чтобы кто-то тебе помог. Еще он понимал, что и в поселке, и в городе промышляют подростковые банды, и тут либо примкнуть, либо прятаться, как это делал я. А можно сколотить свою банду. То есть клан. И развивать его. Тогда, если интересы пересекутся с гопниками, им легко дать отпор, потому что нас больше и мы сильнее.
Что ж, пойду развивать клан. Но сперва Яна познакомлю с Ильей, а потом представлю остальным, самому так спокойнее, ведь Илье я доверяю, и он поддержит, если что.
— Опять сваливаешь? — спросила Наташка, когда я начал собирать рюкзак, положил туда сборник рассказов, в котором Каюк и Борис прочли единственную повесть, отсчитал жвачек каждому по паре.
— Тренировка-то хоть будет? — уточнила сестра.
— Будет, — кивнул я. — В шесть.
Из детской высунулся Борис.
— На море, да? А нас чего не зовешь? Я бы тоже пошел.
— Не на море. По делам.
Уточнять, что за дела, никто не стал, я их приучил к тому, что решаю взрослые проблемы в одиночку. Нацепив рюкзак, я выполз в июльский зной и первым делом отправился к ДОТу. Поднялся на холм и на разбитой бетонной плите, посеченной осколками, обнаружил постиранное рванье Яна, сохнувшее на солнце.
— Эй, ты тут? Я вернулся.
На мой зов из ДОТа вылез голый по пояс Ян.
— Я тебе книжку принес. И это… жвачки хочешь? Ниндзя-черепашки, с наклейками.
— Мне? — округлил глаза он.
— Все тебе. — Я отдал ему сборник рассказов, две жвачки.
Яна аж затрясло от возбуждения, мир перестал существовать, он уселся прямо на траву, развернул первую жвачку и радостно воскликнул:
— Донателло! А во второй — Сплинтер! Спасибо! Вот это да!
Он разделил жвачку на две части, одну сунул в рот, вторую припрятал в кармане Борькиных штанов, которые я ему принес перед отъездом в Москву.