Определенно голодна

Я оставила Алекса там, на продуваемой ветром смотровой площадке здания, которое убило пятерых человек при его создании, которое когда-то было самым высоким в мире небоскребом, который теперь навсегда останется только моим.

Я больше никогда не видела Алекса. Я приняла решение и не могла притворяться, что оно может означать что-то еще, кроме смерти наших отношений. В конце концов, все свелось к следующему: Алекс сделал меня лучшим человеком, лучшей женщиной, и эта женщина мне не понравилась. Она мне наскучила. Я не могла представить себе еще сорок лет жизни в ней. Я уже видела ее в своем воображении, и мне хотелось пронзить ее сердце чем-нибудь острым. Вместо этого я разрушила наши отношения.

Мне потребовался год, чтобы понять, что, потеряв Алекса, я потеряла нечто важное. И вот тогда я решила найти Эндрю. Видите ли, мне нравится быть собой. Я просто не хотела оставаться одна. И теперь уже не останусь.

19

«Запеченная Аляска»

Сегодня Джойс, психотерапевт, которая ведет нашу группу в Бедфорд-Хиллз, повернулась ко мне.

— Как у тебя дела со списком прощения, Дороти? — спросила она, поинтересовавшись домашним заданием, которое дала на прошлом занятии.

— Хорошо, — сказала я, немного удивленная тем, что ко мне обратились. — Я им занимаюсь прямо сейчас. Составляю, проверяю. — Я попыталась рассмеяться, думая, что так поступают нормальные люди. Иногда я забываю, где нахожусь.

— Ты можешь рассказать группе о своем списке? — Джойс посмотрела на меня и кивнула, как бы подталкивая к выступлению.

— Конечно, — сказала я, просматривая свой внутренний каталог и решая, кого бы сейчас простить. — Мои родители, думаю, один или сразу оба. Мать и отец.

— Отлично! — воскликнула Джойс.

У группы энтузиазма было меньше. Кайлин-Мей, одна из убийц, открыто ухмылялась. Тарин, хакер, уставилась в окно на хмурое небо. Поджигательница Лесли накручивала волосы на палец и смотрела пустым взглядом на какое-то пятно на полу. Две другие заключенные, новенькие, передавали друг другу сообщения секретным кодом, записывая его на ладонях. Нет ничего лучше группы преступников для быстрого выявления всякой хрени. Наша способность распознавать ложь так же остра, как и способность лгать самим себе и, что более важно, другим.

— На самом деле, Джойс, знаешь, кого я прощаю? Я прощаю Эмму.

— А кем для тебя была Эмма?

— Она была моей лучшей подругой.

Рука Лесли перестала вращаться и наматывать прядь волос. Новенькие перестали переписываться. Даже Тарин отвлеклась от неба цвета оружейного металла.

— Да, — сказала я, — Эмма была моей лучшей подругой. Мы дружили много лет. Десятилетий.

Джойс практически подпрыгивала от возбуждения.

— И за что ты… прощаешь Эмму?

— Я думаю, что она, эм… я думала, что она рассказала мой секрет кое-кому. А потом я узнала, что она этого не сделала. Или, может, все-таки сделала. Я не знаю. Она могла это сделать. В любом случае, я прощаю ее.

Джойс посмотрела на меня, нахмурив брови.

— Прости, Дороти. Я не понимаю.

— Я боялась, что Эмма рассказала определенным людям кое-какую информацию, которую я сообщила ей по секрету, и очень разозлилась на нее. Я думала, она предала меня. Хотя, возможно, она этого не делала. Но я прощаю ее.

Лицо Джойс было все так же напряжено.

— Мне ужасно жаль. Боюсь, я так ничего и не поняла.

— Она думала, что эта Эмма сдала ее копам, — сказала одна из новеньких, высокая чернокожая женщина средних лет с короткой стрижкой. — И она прощает ее. Потому что узнала, что эта сука Эмма ничего не сказала.

Джойс покачала головой.

— Нет, это неправильно.

— Нет, правильно, — проговорила Лесли, девочка, которая смеялась, когда сожгла дотла дом своих приемных родителей. Наше словесное соучастие в поджоге заставило ее почувствовать близость, которую я не разделяла и не хотела разделять.

— Нет, нет, нет, нет, — запротестовала Джойс. — Это совсем неправильно.

— Но так оно и есть, — сказала я. — Я думала, Эмма пошла в полицию. Теперь я в этом сомневаюсь. Может быть, она это сделала, а может быть, и нет. Когда я думала, что она это сделала, я злилась. А сейчас я думаю, что прощаю ее.

— Молодец, — заметила чернокожая новенькая.

— Спасибо, — ответила я.

— Копы говно, — вдруг каркнула Тарин.

— Нет, — возразила Джойс резко. — Это не прощение.

— Конечно, прощение, — сказала Лиззи, еще одна убийца, тощая белая женщина с татуировками, змеящимися от подбородка вниз по рукам. — Какая-то сука сделала тебе плохо, ты думаешь об этом и прощаешь ее. Вот так это и бывает.

— Нет, — сказала Лакиша. Ее поймали на продаже наркотиков, она торговала, чтобы оплатить лечение своему хронически больному сыну, мы часто слышали о ее раскаянии. — Ты не можешь простить кого-то за то, чего он не делал.

— Об этом я и говорю, — заметила Джойс. — Хорошо сказала, Лакиша.

— Я этого не понимаю, — сказала новенькая чернокожая.

В глубине души я поблагодарила ее.

Голос Джойс поднялся до того уровня терпения, который предназначался для очень молодых, очень больных и очень толстых.

— Подруга Дороти Эмма ничего не сделала, так что Дороти не за что ее прощать.

— Я этого не понимаю, — сказала татуированная Лиззи.

— Я тоже, если уж на то пошло, и вообще это мой список, — сказала я.

Джойс глубоко вздохнула и посмотрела на потолок, как будто там скрывалась подсказка.

— Хорошо. Дороти. — Джойс говорила одновременно медленно и отрывисто, сдержанно и раздраженно. — Если бы Эмма связалась с полицией и дала им информацию, то причинила бы тебе боль. Ты не знаешь наверняка, обращалась ли Эмма в полицию, давала ли им информацию. Следовательно, она, возможно, не причинила тебе вреда. Тебе не нужно прощать Эмму, Дороти. Тебе нужно простить себя.

— Вау, — проговорила Тарин с сильным бруклинским акцентом. — Это тяжело.

Примерно в возрасте девяти лет я вдруг возжелала «Запеченную Аляску». Я читала о ней в каком-то романе. Это случилось в начале семидесятых, задолго до появления интернета, поэтому я начала изучать этот рецепт в каких-то энциклопедиях, кулинарных книгах и по микрофильмам. Демонстрация силы порочной американской кухни, «Запеченная Аляска» была воплощением того, что заставляло мою мать искать собственный кулинарный путь, но я была настроена получить «Запеченную Аляску» на мой десятый день рождения. Мороженое на бисквите, покрытое безе и запеченное в духовке, — блюдо хлопотное и непростое. Любой, у кого есть надежный ручной миксер, таймер и относительно стабильная духовка, может приготовить «Запеченную Аляску», вопрос только в том, зачем.

Ответ: девятилетний ребенок. «Запеченная Аляска» во многих отношениях является квинтэссенцией того, что ребенок определенного возраста хотел бы видеть в праздничном торте. Горячее, холодное, невообразимое, неаккуратное, необычное и более чем отвратительное. Пышная свадьба насыщенной сладости, завернутой в яичные белки и поданной на бисквите, «Запеченная Аляска» приглашает к обжорству. Ее нужно съесть до конца. В отличие от обычного торта с мороженым, ее остатки нельзя просто положить в морозилку, потому что бисквит и безе там испортятся и будут просто непригодны к еде. Но их нельзя положить и в холодильник, потому что там мороженое растает. «Запеченная Аляска», как сырное фондю, блюдо, которое нужно съесть целиком за один присест. Естественно, моя сестра, которой тогда было семь лет, и брат, которому тогда было четыре с половиной, дико обрадовались.

Но не моя мать. В «Запеченной Аляске» нет ничего элегантного. Нет ничего шикарного. Может, просто сделать безе, интересовалась она, или французский десерт, или порционное лимонное суфле, или чудесный малиновый дакуаз? Я была непреклонна. Я хотела «Запеченную Аляску». Простой американский понятный мне десерт.

Мать приготовила ее буквально через силу, и она была прекрасной. Из духовки вынули пышную, как техасская блондинка, груду яичных белков, соблазнительных, как свежевыпавший снег. Мать украсила их свечами, семья спела традиционную песенку, я задула свечи и загадала желание. Я задрожала от предвкушения, когда мать поставила передо мной тарелку с липкой, тающей «Запеченной Аляской». Я так мечтала о ней, и вот моя мечта сбылась, все, чего я так хотела, лежало передо мной на этой тарелке. Я наслаждалась милой, славной капитуляцией матери перед моей детской одержимостью, и все это ради моего особенного, особенного дня рождения.