Ничто

VIII

В кабинете биологии внимания заслуживали шесть вещей: скелет, который мы прозвали господином Хансеном, половина человека со съемными органами, плакат с изображением женской репродуктивной системы, ссохшийся, с небольшими трещинками череп, проходивший под кличкой Горстка Гамлета, чучело куницы, а также змея в формалине. Из всего этого змея в формалине была самой-пресамой интересной, поэтому идея Крошки Ингрид оказалась просто гениальной.

А вот Хенрик так не думал.

В особенности потому, что змея была коброй, которую его отец заполучил для школьной коллекции, написав миллион писем и потратив кучу времени на переговоры. А еще она была мерзкой, и при виде ее по спине бежали мурашки. Тело змеи с доисторическими узорами и плотными чешуйками лежало изогнутым бесконечной спиралью на дне банки, голова поднята наготове, зубчатый капюшон раздут, словно в ярости, и казалось, будто из шипящей розовой пасти в любой момент мог вылететь парализующий яд.

Никто добровольно к банке не прикасался.

Ну разве что за десять крон.

Хенрик с глупым упорством настаивал на том, что змея к куче смысла отношения не имеет. Впрочем, ситуация изменилась, когда на перемене Хуссейн поднял банку над головой Хенрика, сказав, что разобьет ее о его лоб, если тот не принесет змею.

У нас у всех тоже терпение было на исходе, и мы настаивали на том, чтобы он это сделал сейчас же. Нужно было довести дело до конца, чтобы окончательно заткнуть рот Пьеру Антону. Сливы уже поспели, и Пьер Антон плевал нам вслед липкие косточки, продолжая выкрикивать всякую ерунду.

— И зачем вам, девчонкам, вступать в отношения? — проорал он тем утром, когда я проходила мимо Тэрингвай, 25, под руку с Рикке-Урсулой. — Сначала влюбляешься, потом встречаешься, затем влюбленность проходит, и вы расстаетесь.

— Умолкни! — изо всей мочи прокричала в ответ Рикке-Урсула.

Может быть, ее это особенно задело, потому что мы только что говорили о Ян-Йохане и о чувствах — неуправляемых и непонятных.

Пьер Антон рассмеялся и дружелюбно продолжил:

— И так повторяется из раза в раз, пока не надоест настолько, что вы решите сделать вид, будто тот, кто находится в данный момент рядом, и есть тот самый единственный и неповторимый. И зачем, спрашивается?

— Да заткнись ты! — закричала я и бросилась бежать.

Потому что хотя у меня и не было парня и я понятия не имела, кто бы им мог стать, если бы нужно было прямо сейчас сделать выбор, но мне бы очень хотелось начать с кем-нибудь встречаться, и желательно поскорее. Так что я не собиралась позволять Пьеру Антону разрушить мою любовь еще до того, как она возникла.

Весь остаток пути до школы мы с Рикке-Урсулой бежали в отвратительном настроении — одновременно у нас такое было впервые на нашей памяти. И настроение не улучшилось, когда Красотка Роза напомнила, что Пьер Антон когда-то в течение двух недель был парнем Софи и они даже целовались, а потом Софи стала встречаться с Себастьяном, а Пьер Антон — с Лаурой.

Эта история была из тех, что мне не хотелось слышать. А еще она как-то чересчур подтверждала слова Пьера Антона.

Понятия не имею, когда Хенрик воспользовался случаем и стащил змею из кабинета биологии и как он незаметно доволок ее до заброшенной лесопилки. Знаю только, что ему помогали Деннис и Ричард и что, когда они устанавливали банку на вершину кучи, змея отвратительно колыхалась, как живая.

Малютке Оскару это тоже не понравилось.

Жалобно пища, хомячок забился в самый дальний угол клетки, а Герда заплакала и сказала, что нужно обернуть банку со змеей газетой, чтобы остальные могли тоже там находиться.

Однако именно визг Малютки Оскара добавлял змее смысла, к тому же никто не захотел ее упаковывать.

Вместо этого все мы выжидательно посмотрели на Хенрика.

IX

Хенрик был настоящим подлизой.

Он попросил боксерские перчатки Оле. Забавляло лишь то, что Оле все же немножко ими дорожил, а еще они были красного цвета и прекрасно сочетались с Даннеброгом.

Зато Оле размышлял целых восемь дней, прежде чем определился с выбором.

Будь это не Оле и не будь его идея грандиозной, мы бы все на него реально разозлились. Потому что, пока он ходил и размышлял, мы снова обратили внимание на Пьера Антона, оравшего с верхушки сливового дерева.

— Люди ходят в школу, чтобы устроиться на работу, и работают, чтобы от нее отдохнуть. Так почему бы не отдыхать с самого начала? — прокричал он, плюнув в нас сливовой косточкой.

Куча смысла словно вся сжалась, слегка лишившись смысла, и это было невыносимо.

— А ты подожди чуть-чуть, и увидишь! — во всю мочь завопила я и вынуждена была отскочить в сторону, увертываясь от просвистевшей мимо меня мягкой сливы.

— А ждать-то нечего, — снисходительно прокричал Пьер Антон. — Видеть тем более. Чем дольше ждешь, тем меньше видишь!

Я зажала уши руками и бросилась к школе.

Но там тоже оказалось не супер, так как учителя на нас злились. Они не сомневались, что в исчезновении змеи в формалине виноват наш класс. И как только Хенрик додумался стащить ее сразу после урока биологии?

Мы все должны были оставаться после уроков на час каждый день, пока не скажем, где змея. То есть все за исключением Хенрика, так как его папа был уверен, что он к этому отношения не имеет.

Хенрик-подлиза! Хенрик-подлиза! Кланяйся до низа!

Как же мы проклинали его и с нетерпением ждали дня, когда куча будет готова, Пьер Антон ее увидит и мы сможем обо всем рассказать, чтобы этот жирный лизоблюд Хенрик получил по заслугам.

А пока он расхаживал повсюду и важничал.

Важничал, шкурничал, уродничал.

По крайней мере, до тех пор, пока Большой Ханс не добрался до него и не надрал ему уши, а заодно и щеки, да так, что Хенрик попросил пощады и получил ее, так как его папа все же перестал оставлять всех после уроков.

— Братик Элисы, — наконец выдал Оле, и при этих словах словно порыв ветра пронесся по лесопилке.

Дело шло к вечеру. Все мы сидели у подножия кучи смысла и сразу поняли, что требует Оле. Брат Элисы умер, когда ему было всего два годика. Его похоронили на кладбище, расположенном на холме. Требование Оле означало, что нам придется откопать гробик с братиком Элисы, стащить его с холма и нести всю дорогу до лесопилки и кучи смысла. А еще оно означало, что это придется сделать под покровом ночи, если мы не хотим, чтобы нас обнаружили.

Все посмотрели на Элису.

Возможно, мы надеялись, она скажет что-нибудь такое, что сможет нам помешать.

Элиса ничего не сказала. Ее братик был болен с рождения, и до самой его смерти родители только о нем и заботились, а Элиса была предоставлена сама себе, получала плохие оценки, стала считаться для нас плохой компанией и в конце концов переехала к бабушке с дедушкой. Полгода назад братик умер, и Элиса вернулась домой. Мне кажется, она не очень переживала из-за братика. И не думаю, что особо переживала из-за того, что его придется поместить на вершину кучи смысла. По-моему, она просто больше боялась родителей, чем всех нас, и поэтому после долгого молчания произнесла:

— Мы этого сделать не можем.

— Конечно, можем, — сказал Оле.

— Нет, такое делать нельзя. — Элиса наморщила лоб.

— Да наплевать, можно или нельзя. Сделаем, и все тут.

— Это святотатство, — вмешался Благочестивый Кай и в итоге стал возражать больше, чем сама Элиса. — Мы навлечем на себя Божье наказание, — объяснил он. — Мертвые должны покоиться с миром.

Мир. Больше мира. Покойся с миром.

Возражения Благочестивого Кая были напрасны.

— Нужны шестеро, — заявил Оле как ни в чем не бывало. — Четверо будут копать по очереди, двое — стоять на стреме.

Мы посмотрели друг на друга: добровольцев не оказалось.

— Бросим жребий, — сказал Оле.

Как бросать жребий, обсуждали долго. В конце концов все согласились тянуть карты: кому достанутся четыре самые старшие, отправятся на кладбище. Да, выбрать жребием нужно было только четверых, так как Оле и Элисе придется пойти в любом случае.