Страница 72 из 92
Г а л я. Не обращайте на меня внимания… (Немчиновой.) Я пойду?
Н е м ч и н о в а. Ты ж еще все новости должна рассказать!
Г а л я (испуганно). Какие новости?
Е л е н а Г л е б о в н а. Пойду я. Мне в магазин надо. (Немчиновой.) Выписывайтесь поскорей.
Н е м ч и н о в а. До свиданья, Елена Глебовна.
Елена Глебовна уходит.
Г а л я. Вас когда выписывают?
Н е м ч и н о в а. Завтра.
Г а л я. И вы сразу — в школу?
Н е м ч и н о в а. Доктор Саркисян не велит. Но если не выдашь…
Г а л я. Не выдам.
Н е м ч и н о в а (шепотом). Сразу в школу! (Помолчав.) Ты не рада? Не успели отдохнуть от меня?
Г а л я (не отвечая). Я вас спросить хочу… Вы могли бы человека уважать… Он совершил поступок… ну, за который вы его презирать должны… А вы ему всё оправдания ищете…
Н е м ч и н о в а. Вопрос сложный. Если не знать, к кому он относится…
Г а л я (быстро). Нет, я вообще спрашиваю!
Н е м ч и н о в а. Если «вообще»… На такие вопросы каждый сам себе отвечает. (На книгу, которую Галя держит в руке.) Книжка тоже мне?
Г а л я. Нет, сдавать несу.
Н е м ч и н о в а (берет книгу). «Жизнь замечательных людей. Эварист Галуа». Виктор и тебя своим преклонением заразил?
Г а л я. Трудная у него была жизнь, у этого Галуа… Не то что у нынешних ученых…
Н е м ч и н о в а (внезапно). Нет, ты мне решительно не нравишься сегодня!
Г а л я (испуганно). Почему?
Н е м ч и н о в а. Выглядишь скверно. И дрожишь вот. Тебе холодно?
Г а л я. Знобит что-то…
Н е м ч и н о в а. Ты малярией не болела?
Г а л я. Болела. Когда папа на южной границе служил. Только меня тогда сразу вылечили!
Н е м ч и н о в а. Придешь домой — выпей горячего молока, укройся потеплей и постарайся выспаться хорошенько. Авось это простое недомогание.
Г а л я (машинально). Авось простое…
Н е м ч и н о в а (листая книгу). А у настоящего ученого жизнь непременно трудная. Он ведь всегда один на один с неведомым. (Находит сложенную газету.) Это «Комсомольская смена»? Сегодняшняя?
Г а л я. Что вы! Старая совсем! (Торопливо отнимает книгу и газету.)
Н е м ч и н о в а (с удивлением). Галя, что с тобой?!
Г а л я. Извините меня… Прощайте! (Внезапно целует Немчинову в щеку и убегает.)
На крыльце появляется О л ь г а В а с и л ь е в н а.
О л ь г а В а с и л ь е в н а. Что это она в галоп сорвалась?
Н е м ч и н о в а. Не знаю… Не случилось ли чего…
О л ь г а В а с и л ь е в н а. В этом возрасте всегда что-нибудь случается. По себе помню.
Н е м ч и н о в а. Боюсь, температура у нее.
О л ь г а В а с и л ь е в н а. От возраста ее время вылечит, для температуры — медицина имеется…
Н е м ч и н о в а. Одна она сейчас осталась.
О л ь г а В а с и л ь е в н а. Вот это уже худо. (Подумав.) Вы мне ее адресок дайте, после работы ненароком зайду. А то ежели возраст, да температура, да одиночество разом — тут и до беды недалеко…
З а т е м н е н и е.
Улица. Вечер. Идут Р и т а и В и к т о р.
В и к т о р. Не понимаю, чего тебе приспичило к ней идти? Воробьева это поймет как попытку помириться.
Р и т а. Маленькие мы, чтоб ссориться да мириться? Тут все куда серьезней… И если Галя действительно это письмо написала…
В и к т о р. Ты сомневаешься? Она же сама призналась!
Р и т а. Не просто призналась, с вызовом каким-то… А когда ты ей велел из класса уходить… У нее даже лицо переменилось. Ты извини, но это было… чересчур жестоко…
В и к т о р. А не жестоко Стаса на газетную страницу выволакивать? Перед всей Москвой? Нет, я окончательно убедился — у Воробьевой неистребимая страсть к разоблачениям. От таких надо подальше.
Р и т а. Подальше — это легче всего. А если попробовать поближе? Чтобы понять?
В и к т о р. Не знаю, мне и так все понятно. А вникать в извивы ее психологии… (Помолчав.) Правда, поначалу мне самому казалось, что из нее может получиться свой парень. Только видишь, как все повернулось… А у меня из-за происшествий этих целая куча нерешенных задач накопилась. Лучше ими займусь, больше пользы будет.
Р и т а. Да ты не оправдывайся, занимайся. А я — к Гале.
В и к т о р. Желаю удачи. Хоть и не знаю, какой именно…
З а т е м н е н и е.
Комната Гали в ведомственной квартире. Казенная безликая обстановка. Вечер. Комната освещена только светом уличного фонаря. Входит Г а л я, включает верхний свет. Видно, что ей очень худо. Галя подходит к столу, берет лежащую на нем записку.
Г а л я (с трудом читает). «Галочка, мы неожиданно уехали на три дня в Звенигород. Обед в холодильнике. Не скучай! Твои беспутные соседи». (Выпускает из рук записку, она, кружась, падает на пол. Галя тяжело опускается на стул, кладет голову на руки. Потом с усилием поднимается и выходит из комнаты. Возвращается с чайником в руке, оставив дверь открытой. С недоумением смотрит на чайник, не зная, что с ним делать, затем начинает жадно пить воду из носика, захлебываясь и обливаясь. Напившись, Галя ставит чайник на стол и бредет к дивану. Падает на него и лежит в самой неудобной позе. Потом начинает метаться и наконец замирает, лежа навзничь. Едва слышно.) Ой, мама… мамочка…
Освещение меняется. Верхний свет меркнет. Комната теперь освещается то лучами фар проходящих машин, то какими-то красноватыми отблесками, напоминающими свет от горящего стога сена. Внезапно в дальнем углу комнаты возникает В и к т о р. Он одет и причесан, как Эварист Галуа.
В и к т о р (выйдя на середину комнаты, повелительно). Встань, Воробьева!
Галя послушно встает.
Г а л я (слабо). Кто ты?
В и к т о р. Не узнаешь меня?
Г а л я. Ты Эварист Галуа?
В и к т о р. Он был Эварист, а я — Эверест! (Хохочет.) Джомолунгма математики! Или как там у вас сейчас этот пригорок называется? (Хохочет.)
Г а л я. Зачем ты так оделся, Витя?
В и к т о р. Не фамильярничай, Воробьева! Я — Виктор Межов, Победитель. И пришел я, чтобы задать тебе один страшный вопрос (Громовым голосом.) Как смела ты полюбить меня, Галина Воробьева?!
Г а л я (умоляюще). Тише! Пожалуйста, тише…
В и к т о р. Отвечай, несчастная!
Г а л я. Но откуда ты узнал?
В и к т о р. Я?! Которому ведомы все тайны матанализа? Я читаю в чужих сердцах, как в собственном конспекте!
Г а л я. Почему ты раньше не сказал мне, что знаешь?
В и к т о р. Мне нужны были доказательства — и я получил их!
Г а л я (испуганно). Какие доказательства?
В и к т о р. Ты догадалась, что это я написал письмо в редакцию. Почему же ты призналась публично, будто сама написала его?
Г а л я. Мне показалось, ты пожалел… Тебе стало стыдно, что ты написал…
В и к т о р. Стыдно?! Мне?! Да разве ведомы мне чувства, присущие всем прочим смертным? Мне, Виктору Межову? Стоящему выше добра и зла! Дышащему чистым воздухом математики!
Г а л я. Извини, но мне так показалось…
В и к т о р. Чего я должен стыдиться? Разве есть в этом письме хоть одно слово неправды?
Г а л я. Но ты сам говорил, что нельзя на своих…
В и к т о р. И ты захотела спасти меня от осуждения товарищей? Разве просил я тебя о подобной жертве?
Г а л я. Когда очень любишь, то готов сделать все… Даже если тебе самому потом будет от этого совсем плохо…