Муким-ханская история

Имам-кули-хан в течение тридцати восьми лет[178] твердо сидел на престоле власти и на троне величия. Из всякого рода добра, ценных вещей, денег и (дорогих) тканей, что преподносили ему, он наделял подарками каждого, кто уходит от него. Своим уполномоченным он ни на минуту на давал отдыха, (требуя исполнения своих распоряжений). На его специальной конюшне (всегда) стояли две лошади и когда (кому-либо) требовалось для путешествия вьючное животное[179], то эмиры и сановники государства отдавали в наем этих лошадей и затем опять поручали их уполномоченным государя. Он имел необыкновенное пристрастие к беседам с божьими людьми, с дервишами, учеными и поэтами и был счастлив, общаясь с ними. Он и сам, по природе своей, был настроен поэтически, и стихотворения его, как чистая свежая вода, приятны совершенным людям[180]. Особенно он любил общаться с величайшим, ученейшим из ученых, с уникой эпохи и единственным в свое время Мауланой Юсуф-и Карабаги[181]. Он был очень расположен к поэту Маулана Тураби, который был из числа красивейших людей своей эпохи и наиболее красноречивых людей века[182].

Точно так же и поэт Нахли[183] был из числа близких лиц к Имам-кули-хану. За панегирик, который этот поэт составил в честь хана, последний приказал его положить на весы и определить его вес в золоте. В этом панегирике есть (между прочим) такой стих:

Имам-кулн-хан имел необыкновенную любовь и влечение к розовощеким и луноликим юношам. Особенно он отмечал одного, которого звал Абдулваси' курчи[184]. В большинство ночей, по обычаю султана Махмуда Газневидского[185], хан менял свое платье на простое и в сопровождении Надир-диван-беги[186] и (упомянутого фаворита) Абдулваси' курчи ходил по базарам и кварталам с целью узнать (действительное) положение простого народа и бедняков. Эти поступки хана получили в народе широкую огласку.

В то время (в Бухаре) появился необыкновенно красивый и изящный юноша, в которого безумно влюбился один из студентов. Видя его плач, волнение и стоны (по предмету своей страсти), соперники этого студента решили сыграть с ним злую шутку. Они научили красавца сказать своему обожателю следующее: “Скоро будет праздник и мне необходимо к нему иметь красивое платье; если ты так любишь меня, то подари мне такой халат, который вполне бы соответствовал празднику, в противном случае все твои проявления любви ко мне ложны”. Под этим предлогом красавец хотел освободиться от своего поклонника, любовь которого должна была исчезнуть в связи с невыполнением поставленного ему условия. Но этот несчастный согласился достать своему кумиру платье и, вернувшись домой, впал в раздумье: “Если я отправлюсь куда-нибудь в другое место доставать халат, то я лишусь возможности видеть красоту своего обожаемого, а у меня нет сил перенести с ним разлуку, и здесь ничего с этим не выйдет”. Этот влюбленный молодой ученый имел у себя двух вполне верных ему учеников, которым он и доверил свою тайну. Он стал с ними советоваться, что ему делать. Они ему сказали: “Пойдем сегодня ночью в квартал индийцев и там залезем к их старшине, потому что слышно, что у него есть сундучок с драгоценными камнями, доставшийся ему по наследству от отца. Мы его заберем согласно стиху: “Если воруешь, то воруй, по крайней мере, жемчуг”.

В вечерний намаз, когда индус планеты Сатурн, спрятав драгоценности Плеяд в изумрудный сундучок неба, ставил (его) на верхнюю полку (небес), а вор предрассветной зари, забрав его, положил себе подмышку, — тот волнующийся влюбленный вместе с двумя своими учениками отправился в квартал индийцев. Дойдя до подножия стены двора своей жертвы, они, став на плечо одного из соучастников, перелезли через стену, а оттуда по крыше проникли в дом и подошли к той комнате, где были драгоценности. Они отодвинули засов и тихо-тихо вошли внутрь и, захватив сундучок и вознеся богу бесконечные хвалы, вышли наружу и опять через крышку и стену спустились на улицу. Вдруг индийцы услышали шум их (быстро удаляющихся) шагов (и бросились на улицу); улица же была узкая и длинная. Индийцы погнались за ворами. Случайно в это время миршаб[187] с несколькими караульными совершал обход улиц с целью захвата воров и нарушителей общественного порядка. И когда он услышал крики индийцев: “держи, держи!”, — раздававшиеся по улице, то быстро бросился туда наперерез убегавшим трем друзьям и задержал их. Поднесли фонарь, чтобы рассмотреть, кто это такие, но тот горестный ученый, быстро схватив камень, бросил его в фонарь, так что тот разбился и потух.

“Великолепно, Надир-диван-беги! Ты (достойный) ученик ученого!” — воскликнул один из задержанных.

“О повелитель мира, это не я сделал, а Абдулваси' курчи”, — ответил другой.

Миршаб, услышав эти слова, (с ужасом) произнес: “Аллах! Какое преступление я совершил: ведь это хан, диван-беги и курчи!” И, приказав патрулю отпустить задержанных, отошел в сторону. А эти три человека, освободившись, подобру-поздорову ушли с сундучком драгоценностей. На следующий день все индийцы с черными войлоками на шее и с разорванными воротниками явились во дворец Имам-кули-хана. Доложив хану все происшедшее в истекшую ночь, они просили его оказать правосудие. “Мы, рабы, — говорили индийцы, — уже догнали трех воров и готовы были схватить их, как впереди, на улице, показался миршаб. Погасив (свой) фонарь, он способствовал тому, что воры убежали”. Хан, обратившись к (присутствовавшему при этом) миршабу, спросил:

— Почему ты так сделал?

Миршаб ничего не ответил. Имам-кули дважды с укоризной сказал ему:

— Говори же!

Тогда миршаб ответил:

— Я могу ответить только наедине.

Хан, потребовав его к себе в комнату, сказал:

— Ну, теперь говори!

— Владыка мира, — ответил миршаб, — от меня по неведению произошло (для вас) беспокойство и огорчение. Я надеюсь, что вы, государь, по своей милости не поставите мне в вину происшедшее!

Весьма удивленный (таким заявлением) хан спросил:

— Ты расскажи мне все толком!

И миршаб доложил следующее.

— Когда я дошел (с дозором) до индийского квартала и с фонарем побежал (на крики индийцев), брошенный камень попал в фонарь (и погасил его), а вы сказали: “Превосходно сделал ты, диван-беги!” Диван-беги ответил: “Это не я, а Абдулваси' курчи”. Когда я услышал эти слова, (то) понял, что ваше величество вместе с теми двумя вышли (на обычную ночную) разведку. Поэтому я по необходимости вернулся обратно. Я чрезвычайно огорчен допущенной мною грубостью (по отношению к вашему величеству)!”.

Хан сказал: “Это происшествие во всяком случае должно иметь определенное происхождение”. И приказал кликнуть клич: “Кто бы ни поступил так, пусть явится к нам и не думает, что мы накажем его за преступление, (напротив) мы окажем ему милость в исполнении того, чего он хочет!” Джарчи[188] кликнули этот клич по улицам и базарам. Тот сжигаемый (любовью) горестный ученый, что украл (драгоценности) и предоставил на грабеж и расхищение своему возлюбленному драгоценности своего сердца и души, услышав этот клич, сказал себе: “Эти дорогие камни прошли через глаза горожан и продать их на нашем базаре не удастся. Если же я отправлюсь в другое место для этой цели, то это явится причиной моей разлуки с любимым. Слышал я, что Имам-кули-хан — государь, вкусивший всякого рода любовные утехи и знающий любовь; лучше пойду-ка я к нему, покажу ему этот сундучок и объясню ему свою любовь. И он отправился во дворец. Там, став в положение просителя и вынув сундучок (с драгоценностями) из-за пазухи, он изложил хану от начала до конца всю свою любовь к тому (красивому) юноше и то, чему научили последнего его соперники. Хан сжалился над его положением, подарил ему царский халат, а также полный праздничный костюм для юноши. Потребовав последнего к себе, он поручил его ученому на правах ученика и назначил обоим определенное жалование и рационы.

178

Имам-кули-хан правил в качестве самостоятельного государя Мавераннахра с 1017 по 1051 г. х., т. е. 34 лунных года.

179

В Бухаре до последних дней эмирата при перевозке грузов, главным образом в восточных провинциях, пользовались лошадьми, а не верблюдами.

180

Под именем “совершенных людей” (ахл-и камал) разумеются суфии, поэтому и стихотворения Имам-кули-хана, очевидно, были мистического содержания.

181

Он происходил из сел. Карабаг, в иранском Ираке; обладая большими познаниями во всех тогдашних науках, Юсуф-и Карабаги был известен в Бухаре под именем великого ахунда. Оставил после себя много трудов на арабском и персидском языках. Умер в 1054/1644 — 1645 гг., а по другим сведениям в 1055/1645 — 1646 гг. (подробнее см. А. Семенов, Забытый среднеазиатский философ XVII в. и его “Трактат о сокрытом”, Изв. для изучения Таджикистана, т. 1, Ташкент, 1923, стр. 37 — 183).

182

О нем нет никаких данных в известной мне литературе; не сохранилось также и образцов его поэтического творчества.

183

Нахли — поэтический псевдоним известного историка Абдулла-хана, Хафиза Таныша (Танаша) Бухари.

184

Старое тюркское слово курчи означало оруженосца (от кур — оружие). Тимур образовал корпус называвшихся этим именем солдат-хлебопашцев, которые сберегали засеянные поля (Будагов Л., Сравн. словарь турецко-татарских наречий, т. И, СПб, 1871, стр. 73). Радлов отмечает, что слово курчи означает также “смотритель магазина” (какого?) — ein Magazin Aufseher (Радлов В.В., Опыт слов тюркских наречий, т. II, СПб., 1899, стр. 954 — 955). В позднейшей Бухаре термином курчи обозначались военные, охранявшие склады пороха, патронов и проч. принадлежностей “огневой” стрельбы.

185

Султан Махмуд Газневидский (388/998 — 421/1030) основал империю, которая простиралась от Лахора до Гисара в Средней Азии и Исфахана в Иране.

186

Диван-беги — сановник по финансовой части, ведавший приходо-расходными статьями. Должность эта соответствовала в старой Персии сахиб-дивану с теми же функциями. Должность и звание диван-беги существовали в Бухаре до последних дней эмирата, в иерархии которого диван-беги был тринадцатым чином (в восходящем порядке). См. А. Семенов, Очерк поземельно-податного и налогового устройства в б. Бухарском ханстве, Ташкент, 1929, стр. 10, примеч. 22; его же, Бухарский трактат о чинах и званиях и об обязанностях носителей их в средневековой Бухаре. Советское востоковедение, V, М. — Л., 1948, стр. 137 — 153.

187

Миршаб (соб. мир-ишаб, начальник ночи) — полицмейстер города, вступавший в свои права с 6 часов вечера, когда закрывались все городские базары, а через час запирались городские ворота и город окончательно замирал. С этого времени никто не мог выходить из домов и ходить по улицам: патрули миршаба всех, невзирая на лица, задерживали и препровождали в миршабхона (полицейское управление). Обходы города в ночное время сопровождались зычным барабанным боем, которому вторили серебристые металлические звуки треугольников. Для освещения служили факелы или фонари. Должность миршаба с указанными функциями в Бухаре существовала до 1920 г., т. е. до уничтожения бухарского эмирата.

188

Джарчи — герольд, глашатай, бирюч.