Воплощение

Юти стояла подле, водя пальцем по гарде меча.

— Моя дочь, которую стали почитать не иначе, как единственно верную богиню, оказалась слаба. Она не до конца стала воином, иначе бы поняла, что для истинного человеческого милосердия, для прекращение страданий многих, нужно закончить начатое. Переступить через себя. Слабость Аншары, которая осталась простым человеком, позволила Скверне стать сильнее. Но ты другая. Ты можешь покончить с главной угрозой этому миру. Исправить уродство.

— Это вернет моего отца? Исправит искалеченную жизнь матери? Не говоря уже обо мне…

— У всего есть цена, — тускло произнес Ерикан. — Я готов платить свою до скончания веков. Гореть в пламени Инрада…

— Которого не существует, как и небесных чертогов Аншары, — оборвала его Юти. — Все это сказки храмовников. Мне кажется, что все окружающее нас не более, чем миф. Величайшая иллюзия сиел.

— Пусть так. Но теперь ты знаешь все. Я мог бы не открывать тебе этой тайны, манипуляциями заставить исполнить задуманное, убить воплощение Инрада и покончить с оскверненными. Однако ты должна знать и понимать.

— Ты был мне как отец, которого я из-за тебя же и потеряла, — тихо произнесла Юти.

— Ты мне стала как дочь, которую я так долго искал, — ответил Ерикан и одинокая слеза скатилась из глаза.

— Я должна ненавидеть тебя. Хотеть убить, чтобы отомстить за отца и мать. За себя, если на то пошло. Но не хочу. Ты правильно говорил, путь конец пути Великих всегда одинок. И ты великий мастер и учитель, Ерикан. Только делаешь такими же одинокими всех, кого привечаешь.

— Ты не ненавидишь меня потому, что достигла настоящего просвещения. Стала истинным воином.

— Нет, потому что ты теперь для меня ничего не значишь. Ты как пустынный червь — бесполезный и не заслуживающий внимания.

Юти видела, что эти слова причиняют Ерикану небывалую боль. Прошлый наставник нашел бы что-нибудь едкое, чтобы ответить ей. Нынешний лишь сгорбился, стараясь быть еще меньше.

— Я знаю. Мне тебя больше нечему учить.

— А мне больше нечему у тебя учиться.

— Постой! — вскочил Ерикан, словно боясь, что Юти теперь уйдет. — Твое обучение закончено и…

— Неужели ты действительно сейчас напомнишь мне о том глупом условии, какое придумал, когда брал меня в ученицы? — спросила она. — Что я должна убить того, на кого ты покажешь?

— Нет, я не вправе требовать от тебя этого. И никогда бы не стал. Я просто прошу, обратись к всему просветленному, что в тебе есть. Взгляни на мир и то, что происходит в нем. Отринь все человеческое, что держит райдарскую деву.

— И убить тебя, старик, так?

— Так, — тихо признался он. — Только таким образом ты получишь столько колец, с помощью которых сможешь надеть пятый обруч.

Они стояли друг напротив друга. Красивая девушка, пылающая силой, и морщинистый сгорбленный старик. Юти понимала, что стоит ей сейчас уйти, весь план Ерикана рухнет. Что ей стоило отречься от пятого обруча? Только воля и желание. И теперь у нее действительно была возможность выбора.

Когда наставнику показалось, что сейчас дева развернется и растворится в ночи, когда напряжение зазвенело тугой струной, когда тело почти затряслось от нетерпения, она решилась. Молниеносным движением вытащила меч и ударила в точку соприкосновения всех энергий. И все было кончено.

— Ты не понял самого главного, старик, — едва слышно произнесла Юти, глядя на упавшее тело, — сила истинного Одаренного как раз в том, чтобы быть одновременно и воином, и человеком.

Дева в раздумье глядела на множество колец, упавших на ее пальцы. Они точно звенели в ночной тишине, соприкасаясь друг с другом. Юти опустилась на корточки, погладив короткий ежик седых волос, после чего прикрыла полные мира и спокойствия глаза Ерикана. А затем поднялась и ушла.

* * *

Осень налилась цветом, разгорелась красками, набрала полную силу. Хотелось подолгу бродить по задумчивому, готовящемуся к долгому сну лесу. Вот только проклятая нога, несмотря на все усилия Крикухи, до сих пор не слушалась.

И все-таки бледная тень дружинника, в прошлом отзывавшаяся на имя Латно, каждый день с завидным упорством скрывалась среди голых ветвей и до слез, до криков боли, пыталась расходиться.

Любой кудесник знает, что если прикладывать достаточно усилий, то успех неизбежен. Если ты намереваешься отступить, то не стоит даже начинать.

Вот только Латно с большой опаской смотрел в будущее. Крикуха, одинокая и в целом неплохая баба, вилась вокруг него с понятным намерением. Мужика у нее не было, а дружинник, какой-никакой, а все же опора. Ему даже казалось, что знахарка будто даже довольна, что нога по-прежнему не распрямляется. Так Латно точно никуда не уйдет.

Да и некуда ему было идти. Дорога в Предтечье, где у него остался дом со всем нажитым добром, теперь закрыта. У Латно не было даже нескольких медяков, чтобы купить себе еды и выпивки. Хуже всего, что и кольца почти утратили силу. Энергия стихий проходила через ногу, ту самую, которую Латно тщетно пытался вернуть к жизни. Теперь все, на что оказался способен некогда кладезный — пугать мышей шуршанием травы, да воздухом собирать по избе сор.

О том ли он мечтал в начале своего пути, когда давал обет богам? Конечно, нет. Но в минуты отчаянья, когда весь белый свет казался чужим, Латно думал. Поступил бы он по-другому, если бы представился выбор? И по всему выходило, что нет.

Тысячу бы раз все вернул и сделал так же, ибо не должно самое чудесное создание в этом мире сгинуть, уйти в небытие. Все, о чем жалел Латно — что не успел попрощаться с Юти. Из обрывков сведений от Крикухи, которые доставались с большим трудом, дружинник понял, что с кладезной все в порядке. Именно она принесла его сюда. Спасла. Вернулась, ради обычного кудесника, которых в Седьме пруд пруди.

При этих мыслях в душе Латно становилось необычайно тепло. И будто бы даже постоянная боль в ноге отступала. Тогда дружинник, бородатый и суровый мужик, сидел, блаженно улыбаясь. И мечтал, что когда-нибудь увидит ту, ради которой пожертвовал всем. Хотя, здраво размышляя, понимал, что едва ли подобное настанет.

Потому привычным днем, когда Латно вернулся из леса, борясь с непослушной ногой, он замер, не в силах поверить в увиденное. Возле избы, подле недовольной Крикухи, сидела она. Тонкая, изящная, до невозможности прекрасная. И более того, заметив Латно, Юти поднялась и улыбнулась. На мгновение дружинник будто бы забыл, каково дышать.

— Хорошо выглядишь, Латно.

— Я… я… рад, — только и смог вымолвить он.

Дружинник понимал, что старше ее, опытнее, но вместе с тем рядом с райдарской девой чувствует себя словно молодой пацан.

— Ты приручила все стихии, — после долгой паузы смог наконец сказать он хоть что-то связное.

— Да, — посмотрела Юти на руку. — Вот только эфир слишком сложен. Потому я и пришла. Научишь меня, как соединять все стихии?

— Я… конечно, с радостью.

А что он еще мог сказать? Никогда прежде Латно не выступал в роли наставника. Он даже с отроками во дворе кнеса не возился, не хватало у дружинника терпения, когда парни не понимают простейших вещей. Однако разве мог он отказать Юти?

И дева осталась, к вящему неудовольствию знахарки. Только теперь Латно понял Крикуху, которая не хотела, чтобы его нога полностью исцелилась. Так не желал дружинник, чтобы Юти постигла секреты эфира, но в то же время понимал — это неизбежно.

Слишком она была смышленой, схватывала все на лету, как бы Латно не старался открывать ей тайны стихий по крупицам. Подобно голодному медведю она отсекала всю суть, оставляя отдельно голый остов. Потому дружинник с тоской смотрел, как огонь перетекает в землю, та обрастает льдом, а после превращается в воду.

Трех дней не прошло, пролетевших точно несколько часов, когда Юти кивнула дружиннику, а после вскрикнула и подраненой птицей рухнула оземь. Латно было бросился к ней, да пока со своей хромотой подоспел, та уже успела подняться сама, а на руке ее появился стихийный обруч.