Эхо тайги

В вещевом мешке у Ванюшки тогда лежали соболиные шкурки, в поясе золото, а лепешки подходили к концу. Куда податься? За золото можно хлеба купить на всю жизнь. Но у кого купишь, если вокруг пихты, березы да речка.

Можно б податься в какое-нибудь село, где есть мужики, охочие до темных делишек. Да страх напал. Выйдешь в село и наткнешься на кого-нибудь из отряда. «А-а, Ванька, – крикнут ему, – А ну, руки вверх!»

От таких мыслей Ванюшку бросало в жар. Вернуться обратно и сказать, что Вавилу, мол, не нашел? Ого, Ксюха разом искать пойдет, и тогда хорошего не жди. Видать, на чугунку надо подаваться – и в город.

Город встретил Ванюшку неприветливо. Хмурое весеннее утро было неласковым: дул холодный северный ветер, тучи висели низко. У заборов и домов кое-где под кучами мусора и навоза лежал еще не стаявший ноздреватый снег. Из-под него сочились струйки талой воды, собирались в ручейки и не спеша текли по промоинам, подбирая по пути клочки бумаги, солому, окурки и прочий мусор. На голых ветках тополей шумели воробьи и галки. Хлопотали у скворешников скворцы.

И люди подстать хмурому весеннему дню. Запахнув наглухо одежду, надвинув на лоб кепку, платок, или серую солдатскую ушанку, отворачиваясь от холодного ветра, спешили куда-то, не обращая внимания на Ванюшку: кто с винтовками, кто с книжками, кто с кошелками. Кому сбудешь золото? Кому его предложишь?

А тут еще какой-то высокий парень в кожаной тужурке и с наганом на боку окликнул;

– Эй, браток, прикурить не найдется?

Ванюшка отрицательно покачал головой и юркнул в калитку первого дома. Одолевал страх. Но все же Ванюшка решился выйти из калитки. И прямо напротив увидел дом, где раньше цыгане жили, где бывало пили и пели до утра. Там они не раз кутили с Сысоем.

Ткнулся Ванюшка в тот дом. Какая-то незнакомая толстая баба встретила коромыслом:

– Каких тебе цыган, паскудник? Покличу чеку – там те покажут цыганок.

Хотелось есть. Кому предложить золото или шкурки? Протолкавшись без толку весь день, ночевал на вокзале, крепко прижав к животу драгоценную опояску. Ревели паровозы. Плакали ребятишки. Мужики приносили в закоптелых цебарках кипяток и гоняли чаи, а Ванюшка глотал слюну.

Утром насмелился, зашел в дом с крылечком. Видать по всему, тут лавка была. На кухне сидел тщедушный мужчина в очках, такой домашний, что Ванюшка сразу осмелел и сказал такое, о чем надо было молчать да молчать.

– Продайте буханку хлеба. Золотом заплачу,

– Золотом? – серые, выцветшие глазки заблестели за стеклами очков. – Иди-ка, сынок, проходи сюда… Мужчина встал между Ванюшкой и дверью. – Филька! Ко мне!

Из-за тонкой переборки выглянул парень: кулачищи как гири, в капустного цвета глазах ни живинки. Ванюшка успел оттолкнуть старика и выскочить в незакрытую дверь.

«Пропаду. Ей-ей, пропаду, – сокрушался он. – С голоду сдохну». Он бродил по улицам долго и когда совсем выбился из сил, столкнулся на повороте с мужчиной. Тот прикрикнул: «Не видишь, вахлак, на кого прешь?» Ванюшка поднял глаза и в радостном изумлении прошептал: «Яким Лесовик!»

– Яким Красный, – раздраженно поправил тот и двинулся дальше. Ему решительно не нужна была эта встреча. Бог знает, что привело сюда свидетеля его падения.

Ванюшка в страхе, что снова останется один, зашептал торопливо:

– С золотом я… Вот ей-ей, с золотом. Поесть бы мне…

Яким остановился.

– Тише ты, дурень. Ревешь, как медведь. Где золото? Сколько?

– Да фунта с два. А ты меня сразу-то не признал?

– Идем ко мне. Я тут живу недалеко. Ты не пьян?

– Какой – пьян. Даже воды сегодня не пил.

– Хлеба у меня дома нет, но раздобудем у хозяина. Переодеть бы тебя… У тебя правда золото?

– Да у меня и соболя!

– Т-с-с! Молчи, дура. За соболя я раздобуду тебе и рубаху, и штаны… и галстук. А золото где?

– Зашито в поясе.

Приведя гостя домой, Яким взял у него соболя – и через час Ванюшка мылся в кухне возле натопленной плиты. Потом его одели в костюм чиновника ведомства просвещения. Накормили вареной картошкой, омулем, молоком, пшенной кашей. А напротив сидела пухленькая блондиночка с русой косой и завитушками на височках – хозяйская дочка. Она наливала Ванюшке чай, подкладывала ему картошки и допытывалась:

– Скажите, пожалуйста, вы настреляли соболей своими руками? Боже мой, боже мой, какая прелесть.

– М-м-да.

– В тайге, Юлочка, соболей очень много, но Ваня привез сюда одного, – пояснил Яким. – Специально для вас. Так ведь, Ванюша?

– М-м… – почему Яким говорит, что Ванюшка привез только одного соболя? И будто бы по заказу Якима? Есть еще соболя, и для такой блондиночки-пышечки не жалко и остальных. Но Яким больно надавил Ванюшке на ногу. Потом он уложил гостя на свою постель. А когда тот отоспался, заставил его одеться и куда-то повел. После утомительного блуждания по тёмным улицам, подошли к знакомому двухэтажному дому, тому самому, где раньше жили цыгане, и куда Ванюшка уже безрезультатно толкался. Дом стоял – ни светлиночки. Во дворе густым басом брехали цепные собаки. Она бросились было на Якима, но, признав, умолкли. Яким постучал в окошко два раза, затем три раза в дверь, и их впустила та самая толстая баба, что пугала Ванюшку «чекой». Она, оказалась улыбчивой, и при виде Якима лицо ее залоснилось, как свежесмазанный блин.

– Якимушка, радость наша, гости вас, прямо сказать, заждались. То один выйдет спросит про вас, то другой. А дамы… дамы… Счастливчик вы. Ох и любят вас дамы.

…Ванюшка оглянулся. Следом неотступно шла Ксюша с винтовкой. «Господи, неужто боле не будет? Неужто эта чернявка не отстанет? А ведь так баско было все».

…В зале, где прежде кутили избранные, где прежде пел под гитары хор и плясали цыгане, сейчас стояли девять столиков. Окна плотно закрыты, под потолком большие керосиновые лампы. Сквозь красноватые абажуры на столики, на сидящих за ними гостей падал тревожный свет, похожий на отблеск вечерней зари перед ветреной ночью.

– Якимушка, к нам, – пригласил высокий сутулый мужчина в купеческой черной поддевке. Он приподнялся, вытер тонкие губы белой салфеткой и опять сказал, уже громче: – Якимушка, садись.

– К черту, Яким, сыпь сюда – три борта в угол, – кричал детина с завитыми волосами, в трещавшем на плечах поношенном фраке.

Якима звали почти со всех столиков. И не только мужчины. Там были и дамы в мехах и девчонки с яркими румяными лицами и блестящими, широко открытыми глазами.

В тот день Яким подсел к коренастому мужчине в золотом пенсне и с сияющей лысиной. Проворный лакей в черном, с галстуком бабочкой и белоснежной салфеткой на левой руке, угодливо изогнулся в дугу.

– Что изволите-с приказать?

– Семгу, икру, стерлядок под красным соусом, – Начинался рождественский пост, а лысый был человеком глубоковерующим. Поэтому Яким выбирал себе и Ванюшке только рыбные блюда.

– Пять тысяч пудов не позднее нового года, – донеслось от соседнего столика.

– Но кордоны и продотряды? Намеднись у самого города задержали.

– Знаю! И добавлю на риск ровно десять процентов…

За столиком слева заключалась торговая сделка. За столиком справа говорили о золоте.

– …Удалось раздобыть сорок золотников.

– О-о, золото – это непреходящая ценность.

– …Женьшень возвращает молодость и страстность, – говорил пожилой мужчина, лаская глазами соседку, – Лазарь умерший восстанет из гроба. Хе-хе!

В городе стояли очереди за хлебом. Шла борьба с беспризорностью. С трудом оживали заводы. Платья шили из мешковины, а туфли плели из тонких веревок. Чоновцы, продразверстка и хлебные карточки – вот, что характеризовало период военного коммунизма. В подпольном ресторане были фраки, меха, декольте и разговоры о купле-продаже, курсе франка на бирже, и возбуждающих свойствах женьшеня.

– Яким, да ты угощай своего компаньона, – басил хозяин. – Э-э, молодой человек, как вас звать? Ваней? Вы не стесняйтесь. Здесь все друг друга знают не первый десяток лет. Сегодня читал твои вирши, Яким, в большевистской газете. Препохабное впечатление. «Красное знамя… богиня свободы…»